73948 (634265), страница 2
Текст из файла (страница 2)
В тексте флейта – основной инструмент.
Музыка (gushehs) отражает «путь и поведение» суфия, странствующего в поисках истины. Мелодичные узоры и изменения тональности изображают суфия, который в поиске иногда плачет как suz-o-godaz (название мелодии, означающей «плач» ); (ср. голоса флейт, жалобная печаль которых уже перешла в упоение этой печалью), иногда испытывает крушение надежд как jameh-daran (мелодия, называемая 'рвущий одежду'), порой, как dad ('вопящий'), и иногда ищет спасение в бунте, как hesar ('тюрьма'), чтобы освободить себя из тюрьмы эго. Суфизм неотделим от классической персидской музыки. К некоторым особенностям, придающим суфийской музыке ее отличительные черты относятся: особые ритмические узоры, использование суфийской поэзии, которая смешивается с мелодией в своеобразной манере, и использование tarji-band (форма повторения определенных концовок).
Это имеет непосредственную связь с тем, что мы можем наблюдать в тексте Бунина, у которого под музыкой, помимо собственно восточной, уже будут подразумеваться звуки как таковые, каждый из которых будет нести отдельную семантическую и семиологическую нагрузку. Широкое понимание «музыки» (как звуков) в этом тексте непременно подвергает ее классификации/систематизации.
Так можно выделить музыку:
-
Музыку города современного
-
Музыку каждого топонима (урбанонима (названия городских объектов), астионима (названия городов), гидронима) как историко-культурологического события.11
-
Звуки людей (голоса, техника12, музыкальные инструменты) и звуки животных (приятные13 и неприятные14)
-
Звуки природы (деревья, море)
-
Музыку христианства и музыку ислама
Музыка / звуки здесь противопоставлены тишине, молчанию, так как суфийская музыка берет начало именно в нем. Ее умиротворенность и спокойствие выражают вечную Истину в обрамлении звуков, принадлежащих миру внешних форм, в то время как Истина эта существует вне всяких форм, определений и уточнений. Покой и свет этой музыки – печать мира Духа, наложенная на мир форм. Корень каждого мелодичного звука формируется в глубинах обширного мира молчания, лежащего за пределами любого звука. Герой вслушивается во внутреннюю музыку всего живого и поверх шума повседневности слушает музыку Востока и музыку Молчания: «…засыпаю среди криков, несущихся с улицы, стука сторожей, говора проходящих под окнами и нескладной, страстно-радостной и в то же время страстно-скорбной восточной музыки, прыгающей в лад с позвонками».
Музыка молчания – это, конечно, символичное название для этого текста, это герой находит на исторических местах:
Чем дальше поднимаешься по улице, идущей слегка в гору, влево, тем все тише и безлюднее становится вокруг. И уже совершенное безлюдье царит у высоких ворот Старого Сераля, при входе в его запущенные сады и широкие дворы… За внутренними стенами Сераля, охраняющими покои, недоступные для европейца, расцветают под надзором евнухов те редкие цветы девичьей красоты… розовым цветом цветут чащи деревьев в оврагах возле Старого Музея…В мире, в котором я существую, нынче весеннее утро, здесь - тишина, узорчатые тени, пение птиц и незримое присутствие девушек за стенами мертвых дворцов. Я заглядываю в их ворота, в аллею платанов за воротами, выходя на горячий солнечный свет, на зеленый Двор Янычар. Древний дуплистый Платан Янычар дремлет на припеке возле тысячелетней св. Ирины…
<...> светлая, безмятежная тишина, чуждая всему миру, царит кругом, тишина, нарушаемая только плеском и свистом голубиных крыльев в куполе, да певучими, печально-задумчивыми возгласами молящихся, гулко и музыкально замирающими среди высоты и простора, среди древних стен, в которых немало скрыто пустых амфор-голосников.
Можно попробовать соотнести композицию поэмы с композицией суфийской мелодии. Система построена так, что за основу взята одна определенная нота; ею мелодия начинается и к ней она постоянно возвращается. В нашем случае взята фигура Саади, которая вшивается в расшитую композицию своим именем и всем, что с ним связано, всем религиозно-культурологическим мифом/пространством/контекстом.
Ритм и метр этой музыки таким образом меняют взаимоотношения героя и обычного времени: есть очень быстрые и правильные ритмы и мгновения тишины, незаполненной никакими ударами или иными формами отсчета времени. Такой рассказ, как и Мир – тоже песня, сотканная из гармонических звуков, составляющих мелодию.
Для выражения своей истины, суфизм использует различные доступные ему средства – искусство ткачества и искусство стрельбы из лука, архитектуру и музыку, логику и традиционную теософию (хикмат-и илахи). Цель суфизма – возвести человека, существующего в мире форм, из этого мира в мир Духа.
Форма – завеса, скрывающая духовный мир; но в то же время форма – символ духовного мира и лестница, посредством которой достижимо единство с ним. Поэт Авхади Кирмани сказал:
Я изучаю форму (сурат), пользуясь глазом, поскольку в форме - путь Духа (ма’на). Это мир форм, и мы живем, заключенные в них; дух не увидеть без участия формы.
Это вполне соотносится с тем, что проделывает герой в очерке Бунина. Его маршрут – экскурсия – это символический Путь того же суфия, того же Саади.
Суфий – человек, верящий в возможность непосредственного приобщения к Всевышнему, подчиняет свою жизнь одной этой цели. Это же ассоциируется с Дорогой. Сами суфии именуют себя людьми Пути, имея в виду Путь к истине.
Посмотрим, что происходит с героем ближе к концу очерка: самой последней инстанцией оказалась башня Христа. Это – точка, в которой завершается Путь. Символическое достижение цели.
Зато как прохладно в жерле башни Христа!
Сладок среди вони и плесени базарных улиц, среди чада простонародных таверн и пекарен, свежий запах овощей и лимонов, но еще слаще после галатской духоты чистый морской воздух. Медленно поднимаемся мы по темным лестницам возле стен башни, достигаем ее круглой вышки - и выходим на каменный покатый балкон…
…Теперь, на башне Христа, я переживаю нечто подобное тому, что пережил у дервишей. Теплый, сильный ветер гудит за мною в вышке, пространство точно плывет подо мною, туманно-голубая даль тянет в бесконечность...15
Текст – медитация.
Экскурсия героя построена так, что город шаг за шагом ведет его от одного духовного состояния к другому, чтобы завершить путь состоянием духовной радости, озарения.
Пространственно-временную структуру очерка можно представить тремя уровнями хронотопа:
-
Хронотоп путешествующего героя
-
Историко-культурный хронотоп16
-
Мифопоэтический хронотоп (пространство-абстракция)
Все три уровня объединены общим хронотопом Дороги.
Внимание к мотиву, таящемуся в этом литературном произведении, поможет глубже понять его. Неким «пиковым» моментом воплощения авторской концепции в поэме является словосочетание, ставшее заглавием.
«Тень птицы».
В 5 части очерка писатель возвращает нас к Саади через предложение «страна, занятая городами, морями, торжественными хребтами Малоазийских гор – страна, на которую пала тень птицы Хумай» 17. В стихах Саади встречаем:
На мощном Хумае достиг высоты
И труд пешехода не ведаешь ты.
Причина такого наименования очерка, возможно, в том, что в произведении речь идет о древних цивилизациях, некогда богатых, грозных и процветающих, то есть бывших под тенью птицы Хумай, приносящей счастье.
Позиция заглавия, которой присуща графическая и смысловая выделенность, способствует узнаванию, дешифровке цитаты читателем и реализации реминисцентного содержания.
Итак, попробую обобщить и систематизировать все сказанное в сжатом виде:
-
Данный очерк / «путевая поэма» организован, прежде всего, событием перемещения субъекта речи, то есть хронотопом дороги. В «Тени птицы» присутствует движение от тьмы и мертвенности к торжеству и свету (ср. ритуал дервишей).
-
Вторым моментом является авторское чувственно-страстное видение мира в его внешней природно-предметной выраженности, что связано с понятием суфизма.
-
Выстраиванию/формированию композиции послужили образы и сюжеты Корана, персидской легенды, поэзии и Тезкирата Саади, которые используются в тексте в качестве основания для развития мыслей. В очерке дается большой массив имен собственных, которые мы понимаем как цитаты – имена, отсылающие к тем или иным историческим местам, с которыми могут быть связаны соответствующие исторические события. Фольклор, священные книги и другие околорелигиозные источники осмыслены как тексты. Не прямое, а опосредованное выражение позиции автора в тексте, то есть стилизация, – тоже своего рода цитирование. При этом «свое» слово находится в «подчинении» у «чужого».
-
Композиция была определена как кольцевая (очерк открывается и закрывается цитацией Саади, фигурой знаковой в контексте, концепции повествователя)18, «красивая» (расшитая, узочатая), сравнена с композицией суфийской/восточной/персидской мелодии/музыки.
1 Другое дело, что каждая из таких отсылок может быть узнаваема/неузнаваема, имплицитна/эксплицитна, точна/неточна, сознательно/бессознательно использованная автором.
2 Однако, нужно отметить, что не все цитаты приведены именно из Тезкирата: есть также фрагменты и «Бустона» и «Гулистона».
3 Ритуал состоял в следующем: люди в продолговатых колпаках с черными накидками; эти накидки сбрасываются во время танца, и дервиши предстают в белых одеяниях. Такая смена одежд истолковывается как смерть и воскресение (из тьмы к свету). При вращении дервиш держит правую руку обращенной к небу, а левую – к земле. Движения поначалу медленные и величавые с постепенным ускорением в такт музыке, но никогда не становятся бесконтрольными.
4 Первая книга 2 элегия 23 стих (Смирин В.М., автор примечания к циклу). В самой элегии автор описывает свои впечатления, ужас и страх за сохранность жизни от бури, которая застигла его в пути на корабле в Черном море, к месту ссылки в город Томы, на территории нынешней Румынии.
5 Но нельзя забывать о том, что оно принимает ту или иную форму в зависимости от приближающегося по свойствам соседнего пространства (имеется в виду изменение свойств моря в зависимости от того, ближе оно к «желаемой» Турции или дальше). Так можно заметить времени при отплывании от берега России («В наступившей тишине начался медленный выход в море» ). А море приближения к Турции («В круглых сиренево-серых облаках все чаще начинает проглядывать живое небо. Иногда появляется солнце, - тогда кажется, что кто-то радостно и широко раскрывает глаза. Мгновенно меняются краски далей, мгновенно оживает море» ; «Вот поднялись справа и слева белые маяки – и потянуло теплом берега и знакомым ароматом турецких цветов» ).
6 Са'ди (Саади) Муслихуддин Ширази (ум.в 1292) - великий персидский поэт и суфий. Важнейшая фигура текста, оказавшая влияние на самого Бунина.
7 Напоминаем, что далеко не все из приведенных в очерке фрагментов поэта принадлежат жизнеописанию - они могут быть в «Бустане» или других произведения Саади.
8 Муслихуддин Саади. Избранное. Сталинобад. Таджикгосиздат. - 1954. С.75.
9 Мусхуддин Саади. Избранное. Сталинобад. Таджикгосиздат. - 1954. С. 104.
10 …неотъемлемой частью которой является практика духовного радения – Сама
11Каждый город имеет свой особенный голос, который как бы "вслух" говорит о тех, кто жил в этом городе и как они жили, какова была их жизнь; он говорит об их степени эволюции, об их поступках, о результатах их действий. Люди ощущают вибрации посещаемых мест. Герой как путешественник на земле древних традиций увидел бесчисленное количество мест, которые, можно сказать, воспевают легенду прошлого.
12 Герой рассказа бежит того, что он слышит в современном городе (по большей части именно ночью, когда по убежению многих мусульман можно делать все, что угодно), того, что на самом деле является лишь шумом и какофонией, лишенными всякой духовной ценности, - то потому, что слушание такой музыки мешает его внутреннему духовному состоянию; ее дисгармоничность прерывает и рассеивает песню, звучащую в сердцевине его бытия.
«Совсем другими огнями горят раскрытые настежь окна и двери в галатских домах, в кофейнях, в табачных и фруктовых лавочках, в парикмахерских. Сколько тут этих огней, сколько народа, играющего в кости, в шашки, пьющего виски, мастику, кофе и воду и зянявшего своими табуретами, кальянами и столиками половину набережной! От тесноты, от запаха цветов, пыли, сигар и жаровен, на которых уличные повара подшкваривают кофейные зерна, кебаб и лепешки, воздух зноен и душен. Из вторых этажей домов, из освещенных окон несутся звуки граммофонов, дешевых пианино. В толпе, текущей по набережной, раздаются бешено-сиплые басы водоносов, звонкие альты чистильщиков сапог и продавцов газет, сладкие тенора греческих кондитеров, хлопают бичами худые черномазые извозчики в фесках и пыльных пиджаках….один за другим бегут шумные колесные пакеботы, переполненные народом, с загородных гуляний…» .