2528-1 (622674), страница 4

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 4)

Однако чувство национального унижения не воспринимается однозначно всеми слоями общества. Только космополитические элиты, проникнутые либеральными идеями "нормального" "цивилизованного" порядка, воспринимают это со всей остротой. Но с развитием международных средств массовой информации даже широкие массы населения начинают чувствовать унижение "политической отсталости". И именно чувство национального - а не только индивидуального - достоинства направило многих русских на баррикады, чтобы защитить власть от попытки переворота в августе 1991 года.

В странах, куда демократия была "импортирована", отсутствие благоприятных социальных, экономических, духовных и культурных условий ее развития приводит к сохранению глубокой пропасти между либеральными элитами и широкими массами населения. Либеральные элиты обычно слишком малы и слабы, чтобы провести преобразования в стране. При этом обычно отсутствует сильный средний класс, который мог бы быть их союзником. Тем не менее в соответствии с некой схемой, преобразования проводятся от имени народа, ибо предполагается что таким образом последний может быть вовлечен в политическую активность. Однако зарубежные доктрины классического либерализма оказываются малоподходящими для мобилизации масс на политические действия. Ускоренная политизация населения требует более приемлемой идеологии, напрямую отвечающей представлениям граждан.

Для решения этой задачи подходят два ответвления западного либерализма: социализм и национализм. Каждая из этих идеологий борется за утверждение своего влияния в одной и той же среде. Кроме того, было много попыток слить воедино эти две идеологические народные религии, одна из которых обращается к своей пастве как к классу, а другая как к нации.

Другими словами, в отсталых странах популистские и антииндивидуалистические теории как социализма, так и этнического национализма, стремятся занять пространство, свободное от влияния политической культуры Запада, для которой характерна ведущая роль гражданского общества, массовая грамотность, традиции толерантности и стабильная юридическая система. В отсутствие этих условий, на базе социалистической идеи справедливости легко может разрастись чувство зависти, а национализм вырождается в доктрину "крови и почвы".

Описанные выше внутренние сложности и противоречия националистической политики, можно смело прогнозировать, сулят ее сторонникам целую серию последовательных политических провалов, что в свою очередь поднимет невиданные волны фрустрации, которые унесут националистическую идею далеко от берегов либерализма и изотемии в бездны шовинизма и расизма. Причем это не будет результатом недомыслия, интеллектуальной ошибки или сознательной провокации, но неизбежным элементом общей схемы переходного периода. И крайний национализм, и принудительный социализм всегда были, в конечном итоге, средствами достижения модернизации в кратчайшие сроки (пускай даже и превратно понимаемой модернизации).

Национализм после коммунизма

Раньше переход к демократии предполагал отход (хотя и не тотальный отрыв) от традиционного общества. По мере перехода к демократической системе от каких-то традиций отказывались, какие-то сохранялись, и так зарождалось новейшее общество (23). Тем самым обеспечивалась историческая преемственность общества, а все развитие рассматривалось как движение вперед к тому, что сейчас пытаются назвать "концом истории". Однако многие из текущих демократических преобразований сегодня - это переход от коммунизма, а коммунизм не имеет ничего общего с традиционным обществом. Хотя коммунизм когда-то и был объявлен венцом исторического развития, сегодня его рассматривают скорее как исторический тупик (24). Распад коммунизма предполагает не движение вперед к венцу исторического развития, но скорее отход назад, на нормальную историческую дорогу после долгой летаргии. Просыпаясь от этой летаргии, народы посткоммунистических стран часто считают, что при коммунизме не было создано ничего полезного или достойного сохранения для новой "цивилизованной" жизни. Коммунизм настолько глубоко проник в все сферы человеческой жизни, что отношение подавляющего большинства населения к развитию страны после распада этой системы может быть сформулировано как начало с нуля и необходимость строить на пустом месте.

Поэтому сценарий Фукуямы оказывается совершенно неприменим к реалиям посткоммунистического мира. Конечно же, нельзя понимать буквально утверждения о том, что в будущую либеральную эпоху нельзя брать с собой ничего зародившегося при коммунизме. Многие задачи модернизации при коммунизме были решены: общество было урбанизировано, была обеспечена всеобщая грамотность населения, построены железные дороги и автомобильные трассы и т.д. От всего этого нельзя отказываться. Урбанизация и достижение всеобщей грамотности при коммунизме во многом облегчило переход к новой демократической системе на посткоммунистическом этапе. Однако, среди главных социоэкономических условий перехода к свободному обществу на первом месте стоит все же не урбанизация и не обеспечение всеобщей грамотности, но частная собственность. Экономическая система, основанная на принципе частной собственности, является непременным условием, позволяющим гражданам обеспечить здоровое соотношение между свободой и ответственностью - то соотношение, которое и определяет демократию, и которое никогда нельзя заменить одними теоретическими выкладками. Образованные городские элиты могут быть движущей силой демократических преобразований, но они должны опираться на массы.

Посткоммунистические нации хотят начать свою жизнь с того исторического момента, на котором она была прервана установлением коммунистических режимов. Таким образом, по всей Восточной Европе и территории бывшего Советского Союза неизбежно возникают попытки реставрации прежних государств на основе исторической памяти. С другой стороны, эти нации уже больше не отрезаны от всего мира "железным занавесом". И попытка отказаться от коммунизма неизбежно приводит к стремлению воссоединиться с внешним миром, с миром, который сильно изменился после 1918 или 1945 года. Неудивительно, что стремление восстановить исходные контуры своей государственной идентичности, с одной стороны, и стремление воссоединиться с внешним миром, с другой, неизбежно ведет к конфликту, так как образ "того государства", который пытаются восстановить, относится к прошлому, а "мир", с которым пытаются воссоединиться, живет в настоящем. Это приводит к тяжелому кризису коллективной самоидентификации и аберрации посткоммунистических наций, а также создает многочисленные проблемы для мирового сообщества в целом. Посткоммунистические страны делают отчаянные попытки догнать историю, но приходят к выводу, что ход истории уже остановился.

Тоталитаризм, в течение нескольких десятилетий подавлявший всякую нормальную деятельность гражданского общества, оставил после себя толпы людей-роботов, отчаянно пытающихся найти для себя какой-то общий принцип, на котором можно строить новую совместную жизнь. В этих условиях национализм становится основным - если не единственным - принципом, способным свести людей в единое общество. Но поскольку национальная политическая традиция была прервана, самым сильным ее элементом становится этнический. Это не означает, что в обществе не существует других социальных или идеологических сил: есть религия, есть прозападные либеральные элиты.

Однако любая политическая сила либо несет на себе метку национализма, либо самоопределяется по отношению к нему. То, что называется "культурным возрождением", является скорее национальным возрождением, чем культурным в истинном смысле этого слова. Религиозное возрождение следует скорее назвать национально-религиозным возрождением: до сих пор оно было призвано главным образом способствовать "объединению нации" и противостоять атеистическому коммунистическому мировоззрению, а не нести мир и спасение людским душам. Все призывы к либерально-демократическим ценностям имеют результат лишь до тех пор, пока эти ценности совпадают с контурами "наших политических традиций", "нашей национальной идентификации". Таковыми воспринимаются сейчас ценности западной, европейской или христианской культуры. Сами по себе либеральные идеи не имеют практически никакого влияния на политические процессы.

Национализм таким образом становится одновременно и деструктивным (для коммунизма), и конструктивным (для возвращения в единую семью народов) - он несет в себе одновременно и угрозу для либеральной демократии, и основной источник надежды для нее. Быть националистом в посткоммунистических странах Восточной Европы означает все, что угодно, националист может быть как либералом, так и фашистом. Те, кто говорят, что отвергают национализм, по сути могут иметь в виду лишь внутреннее несогласие с этническим шовинизмом. Многие из таких антинационалистов являются ярыми сторонниками независимости собственных стран. Однажды один из британских активистов Либерального Интернационала пожаловался мне на то, что либеральные партии Восточной Европы оказались слишком "правыми" и националистическими. Но я не думаю, что восточноевропейские либералы непременно менее либеральны, чем их западные коллеги. Отличает же их от западных коллег лишь неизбежная ориентация на национализм в посткоммунистической политической жизни, сколь бы это ни казалось старомодным для современных западных мыслителей.

Русские и другие

Здесь нужно отметить и еще один аспект: существует четкое различие между русскими и другими бывшими членами "социалистического лагеря". Коммунизм впервые установился в России, коммунизм распространился на республики бывшего Советского Союза, а затем и на страны Восточной и Центральной Европы в результате военных побед Советской России. В нерусских регионах коммунизм рассматривался не только как политическая, но и как национально враждебная сила - система, навязанная агрессором извне. Поэтому победа над этой идеологией означала победу над оккупантами. Это, конечно, выдача желаемого за действительное - хотя социализм и был принесен этим народам на штыках Красной армии, он так глубоко проник во все слои общества, что одного революционного порыва явно недостаточно для его искоренения - для решения этой задачи потребуется много десятилетий. Нельзя, однако, отрицать, что национализм явился ведущей силой в борьбе против коммунизма, но если видеть источник зла только во внешней силе, можно проглядеть глубокие проблемы, оставленные нашим обществам после падения коммунизма. И тут возникает соблазн возложить вину за все беды тоталитаризма на некую общественную группу, неких "предателей", в результате чего начинается охота на ведьм, всеобщая истерия подозрительности и т.д.

Что касается России, то там национальный компонент посткоммунистической идеологии оказывается еще более сложным. Традиционно Российское государство было имперским; в советский период эта традиция слилась с ролью России как лидера коммунистического мира. Распространение коммунизма и распространение российского влияния были практически синонимичны (лишь в последнее время некоторые государства начали выходить из-под российского влияния). Благодаря коммунизму Россия достигла пика своего влияния и мощи. Российская имперская националистическая традиция совпала с коммунистическими принципами, поэтому в России посткоммунистический кризис идентичности оказался особенно болезненным. Российский этнокультурный национализм был открыто антизападным и, следовательно, антилиберальным. Хотя экстремистские националисты видят в коммунизме еврейскую заразу, привнесенную в страну для уничтожения русского народа, это не мешает им заключать союз с самыми твердолобыми сталинистами. Что касается прозападных демократов, они до сих пор не смогли выработать какой-либо жизненной теории будущей российской государственности. Их политическая риторика колеблется между самоуничижением, относящим Россию к "стране рабов", и похвальбой о возрождении национальной гордости, быстро принимающей империалистические и авторитарные формы. Малые народы рассматривают даже сегодняшнюю Российскую Федерацию как империю, отсюда стремление автономных республик к независимости. Правительство более и более тяготеет ко взгляду на Россию как на "единое и неделимое государство", включающее в себя все территории в пределах сегодняшних границ Российской Федерации, и время от времени не может удержаться от территориальных притязаний к Украине и другим республикам. На сегодня все еще не выработан не-имперский подход ко взгляду на российскую государственность.

Характеристики

Список файлов курсовой работы