20336-1 (636738), страница 10
Текст из файла (страница 10)
2. Въстани, отряси сонъ,
3. НЬси бо умьрлъ, нъ спиши до общааго всЬмъ въстанiа
4. Въстани, нЬси умерлъ
5. HЬ бо ти лЬпо умрЬти,
6. ВЬровавъшу въ Христа, живота всему миру.
7. Отряси сонъ, възведи очи, да видиши,
8. Какоя тя чьсти господь тамо съподобивъ,
9. И на земли не беспамятна оставил сыномъ твоимъ.
10. Въстани, виждь чадо свое Георгiа,
11. Виждь утробу свою,
12. Виждь милааго своего,
13. Виждь, его же господь изведе от чреслъ твоихъ,
14. Виждь красящааго столъ земли твоей,
15. И възрадуися и възвеселися... [32]
Славянский сказовый стих хорошо описан П. Слиепчевичем на сербском фольклорном материале, а на русском и сравнительном славянском Р. О. Якобсоном [33]. Очень интересны новые соображения и наблюдения К. Тарановского, относящиеся к разным видам структуры сказового стиха. "Стих этот основывается на синтаксической просодии. Как отметил Р. О. Якобсон, этот стих был наименее подвержен изменениям в отдельных славянских языках, ибо "синтаксическая структура является самым консервативным слоем славянских языков" [34]. "В древнерусской литературе, - пишет К. Тарановский, - есть одно произведение, всецело построенное на синтактико-интонационной модели сказового стиха. Это - "Слово о погибели русской земли" (XIII в. - В. В.) [35].
Членение "Слова" на строки, предлагаемое К. Тарановским, близко к разбивке текста, предложенной А. В. Соловьевым [36]:
| 1. О свЬтло светлая/ | и украсно украшена/ |
| 1a. | земля Руськая! |
| 2. И многыми красотами/ | удивлена еси, |
| 3. Озеры многыми/ | удивлена еси, |
| 4. РЬками и кладязьми/ | мЬсточестьными, |
| 5. Горами крутыми,/ | холмы высокыми |
| 6. Дубровами частыми,/ | польми дивными, |
| 7. ЗвЬрьми разноличыными,/ | птицами бещислеными, |
| 8. Городы великыми,/ | селы дивными, |
| 9. Винограды обительными,/ | домы церковными, |
| 10. И князьми грозными,/ | бояры честными, |
| 10а. | вельможами многами и т. п. |
"Слово о погибели русской земли", - заключает К. Тарановский, - произведение риторическое, но не церковного, а светского типа. И поэтому его автор обратился к риторическим жанрам русского фольклора и проникся их ритмикой и образностью. Чтобы в этом убедиться, стоит только сравнить начало "Слова" со следующим местом свадебного приговора:
| Ехать бы нам/ | путем дорогою, |
| Чистыми полями,/ | белыми снегами, |
| Крутыми горами,/ | быстрыми реками, |
| Черными грязями,/ | зелеными лугами,/ |
| шелковыми травами. |
Общность ритмики и образности текста, созданного в тринадцатом веке, и текста, записанного в девятнадцатом, может свидетельствовать только об одном: об общем народном источнике обоих текстов, источнике, восходящем к глубочайшей древности" [37].
Итак, "Слово о погибели русской земли" представляет с лингвистической и поэтической точки зрения самобытное гибридное произведение - народно-русское и вместе с тем церковнославянское. Оно наглядно показывает, какой сложный и глубокий процесс синтезирования народных восточнославянских и книжных церковнославянских элементов протекал в русском литературном языке с самых первых веков его развития. Вместе с тем по этим иллюстрациям можно судить, какие борозды литературности и стихотворной поэтичности прорезывали в разных направлениях систему древнерусского литературного языка, содействуя формированию и выделению из общей сферы литературно-письменной речи языка в собственном смысле литературного славяно-русского.
Особенно важное значение в решении и постановке вопросов, касающихся формирования и развития древнерусского литературного языка, имеет "Моление Даниила Заточника". Недаром С. П. Обнорский включил его в число важнейших памятников древнерусского народно-литературного языка. Анализ К. Тарановского вносит новые черты в понимание этого произведения и его места в развитии древнерусской литературы в древнерусского литературного языка. К. Тарановский пишет: "Моление Даниила Заточника" - произведение ритмизированное. Его текст, в общем, распадается на сопоставимые между собою интонационно-синтаксические отрезки, которые назовем строками. "Моление" - произведение риторическое, с установкой на адресата" [38]. "Моление" объединяет стиль и образы церковнославянского языка и языка народного русского.
В страстных "молитвенных обращениях" к князю автор "Моления" естественно прибегает к молитвословному стиху (т. е. к стиху церковнославянскому).
ТЬмь же вопию к тебЬ, одержимъ нищетою:
Помилуй мя, сыне великаго царя Владимера,
Да не восплачюся рыдая, аки Адамъ рая;
Пусти тучю на землю художества моего [39].
Ср. также:
Княже мои, господине!
Яви ми зракъ лица своего,
Яко гласъ твои сладокъ, и образ твои красенъ;
Меъ исачають устнЬ твои,
И посланiе твое аки раи съ плодомъ.
Но егда веселишися многими брашны,
А мене помяни, сухъ хлЬбъ ядуща;
Или пiеши сладкое питiе,
А мене памяни, теплу воду пiюща от мЬста назавЬтрена;
Егда лежаши на мяккыхъ постеляхъ подъ собольими одЬялы.
А мене помяни, подъ единымъ платомъ лежаща и зимою умирающа,
И каплями дождевыми аки стрЬлами сердце пронизающе [40].
"Моление Даниила Заточника" - произведение не только риторическое, но и дидактическое. В своих поучительных сентенциях автор "Моления" прибегает к народному сказовому стиху гномического типа. Этот стих автор явно сознает как особую ритмическую систему и называет ее "мирскими притчами".
| Глаголетъ бо ся в мирских притчахъ: | |
| Ни птица во птицахъ сычь;/ | ни в звЬрехъ звЬрь ежъ;/ |
| Ни рыба в рыбахъ ракъ;/ | ни скотъ в скотехъ коза; |
| Ни холопъ в холопахъ,/ | хто у холопа работаетъ, |
| Ни мужъ в мужехъ,/ | которыи жены слушает; |
| Ни жена в женах,/ | которая от мужа блядетъ; |
| Ни работа в работехъ./ | Подъ женами повозничати [41] |
Молитвословный и сказовый стих не противоречат друг другу. "Переход от одной ритмической структуры к другой фактически является переключением главного ритмического сигнала (сильного ударения) с начала строк на концы колонов и строк. В "серьезных местах", не окрашенных юмором, оба типа стиха могут свободно сочетаться" [42].
К. Тарановский приводит такой интересный пример комбинации двух ритмических структур в отрывке по Чудовскому списку:
Княже мои, господине!
Это типичная строка стиха молитвословного. За ней следуют четыре строки сказового стиха с ясно выраженной звуковой фактурой, характерной для "заговоров и пословиц":
| Кому Переславль,/ | а мнЬ Гореславль; |
| Кому Боголюбиво,/ | а мне горе лютое; |
| Кому Белоозеро,/ | а мне чернее смолы; |
| Кому Лаче озеро,/ | а мне много плача исполнено... [43] |
Последняя строка, отмеченная каденцией, как это часто бывает в молитвословном стихе, лишена четко выраженных ритмических сигналов ("нулевой знак" перед каденцией):
Зане часть моя не прорасте в нем [44].
"Молитвословный" и сказовый стихи в "Молении" могут не только сочетаться, но и противопоставляться друг другу. Такое противопоставление имеет место при резком переходе от одной тональности к другой, причем изменяется и ритмическая структура текста. К. Тарановский находит яркий пример такого "переключения" в конце "Моления" по Чудовскому списку:
| 1 Может ли разумъ/ | глаголати сладка? |
| 2 Сука не может/ | родити жеребяти; |
| 3 Аще б (ы) родила,/ | кому на немъ Ьздит (и), |
| 4 Ино ти есть/ | конья лодия, |
| 5 И инъ ти есть/ | корабль, |
| 6 А иное конь,/ | а иное лошед; |
| 7 Ин ти есть умен/ | а инъ безуменъ. |
| 8 Безумных бо/ | ни куют, ни льют |
| но сами ся ражаютъ. | |
| 9 Или речеши, княже:/ | солгалъ есми аки песъ, |
| 10 То добра пса/ | князи и бояре любятъ. |
Но далее, на 11 строке, автор заявляет о своем переходе от сказового стиха к стиху молитвословному, от "мирских притч" к церковно-торжественной поэзии:
Но уже оставимъ рЬчи и рцем сице.
12 Воскресни, боже, суди земли!
13 Силу нашему князю укрепи;
14 Ленивые утверди;
15 Вложи ярость страшливымъ в сердце.
16 Не дай же, господи, в полонъ земли нашей языкомъ, незнающим бога... [45]
Уже из этих иллюстраций ясно видно, какими острыми и сложными бывают в "Молении" сочетания, смены и противопоставления стилей церковнославянских и народно-поэтических, фольклорных.
И. Н. Жданов в заключение своей очень интересной статьи "Русская поэзия в домонгольскую эпоху", содержащей ценный материал для исследования взаимодействия церковнославянского литературного творчества с древнерусской народной поэзией, писал: "Наше обозрение указаний на древнерусские поэтические памятники было бы не полно, если бы мы не упомянули о притче. С этой формой народнопоэтического слова мы нередко встречаемся в памятниках древнерусской письменности. Самый обильный материал для изучения притчи находим в ."Слове Даниила Заточника" [46].
2
Вопросы слияния с церковнославянским древнерусским языком разновидностей восточнославянской народно-бытовой речи, фольклорных стилей и приказно-делового языка с XI до XIV в. требуют отдельного рассмотрения.
Приказно-деловой язык в силу характерной для него многообразной эволюции, направленной и в сторону живой народной, иногда диалектной и народно-поэтической речи, и в сторону разных церковно-книжных жанров древнерусской литературы, требует особого внимания и особого рассмотрения. "Самый процесс внедрения в литературу русского (народного. - В. В.) языка в его разнообразных видах (просторечный, фольклорный, документальный, воинский и т. д.), формы борьбы и объединения его с выработанными нормами книжного церковнославянского языка, причины преобладания то одной, то другой языковой стихии, - все это темы, подлежащие разработке", - писала В. П. Адрианова-Перетц, определяя задачи исследований в области древнерусского языка и древнерусской литературы. "В итоге должно быть представлено во всей полноте соотношение в литературном языке разных эпох обеих языковых стихий..." [47].
Приемы и принципы взаимодействия и слияния восточнославянской - устной и письменной - бытовой речи с церковнославянским языком обнаруживались или в разных жанрах памятников русского церковнославянского литературного языка, или в структуре разных частей его словаря. Так, И. П. Еремин в своем исследовании "Киевская летопись как памятник литературы" различает в составе этого произведения по стилю две жанровые части: погодные записи и рассказы - и повести. "Основное литературное качество погодного известия - документальность. Проявляется она во всем: и в этом характерном отсутствии "автора", и в деловой протокольности изложения, и в строгой фактографичности" [48]. "Летописный рассказ в не меньшей степени документален, чем погодная запись". Он не претендует на литературность и преследует цели простой информации. Сказовые интонации "производят впечатление устного рассказа, только слегка окниженного в процессе записи". Например: загорожено бо бяше тогда столпием..., бе же тогда ночь темна..., изблудиша всю ночь и т. п. "Некоторые рассказы, в особенности же рассказы об Изяславе Мстиславиче, производят впечатление делового отчета, военного донесения" [49]. И тут преобладает живая восточнославянская речь.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
