77666-1 (616218), страница 3
Текст из файла (страница 3)
Широкоформатная многосторонняя дипломатия — относительно новое явление для региона, берущее начало с образования в конце 1989 г. организации Азиатско-Тихоокеанского экономического сотрудничества (АТЭС). С ее помощью государства-участники (основателями АТЭС были страны АСЕАН, США, Канада, Япония, Австралия, Новая Зеландия, Южная Корея) решают не только общие хозяйственные и технологические проблемы региона (например, снижение некоторых тарифов во "внутренней" торговле, о чем договорились лидеры АТЭС на встрече в Сиэтле в ноябре 1993 г., создание системы экономического партнерства), но и обеспечивают собственные интересы, в т.ч. в рамках двусторонних связей. США, которые явились одним из двух (вместе с Австралией) инициаторов АТЭС, явно намеревались за счет многоходовых комбинаций в рамках форума остановить падение своего экономического влияния в регионе4' Для Японии переговоры в АТЭС — дополнительная причина оттягивать открытие своего рынка для иностранных (прежде всего американских) товаров. Для "меньших" стран — притягательная возможность "стреножить" КНР (и БКЭ в целом, ибо в 1991 г. в АТЭС вместе с КНР приняли Тайвань и Гонконг) правилами многостороннего регионального взаимодействия. Для КНР — укрепление своего политического статуса (и легитимности нынешнего руководства) во внешнем мире
Собственную многостороннюю дипломатию разворачивает и АСЕАН. В 1992 г. ее участники решили обсуждать проблемы местной безопасности с привлечением других государств АТР. Результатом стало образование в 1993 г. Регионального форума АСЕАН по вопросам безопасности (на встрече в июле 1993 г. присутствовали партнеры АСЕАН по диалогу — Австралия, Новая Зеландия, Япония, США, Канада, представители ЕС, Южная Корея, а также пять наблюдателей — Россия, Китай, Вьетнам, Лаос, Папуа-Новая Гвинея), который был нацелен его учредителями на противодействие "китайской опасности" и уравновешивание влияний крупных держав. А в июле 1994 г. на встрече участников форума в Бангкоке были даже предприняты некоторые, еще очень робкие шаги по созданию соответствующей региональной структуры. В частности, было решено учредить Центр по поддержанию мира. Правда, неясно, насколько эффективными будут эта и другие подобные инициативы, поскольку подобных прецедентов в данной части земного шара пока не было.
Прослеживающееся расширение функций АТЭС за пределы первоначальной задачи содействовать торговле и экономическому развитию в АТР, растущая самостоятельность внешнеполитической деятельности АСЕАН и других государств ЮВА, Австралии и Новой Зеландии свидетельствуют, что все больше новых индустриальных стран (НИС) и государств "второго порядка" фактически предпочитают видеть модель грядущего мироустройства как полицентрическую и уже реально участвуют в ее создании и развитии, начатых державами "первого порядка". Еще более весомым аргументом в пользу полицентризма является то, что быстро набирающие финансовую и технологическую мощь, приобретшие репутацию сверхактивных торговцев, щедрых инвесторов и творцов ноу-хау азиатские НИС уже стараются охладить излишние претензии на патронаж (экономический, политический, военный) со стороны США внутри АТР. Примерно то же можно сказать об амбициях Китая и, в меньшей степени пока, Японии. Методика такого высвобождения из-под патерналистских влияний (по разным линиям) "сверхдержав" АТР уже просматривается довольно четко. Это, помимо связывания их экономического "Ыккег-^ге" системой региональных правил, многоплановая интеграция для объединения ресурсов части стран АТР (без США и их союзников по НАФТА48), попытки наметить контуры местной системы безопасности, перевооружение с помощью нетрадиционных для многих азиатских стран поставщиков (например, России), новые способы конкуренции49, протекционизм "меньшим" азиатским партнерам. Эти и многие другие решительные и новаторские акции вполне убедительно совпадают с основными характеристиками международных взаимодействий в рамках модели многополярности, изложенными автором выше.
В данном разделе мало говорилось о месте России в геополитических хитросплетениях в АТР. Хотя своей обширной частью будучи неотъемлемо включенной в этот регион, наша страна во многих смыслах как бы выпала из нынешних больших геополитических игр в АТР. Причины тому — не только в традиционном приоритете западного направления в дипломатических усилиях Москвы, но и в особенностях ее политики в АТР, которая опиралась на три зыбкие основания: бесплодные препирательства с Японией по поводу заключения мирного договора; многолетнее увлечение Пекином, диалектически перешедшее в несколько иное чувство; поддержку постепенно сошедших на нет в силу естественных причин (образования самостоятельных государств) национально-освободительных движений и провалившихся военно-коммунистических" режимов.
Входит ли активность России в данной части мира в сферу ее актуальных национально-государственных интересов? На какие геополитические факторы и особенности межстранового взаимодействия (и взаимоотталкивания) в АТР следует обратить внимание при разработке стратегии российского проникновения в большую региональную политику? Как АТР может быть полезен России в геостратегическом отношении, если она (вместе с союзниками) действительно намерена добиться положения одного из глобальных центров силы в многополярной модели мироустройства? На часть этих вопросов я постарался (разумеется, в общих чертах) ответить в первых двух разделах главы. Прежде чем переходить к анализу вариантов политики России в АТР на предлагаемых мною основах концепции "балансирующей равноудаленности", полезно и поучительно рассмотреть историю и нынешнее состояние жизненно важных и в то же время крайне непростых для России отношений с Китаем, которые неизбежно окажутся в центре ее будущего государственного расчета. Ведь содержание этих отношений, на мой взгляд, нельзя считать до конца проясненным даже в историческом аспекте, особенно в том, что касается былого взаимодействия двух социалистических гигантов и их компартий.
"Русский с китайцем - братья навек"?
Некоторое время отношения между Москвой и Пекином характеризовались как дружественные и даже братские. Об этом определении вспомнил премьер В. Черномырдин во время визита в Китай весной 1994 г.50 О сегодняшнем дне и перспективах разговор впереди, а пока разберемся с тем, что лежало в основе двустороннего взаимодействия во времена СССР, ибо очень часто прошлое прокладывает дорогу в будущее.
Истинно "братским" и "дружественным" — читай: интернационалистским — отношение советского руководства к любым зарубежным странам и партиям могло быть весьма короткий срок — до конца 20-х годов, когда Октябрьская революция мыслилась как "запал" мировой революции, и — по крайней мере в теории — "интересы российского пролетариата" не ставились выше интересов пролетариата "мирового". Однако в результате затухания революционной волны в Европе, неудачи похода на Варшаву и начала послевоенной стабилизации "империализма" упор был сделан на необходимость выживания России\СССР как главного достижения первой фазы мировой революции и оплота ее последующих этапов, т.е. на "построение социализма в одной отдельно взятой стране".
Именно с того момента советским руководителям пришлось вплотную заняться вопросами практической и перспективной геополитики, наряду с продолжением международной революционной деятельности по линии Коминтерна. По мере консолидации СССР и превращения его в "нормальное" государство геополитическая мотивация его внешнеполитического поведения, проистекающая из заново определенных великодержавных интересов, вытесняла идеологические императивы, хотя очень часто сохраняла форму последних. Нелишне отметить, что международные разделы выступлений Сталина на предвоенных съездах партии содержали геополитические по сути анализы обстановки в мире с подробными табличными выкладками.
Уверенность в самостоятельном — без поддержки революций в других странах — выживании сначала не приходила. СССР, несмотря на успехи НЭП, оставался отсталой аграрной страной, а его армия по соображениям вынужденной экономии была сокращена и в результате военной реформы 1924-25 гг. формировалась в основном на милиционной основе. Поэтому Кремль приветствовал начало периода волнений и "смуты" на Востоке и особенно мощнейшую революцию в Китае (1925-27 гг.), в которой принимал деятельное участие51. Но уже тогда в отношении Москвы к "китайским событиям" содержалась известная доля "геополитической настороженности"52. Провал китайской революции, надежды на способность самостоятельного существования СССР, связанные с осуществлением первых пятилеток (рывком в тяжелой и оборонной промышленности), глубокий экономический кризис 1929-33 гг. на Западе, "полная победа социализма в СССР", зафиксированная XVII съездом партии, а также чрезмерная, несомненно, "гордость за достигнутое" и личные глобальные амбиции Сталина и других советских лидеров способствовали тому, что СССР стал все больше подаваться самим его руководством в качестве единственного государства, способного возглавить "мировое революционное движение" (МРД) и перекроить "буржуазную" политическую карту мира, изменить глобальное соотношение сил в пользу "пролетариата". На этом основании всем течениям МРД предписывалось четко выполнять инструкции Кремля и обслуживать его растущие собственно геополи-; тические интересы53. "Воля Кремля" принималась к исполнению в Западной Европе, но вызывала резкое противодействие нанкинского правительства Гоминьдана во главе с Чан Кайши54 и сопротивление части руководства компартии Китая, вылившееся в споры с Москвой по вопросу о революционной стратегии КПК55. При этом будущий руководитель КНР Мао, если верить его соратнику Ван Мину, еще в предвоенные и военные годы обнаружил не только идейные расхождения со "старшим братом", но и в геополитическом плане ориентировался не на Москву5". По завершении второй мировой войны, тем не менее, КПК провозгласила курс на союз с СССР и вхождение в мировую соцсистему. Мао и его сторонникам нужна была поддержка Москвы сначала для победы над Гоминьданом и предотвращения вооруженного вмешательства США в гражданскую войну на стороне своих противников, а затем и для изоляции гоминьдановцев на Тайване. Кроме того, следовало укрепить позиции КПК внутри страны, в т. ч. путем сдерживания политических амбиций военных. А главное - нужна была обширная экономическая и техническая помощь, которую СССР стал оказывать в соответствии с Договором о дружбе, союзе и взаимной помощи (1950 г.). Без нее невозможным оказалось бы скорое восстановление и развитие Китая. Так одна держава "выращивала" своего геополитического конкурента. (Нечто подобное, правда, воспроизводилось в отношениях США с ФРГ и особенно Японией).
На основе задаваемых ориентиров экономического прогресса строились планы укрепления военной мощи Китая и особенно обретения им ядерного оружия57. Благоприятные же оценки темпов прироста совокупного (экономического + военного) потенциала страны соотносились его руководством с якобы слабеющей мощью реальных геостратегических соперников — СССР и стран Запада. Результаты таких сопоставлений провоцировали как растущее "непослушание" Пекина в отношениях с Москвой, все более жесткое отстаивание им собственной позиции в МРД, так и усиление геополитических амбиций тогдашних руководителей КНР, которые в прежнем биполярном мире явно намеревались оттеснить СССР и США на второй план. Эту стратегию КНР, с известной долей условности, можно было бы назвать "утопией перехода геостратегического лидерства к Китаю" .
Советским руководителям все это, разумеется, не нравилось. Поэтому в ответ на просьбу поделиться "козырным тузом" — ядерным оружием — Кремль ответил категорическим отказом58. Пожалуй, в спорах вокруг передачи ядерного оружия и того, что окрестили расхождениями Москвы и Пекина по принципиальным вопросам войны и мира, сквозь идеологическую оболочку наиболее отчетливо проступала суть конфликта — геополитическое соперничество двух держав. Создавая геополитический противовес Китаю, СССР стал активно обхаживать Индию. Экономическая помощь, однако, в Китай продолжала поступать. Видимо, Кремль не хотел лишаться мощного союзника в борьбе за "победу социализма" в глобальном масштабе и потому не спешил идти на окончательный разрыв с Пекином. Он мог надеяться на победу промосковской фракции в китайском руководстве, либо рассчитывал на "приручение" самого Мао (учитывая опыт замирения с Тито), либо верил в крепость экономико-технической зависимости Китая от СССР.
В конечном итоге просчитались обе стороны: Китай переоценил свою способность к быстрому развитию в условиях почти полной международной изоляции и обрек себя на многолетнюю экономическую стагнацию, относительную военную слабость и ограниченный вес в мировых делах, СССР же чрезмерно был убежден в потенциале своего влияния на союзников и одновременно недооценил желание Пекина верховодить в МРД или — что почти одно и то же — стать вместо Москвы единоличным глобальным лидером (по понятиям того времени, разделявшимся и китайскими, и советскими руководителями, Запад был обречен на стратегическое поражение, поэтому руководство МРД практически означало претензию на мировое лидерство в будущей "униполярной" модели мира).
Нельзя сказать, что советские идеологи игнорировали приверженность китайских властей, и прежде всего Мао, традиционному "коду" и принципам поведения Поднебесной в мире59, что уже после ухода Великого Кормчего они не намекали на те действия КНР, которые можно квалифицировать как намерение осуществить геополитическое лидерство в Азиатском и Тихоокеанском регионах (а не пресловутое идеологическое влияние)60, что они не пытались разыграть антикитайскую карту, внушая США подлинную фобию перед ядерным кулаком КНР61.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
