6202-1 (622683), страница 3

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 3)

Автор выделяет несколько структурных типов западного мифа о России. Первый из них условно назван бытовым. "Как правило, он выстраивается по этнографически-природоведческому сценарию, в него входят мифологемы, связанные с климатом и национальной психологией мифологизируемой страны. Сюда же могут входить эмблемы материальной культуры (водка, тройка, балалайка, самовар, матрешка и т.п.)" [11, с. 9]. Бытовой миф зарождается в рамках литературы о путешествиях. При кажущейся простоте задачи описания бытовой стороны жизни в действительности она исключительно сложна. «Дело в том, - отмечает Елистратов, - что понимание бытового уровня культуры требует вживания в себя. А поскольку организация быта в России с точки зрения цивилизации Запада стоит на достаточно низком уровне, то цивилизованный человек, как правило, не идет на бытовое снижение. Он предпочитает оставаться в искусственно созданных для него условиях (отели и т.д.) и занимает позицию пассивного наблюдения. Со стороны же многие явления бытовой культуры остаются неясными, а объяснения их в рамках привычных "цивилизованных" представлений еще больше их искажают» [11, с. 9].

Справедливости ради следует отметить, что внимательные западные исследователи России не ограничивались позицией стороннего наблюдателя, туриста. Некоторые из них провели здесь по несколько лет, разделяя с россиянами все неудобства и трудности повседневной жизни. Однако не их труды легли в основу бытопого мифа о России. Серьезные и обстоятельные исследования не в состоянии изменить миф, поскольку он постоянно подкрепляется поверхностными впечатлениями туристов, дежурным набором достопримечательностей, рекламой, воспроизводится записками путешественников и т.д.

Литературный миф

Еще один структурный тип мифа - литературный. Он вырастает из западной интерпретации русской классической литературы. В основе литературного мифа лежит отождествление художественного мира русской классической литературы и российской реальности как таковой. Молчаливо предполагается, что по литературным образам можно с достоверностью судить о жизненных реалиях: литература равна жизни. При этом во внимание принимаются произведения, получившие признание на Западе, наиболее понятные и доступные западному менталитету. Это произведения таких авторов, как Ф. Достоевский, А. Чехов, И. Тургенев, А. Герцен, Н. Гоголь, Л. Толстой и др., но не, к примеру, С. Максимов, Н. Лесков, П. Мельников-Печерский и т.п.

Данный тип мифологического восприятия России распространен не только на Западе, но и среди части российской интеллигенции, которая его породила. В то же время многие русские мыслители писали о неправомерности прямого переноса образов художественной литературы на реальность. Уместно привести слова И. Солоневича, выдержанные п остро полемическом тоне: "Психология народа не может быть понята по его литературе, - писал он. - Литература отражает только отдельные клочки национального быта - и, кроме того, клочки резко окрашенные в цвет лорнета наблюдателя. Так, Лев Толстой, разочарованный крепостник, с одной стороны, рисовал быт русской знати, окрашенный в цвета розовой идеализации этого быта, и с другой - отражал чувство обреченности родного писателю слоя. Ф. Достоевский - быт деклассированного и озлобленного разночинца, окрашенный в тон писательской эпилепсии. А. Чехов - быт мелкой интеллигенции, туберкулезного происхождения. М. Горький - социал-демократического босяка. Л. Андреев - просто свои алкогольные кошмары. Алкогольные кошмары Эдгара По никто не принимает за выражение северо-американского духа, как никто не принимает байроновский пессимизм за выражение великобританской идеи. Безуховы и Болконские могли быть. Каратаевых и Свидригайловых быть не могло. Плюшкины могли быть, как могли быть и Обло-мовы, но ни один из этих героев никак не характеризует национальной психологии русского народа" [12, с. 22].

Солоневич пишет также и о том, что немцы накануне войны с Советским Союзом тщательно изучали русский национальный характер по произведениям Толстого, Чехова, Гоголя, Достоевского. Каково же было их удивление, когда вместо кающихся интеллигентов, Маниловых, Обломовых и т.п. их встретили крепкие мужики, непримиримо настроенные по отношению к оккупантам. Заметим, что фельдмаршал Паулюс, находясь в плену, признавался, что составил свое представление о России и народном характере на основе произведений Достоевского, герои которого воспринимались им как неуравновешенные, неврастенические личности, лишенные воли и не способные к решительному действию. По признанию Паулюса, он совсем по-иному отнесся бы к войне с Россией, если бы имел более точное представление об этой стране и ее людях.

Думается, что Солоневич впадает в противоположную крайность, утверждая, что художественная литература ни в коей мере не является свидетельством реальной жизни. Художественная литература может быть рассмотрена как исторический источник наряду с другими порождениями культуры своей эпохи. Но этот источник весьма и весьма своеобразен --и с этой точки зрения предостережения Солоневича вполне справедливы. В отличие от чиновника или ученого художник имеет право на вымысел, на выражение субъективного взгляда и, более того, именно этот субъективный взгляд автора интересен читателю. Поэтому беллетристика гораздо "гуще" окрашена "в цвет лорнета наблюдателя", по сравнению с другими документами и свидетельствами. Относиться к художественной литературе как к источнику знаний о реальности следует весьма осторожно и уж во всяком случае нельзя допускать прямого отождествления литературы с жизнью, рассматривать ее как непосредственное отражение национальной жизни.

К сожалению, взгляд на русскую классическую литературу как на прямой и непосредственный источник информации о российской реальности был закреплен официальной идеологией советского периода. С этих позиций изучалась (и продолжает изучаться сегодня) литература в школе, он широко распространен в стране и за рубежом. Думается, его причины заключены не в западнической ориентации части российской интеллигенции. Тем более - нс в злом умысле какой-либо группы лиц, стремящихся опорочить Россию путем интерпретации едва ли не всей русской литературы в качестве злой сатиры на российское общество. Причины его лежат глубже. Они связаны, в частности, с явлением, получившим наименование сакрализации литературы.

Дело в том, что в XIX веке отмечалась сакрализация ² культуры, прежде всего художественной литературы. Произведения литературы ценили за то, что они учили правильно жить, отвечали на актуальные вопросы. Литература заняла то место, которое раньше занимала религия. Вот как об этом пишет известный современный исследователь В. Страда: "В период конца XVIII - начала XIX века в России тоже начинается процесс сакрализации литературы, отмеченный в таких западноевропейских странах как Франция и Германия, являющийся своеобразной реакцией на потерю религией своего центрального места в социуме и на то, что можно назвать преобразованием религиозной энергии. С той лишь разницей, что в России этот процесс носил особый общественный характер, шел особенно интенсивно и длился значительно дольше. С такой сакрализацией, принявшей уродливые государственные формы в советский период, покончено только сейчас" [4, с. 30].

Сакрализация означала установление такого отношения к художественному тексту, которое характерно для отношения к текстам священным. Следовательно, художественный текст неправомерно лишался права на множественность равноправных интерпретаций, допускалась единственная, которая претендовала на каноничность. Именно такой поход к русской классической литературе был реализован отечественной критикой XIX века и закреплен в XX веке официальной советской идеологией. Он и лег в основу западного литературного мифа о России. Поэтому прав Елистратов, утверждая, что творцами западного мифа о России "... могут выступать (и чаще всего выступают) сами русские-интерпретаторы. Западная позиция здесь в известном смысле пассивна: избирается лишь понятное и укладывающееся в намеченную ранее доминанту. Далее процесс мифотворчества практически прекращается: просто под данную схему подгоняется все новый и новый материал" [11, с. 11).

Западный миф активно эксплуатирует, например, творчество Гоголя. На примере трактовок его текстов можно выявить особенности той интерпретации русской литературы, которая является предпосылкой литературного мифа о России. Обратившись к краткому анализу устоявшейся интерпретации творчества Гоголя, можно выявить характерные черты того, что является предпосылкой мифа, и одновременно наметить основы альтернативного подхода.

Данный литературный миф опирается на заложенную еще В. Белинским интерпретацию Гоголя исключительно как реалиста и социального сатирика. Однако в свете иного подхода, возникшего в конце XIX - начале XX века. такая интерпретация представляется односторонней. Бердяев, в частности, писал: "Странное и загадочное творчество Гоголя не может быть отнесено к разряду общественной сатиры, изобличающей временные и преходящие пороки дореформенного русского общества... Творчество Гоголя есть художественное откровение зла как начала метафизического и внутреннего, а не зла общественного и внешнего, связанного с политической отсталостью и непросвещенностью" [13, с. 54, 55]. Отмечу, что для другого мыслителя -В. Розанова - творчество Гоголя оставалось мучительной загадкой, терзавшей его до последних дней. Однако именно Розанову принадлежит приоритет в пересмотре привычного взгляда на творчество Гоголя. Он, в частности, предпринял попытку проникновения в творческую лабораторию писателя с целью проанализировать процесс создания Гоголем тех жалких или откровенно уродливых персонажей - "ужасных харь и рож", которыми полны его произведения. По Розанову, гоголевский дар состоял в необычайной способности повсюду обнаруживать зло, которое под пером писателя приобретало самые гротескные формы [14]. Тот факт, что Гоголь именно создавал, конструировал своих персонажей, а не списывал их с натуры, подтверждается и его собственным признанием: "Эти ничтожные люди, однако ж, ничуть не портреты с ничтожных людей; напротив, в них собраны черты тех, которые считают себя лучшими других... Тут, кроме моих собственных, есть даже черты моих приятелей... Мне потребно было отобрать от всех прекрасных людей, которых я знал, все пошлое к гадкое, которое они захватили нечаянно" [15, с. 129].

Трактуя Гоголя как художника метафизического зла, читатель не вправе, конечно. заключать, что если, к примеру, в произведении писателя городничий наделен такими-то отрицательными чертами, то все или большинство городничих того времени были наделены описанными чертами. Тем более на основе творчества Гоголя он не вправе составить себе образ России едва ли не сплошь заселенной Хлестаковыми. Плюшкиными, Ноздревыми, Собакевичами и т.д. Метафизичность зла означает, что оно изображено в нарочито концентрированном виде, рассмотрено через увеличительное стекло писательского метода. Метафизическое зло не обязательно находится во внутренней связи с той или иной социальной ролью, с общественным устройством, с национальными особенностями. Оно может проявляться в самых разнообразных условиях, в любых социальных, временных и пространственно-географических границах. Если же Гоголь - не более чем обличитель самодержавия и связанных с ним порядков,

ID как ооъяснить тот факт, что пьеса "Ревизор" была в числе тех, которые Николай II смотрел весьма охотно и часто? [16, с. 24).

Интерпретация Гоголя исключительно как социального сатирика и реалиста, на которой основывается литературный миф о России, так или иначе суживает значение его творчества, ограничивая последнее специально российскими рамками. Как художник зла метафизического, зла не только надвременного, но и надпространственного, Гоголь может быть интересен и китайцу, и англичанину. В этом универсализм его творчества, как и творчества других русских писателей-классиков. Культурный универсализм предполагает не простое воспроизведение своей "родной", хорошо известной действительности, а умение увидеть в ней то, что имеет универсальное, общечеловеческое значение. Тогда художник обращается к глубинам души человека, где бы, в каких бы социальных условиях он ни жил, к какой бы нации ни принадлежал. Творчество универсально потому, что формирует открытость всему иному, а свое, близкое дает возможность рассматривать как бы с дистанции, не впадая в соблазн примитивного любования им только потому, что оно свое, "родное", но и не выражая рабского согласия признавать за ним все мыслимые и немыслимые пороки.

Но что же остается в Гоголе характерно российским, характерно русским - за исключением материала, от которого он, естественно, принужден был отталкиваться? Может быть, к нему относится исключительная острота взгляда, чуткое неприятие зла и несправедливости, отличающие гоголевские произведения, сострадание к маленькому человеку при одновременном ощущении возможной агрессивности с его стороны, т.е. все, что придает гоголевским творениям поэтическую трагичность и противоречивость? Отчетливо выражено во всей русской классической литературе отторжение того, что рассматривается в качестве отрицательного и неприемлемого. При этом ей чуждо низведение высших проявлений духа к низшим, унижающее достоинство личности и подрывающее веру в человека.

Политический миф

Характеристики

Список файлов курсовой работы