6058-1 (635009), страница 2
Текст из файла (страница 2)
* Колядич Т.М. Воспоминания писателей. Проблемы поэтики жанра. М., 1998. С. 41.
Из его многими цитировавшегося письма к Вяземскому 1825 года:
"Писать свои "memoires" заманчиво и приятно. Никого так не любишь, никого так не знаешь, как самого себя. Предмет неистощимый. Но трудно. Не лгать - можно; быть искренним - невозможность физическая. Перо иногда остановится как с разбега перед пропастью - на том, что посторонний прочел бы равнодушно" *.
* Пушкин А.С. Собр. соч. М.-Л., 1950. Т. X. С. 180.
Уже позднее В.Г. Белинский во "Взгляде на русскую литературу 1846 года" сформулировал следующее положение ("более оптимистическое", чем у Пушкина):
"Самые мемуары, совершенно чуждые всякого вымысла , если они мастерски написаны, составляют как бы последнюю грань в области романа, замыкая ее собою".
Но на эту же тему стоит указать и прямо противоположное мнение, тоже парадоксальное, но уже не пафосно-оптимистическое, как у Белинского, а скептическое, нарочито пренебрежительное по отношению к мемуарам и к самим их составителям - мнение набоковского рассказчика из рассказа "Быль и убыль". Мемуаристы представлены Набоковым как люди, "у которых не довольно воображения, чтобы сочинять романы, и не достает памяти, чтобы писать правду" *.
* Набоков В. Быль и убыль. М., 2001. С. 201.
С довольно большой натяжкой к пред-тексту можно отнести афоризмы, изречения, максимы, разного рода остроумные "mot", парадоксы (Ларошфуко, Лабрюйера, Шамфора, Вольтера, Шопенгауэра и других, привыкших изящно выражать свою мысль), т.е. родившиеся сами собой, по тому или иному конкретному случаю перлы, а также специально придуманные высказывания, с расчетом на привлечение внимания избранного круга современников и потомков (первоначально, возможно, родившиеся в застолье или в светском кругу, т.е. относящиеся к речевому жанру). Определенная натяжка при включении подобного рода текстов в данную рубрику вызвана тем, что, с одной стороны, это безусловно устоявшийся литературный жанр, вовсе не дневникового характера (такова в целом "Старая записная книжка" П.А. Вяземского - собрание анекдотов в их старинном значении, т.е. законченных сюжетов, готовых для краткого блестящего изложения, например, устного рассказа в узком кругу).
У афористической прозы явное родство с жанром речевым (точнее было бы первородство числить именно за последним), который рассчитан не только на то, чтобы информировать, но чтобы позабавить и развлечь собеседников (это аристотелевские "речи на пиру, в симпозиуме"). В XIX веке такой жанр, собственно, и назывался анекдотом. Вяземский справедливо писал (имея в виду именно такие тексты):
"Я большой Фома неверный в отношении к анекдотам. Люблю слушать и читать их, когда они хорошо пересказаны; но не доверяю им до законной пробы. Анекдоты, даже и настоящие, часто оказываются не без лигатуры * и лживого чекана. Анекдотисты, когда и не лгут, редко придерживаются буквальной и математической верности" **.
* По-видимому, под этим словом он имеет в виду совмещение смыслов. - М.М.
** Вяземский П.А. Старая записная книжка. М., 2000. С. 88.
Искусственность, художественная созданность, преднамеренность и "рукотворность" поделок подобного рода афористических текстов, конечно, весьма серьезное препятствие для зачисления их в класс пред-текстов и "обыденной литературы", но сам искусственный умысел в них может быть и минимален. Нельзя полностью отказать бытовой или обыденной литературе (как и речевым жанрам, с которыми она смыкается) в эстетическом начале.
* * *
Вернемся к теме дневников. Дневник не писателя, а, скажем, художника, как в случае "Дневника" Павла Филонова * - это уже в какой-то степени просто наивный дневник **. Блокноты, черновики и другие подготовительные материалы самих писателей по этому показателю заключают в себе более непосредственные свидетельства жизни человека, чем их дневники, что приближает подобные материалы к записным книжкам. Таковы, по сути, "Записные книжки" А. Платонова ***. Походят на них и "Записные книжки" Е. Замятина - записи в них делались "в первой попавшейся под руку" книжке, вперемешку, на любом свободном месте и без указания дат **** (что повторяет манеру работы с книжками у Достоевского).
* Филонов П.Н. Дневник. СПб., 2000.
** Подробнее в: Михеев М. Три подхода к ругательствам в дневниках и записных книжках: официальный (Филонов), интеллигентский (Пришвин) и народный (Платонов) // "Страна философов" Андрея Платонова: Проблемы творчества. М., 2003.
*** Платонов А.П. Записные книжки. М., 2000.
**** Замятин Е.И. Записные книжки. М., 2001.
Но вот ведший дневники более 60 лет в своей жизни В.И. Вернадский в одном месте своих "Дневников" 1920 г. *, будучи в Крыму, касается очень важного для него вопроса - выбора наиболее подходящей для выражения мысли литературной формы. Отталкиваясь от "Максим" Ларошфуко, которые он в то время читает, Вернадский неожиданно приходит к выводу, что оптимальной для его собственной мысли, наиболее привлекательной для него является не форма дневника, а просто бессистемная фиксация впечатлений и актов рефлексии над ними (нечто вроде потока сознания, хотя он не употребляет этого термина). Имея в виду как бы вневременные "Мысли" Паскаля и "Опыты" Монтеня и подобную литературу, он отмечает для себя в дневнике следующее: (2/15 марта 1920)
"С молодости меня привлекает форма изложения своих мыслей в виде кратких изречений, свободных набросков и отдельных, более длинных, но отрывочных размышлений. Я не раз пробовал это делать, но бросал, так как убеждался, как трудно уловить мысль, уложить ее так, чтобы это удовлетворяло; наконец, поднималась критика того, что стоит ли это записывать... Чередование тем и форм без всякого порядка казалось мне отвечающим естественному ходу мыслей живого думающего человека. Такая форма лучше дневника - особенно если она идет без системы, а так или иначе подобрано то, что казалось данной личности важным и нужным сказать человечеству, внести в мировую литературу".
* Вернадский В.И. Дневники. 1917-1921. Кн.1, 2. Киев, 1994, 1997.
Дневник, конечно, уже по своей форме привязан к хронологии и к внешнему контексту жизни человека, являясь неким продолжением его тела *. Вернадскому, как мы видим, хотелось бы максимально отвлечься, освободиться от этого навязываемого самой жизнью контекста, как от некой внешней оболочки, чтобы фиксировать только результаты работы духа, как бы сознания в чистом виде, вне времени, пространства и ограниченности собственным телом.
* Типично "дневниковым" продолжением можно считать, во-первых, описание того, что и где человек в данный день ел, какая была погода, как он себя чувствовал, сколько гулял, у кого был с визитами (с кем встречался и беседовал), что читал, сколько заплатил (за то или другое) и т.п. Таков, в целом, "Дневник для Стеллы" Д. Свифта (ср.: Ингер А.Г. Свифт и его "Дневник для Стеллы" // Свифт Д. Дневник для Стеллы. М., 1981. С. 516). Тут, впрочем, солидную долю текста составляют остроумные замечания, а усилия автора в значительной мере направлены на то, чтобы сделать чтение занимательным для адресата (парадоксально, что возможным адресатом выступал и сам автор).
Формально от дневника требуется по крайней мере датирование записей. Но записи могут вестись и совсем без дат (как мы видим, у Замятина, Платонова, Достоевского, и уж заведомо без фиксации места их возникновения), а просто по мере прихода их в голову, или даже подаваться читателю в специально перетасованном виде, как у В. Розанова, что представляет собой особого рода художественный изыск.
Так, например, вне зависимости от хронологии организованы "Записи и выписки" М.Л. Гаспарова, формально выстроенные по алфавиту в соответствии со списком ключевых слов, пронизывающим каждую из записей (или же в соответствии с некими девизами, ключевыми выражениями из них). Это напоминает дополнительное указание на тему в структуре письма электронной почты, а также построение художественного текста, располагаемого иногда в соответствии со структурой словарных статей (ср. "Хазарский словарь" М. Павича).
И действительно, часто нам совершенно не важно, под каким числом, скажем, в дневнике Пришвина стоит та или другая запись (если это не "фенологические заметки"). Дневник оказывается словно стоящим вне времени и пространства. (Это то, к чему, кажется, и стремился Вернадский.) Мысль Пришвина, Вернадского или Гаспарова часто движется во вневременном направлении. Она отталкивается от какого-то конкретного факта, идет к аналогиям с известными фактами и сюжетами из собственной биографии, к обобщениям и предположениям на более широкой основе. Часто из такого микротекстового фрагмента в дневнике рождается емкий и выразительный художественный образ, порой возникает даже нечто вроде притчи.
С. Семенова склонна, например, и в пришвинских дневниках видеть "классически афористическую прозу", со всей палитрой малых жанров последней:
"...Афористическая проза включает в себя вовсе не одни афоризмы, как можно предположить по названию, а целые слои малых художественных форм, таких как сценка или диалог, списанные с натуры, портрет, картина природы, свободное размышление, небольшое философско-поэтическое эссе и, наконец, собственно афоризмы" *.
* Семенова С.Г. "Жизнь, пробившая себе путь к вечности...". М. Пришвин-мыслитель // Человек. 2001. № 1. С. 166.
На мой взгляд, у Пришвина собственно афоризмов, т.е. всплесков изящного, специально отточенного остроумия не так уж много. Афоризмы иногда появляются в его дневнике, но служат, как правило, завершением какого-то рассуждения или целой их цепи. Скорее, все-таки, более характерный именно для его манеры выражения малый жанр следует признать размышлениями по (тому или иному) поводу, зарисовками с натуры, пробами пера и подступами к художественной прозе (к той сказке, которую он пытался писать всю жизнь).
К обыденной литературе и пред-тексту бесспорно надо отнести также незамысловатую фиксацию услышанного, те или иные случаи из жизни, записки на манжетах, наивные дневники (дневники литературно неискушенных авторов) и вообще сколько-нибудь этнографически ценные материалы. Именно сейчас интерес к подобной литературе значительно растет.
Интересна в этой связи публикация дневника простого врача из Рыбинска (К.А. Ливанова), значительную часть которого составляют записи чужих слов. Сравним такое, например, обращение к нему пациентки: (16 сент. 1926)
"Революция несчастная! Вот с нее и хвораю... только уж вам и говорю, потому мы считаем вас не за человека, а как бы за ангела" *.
* Ливанов К.А. Без Бога // Знамя. 2002. №1. С. 167.
У Льва Толстого записная книжка 1879 г. заполнена услышанными от олонецкого сказителя В.П. Щеголенка легендами и словарными записями. Подобного рода записям отведена специальная рубрика и в его книге "Язык", с фиксацией народных выражений, а иногда с приводимыми толкованиями их смысла:
"Удоволить - удовлетворить; Похоронка - место, куда прячут; Вперед не чухайся; Народ мляв; Часы. с перечасьем; 'Люди беззаступные; Дощупаюсь правды; Загвоздишь память; Улюбилась с ним; Колесами до земли не достает; В три руки хлебаем; Кости некому прихоронить: Выхмыльнул; Ухмылил; Домышлялся Поустали твои резвы ноженьки во б. пути-дороженьке, примахались руки, прикачалась головушка, призасмягли уста. # Ты зайди домишечко питейное, выпей чару зелена вина, а другую похмельную..." *.
* Толстой Л.Н. Записные книжки. М., 2000. С. 78-103. (Здесь и далее знак # служит для обозначения опущенного абзацного отступа в цитате.)
И у Достоевского в его сибирских тетрадях (от начала 1850-х до 1860-х годов) - записи фольклора, услышанного на каторге и в ссылке. Они пронумерованы (всего 486 записей) и легко читаются (были им аккуратно переписаны), в отличие от его поздних записей, о которых уже было сказано выше.
Обычно записи этнографического (и лингвистического) характера носят периферийный характер внутри дневника (А.М. Ремизов, например, регулярно помещает в конец своих дневниковых тетрадей перечни услышанных им слов, выражений, выписываемых из разных мест объ явлений и частушек), иногда этим материалам отводится специальное место, выделяются какие-то отдельные тетради (возможно, именно та ким образом Солженицын собирал "Словарь русского языкового расширения").
К пред-тексту безусловно относится и так называемая "домашняя письменность" (термин П.М. Бицилли) - т.е. блокноты, записи на память, стихотворные посвящения, поздравления, семейные книжки, девизы, шутки на случай - и все, что так или иначе отражает жизнь данного близкого дружеского круга *. Сюда же попадают уже упомянутые наивные дневники и наивная литература.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
