76483-1 (611649), страница 5
Текст из файла (страница 5)
Ф.И. Тютчев, как и Ф.Н. Глинка, связывал крушение традиционных христианских устоев мира с распространением материалистической философии и указывал на особую опасность ее немецких истоков. "Шестьдесят лет разрушительной философии, – отмечал он в записке Николаю I, – совершенно сокрушили в ней все христианские верования и развили в этом отрицании всякой веры первейшее революционное чувство: "высокомерие ума", развили его так успешно, что в настоящую минуту эта язва нашего века, быть может, нигде так не глубока и не заражена ядом, как в Германии".
Такие провидческие мысли и трагическое предчувствие надвигавшихся мировых революционных катаклизмов характерно было для духовного состояния Ф.Н. Глинки и Ф.И. Тютчева, которых можно поистине считать для того времени одними "из малого, малого числа весьма зрячих и разумеющих". Основную причину возникавших в разных местах Европы роптаний и бунтарских выступлений они связывали с развитием в человеческих обществах безверия (уподобление возгордившихся своим умом людей бесам, по поэме Ф.Н. Глинки); спасение же видели в том, что подсказывала мудрость евангельской притчи об изгнании бесов (Марк, 9: 14–29). Итогом таких размышлений стало стихотворение Ф.И. Тютчева "Наш век" (10 июня 1851 года), в котором поэт представил лаконичную характеристику своего времени:
Не плоть, а дух растлился в наши дни,
И человек отчаянно тоскует;
Он к свету рвется из ночной тени
И, свет обретши, ропщет и бунтует.
Безверием палим и иссушен,
Невыносимое он днесь выносит!...
И сознает свою погибель он,
И жаждет веры... но о ней не просит.
Не скажет ввек, с молитвой и слезой,
Как ни скорбит пред замкнутою дверью:
"Впусти меня! Я верю, Боже мой!
Приди на помощь моему неверью!..."
Может быть, поэтому одинаково скептически смотрели Ф.И. Тютчев и Ф.Н. Глинка на роль материально-технического прогресса в жизни общества. Рассуждая о завершении работ по прокладыванию Николаевской железной дороги между Москвой и Петербургом, Ф.И. Тютчев 20 августа 1851 года писал бывшему министру народного просвещения, президенту Императорской Академии наук графу Сергею Семеновичу Уварову: " Действительно, то, что Москва приблизилась к Петербургу на 15 часов езды, является не только любопытным и интересным фактом, но может по справедливости считаться важным политическим событием. Это достойное завершение и в то же время необходимое исправление дела Петра Великого… Что до меня, я далеко не разделяю того блаженного доверия, которое питают в настоящие дни ко всем этим чисто материальным способам, чтобы добиться единства и осуществить согласие и единодушие в политических обществах. Все эти способы ничтожны там, где недостает принципа морального единства, и часто даже они действуют противно смыслу своего естественного назначения. Доказательством может служить то, что происходит сейчас на Западе. По мере того, как расстояния сокращаются, умы все более и более расходятся. И раз люди охвачены этим непримиримым духом раздора и борьбы – уничтожение пространства никоим образом не является услугой делу общего мира, ибо ставит их лицом к лицу друг с другом. Это все равно, что захотеть успокоить раздражение посредством трения " .
Ф.Н. Глинка посмотрел на новшество технического прогресса вовсе иронически – как на что-то эфемерное в истории человечества. Свое отношение к открытию железнодорожного сообщения в России он выразил в стихотворении "Две дороги", написанном, по всей вероятности, после 1851 года, с характерным подзаголовком "Куплеты, сложенные от скуки в дороге". Новый вид дорожного путешествия, безусловно, привлекателен для современного человека, и старые пути вполне закономерно уступают ему место: Шоссе поет про рок свой слезный:
"Что ж это сделал человек?!
Он весь поехал по железной,
А мне грозит железный век!.. "
Предвидя поэтическим взором возможные в будущем полеты человека в воздушном пространстве, автор "Двух дорог", не располагая еще технической терминологией для их точного описания, уже предсказывает и железной дороге ("чугунке") печальную участь пыльного шоссе. Но тут круг прогресса замыкается: взвившихся выше гор горделивых людей, уподобившихся языческим богам, возможно, просто "громом пришибет".
Но рок дойдет и до чугунки:
Смельчак взовьется выше гор
И на две брошенные струнки
С презреньем бросит гордый взор.
И станет человек воздушный
(Плывя в воздушной полосе)
Смеяться и чугунке душной
И каменистому шоссе.
Так помиритесь же, дороги, –
Одна судьба обеих ждет.
А люди? – люди станут боги,
Или их громом пришибет.
Насколько доверительными и духовно родственными были отношения между Ф.Н. Глинкой и Ф.И. Тютчевым, можно судить по истории, связанной с прохождением религиозной поэмы Федора Николаевича "Таинственная Капля" через духовную цензуру, а затем, после публикации в Германии, с получением разрешения на ввоз ее в Россию, на распространение и свободную продажу.
Нужно сказать, что близкое окружение Ф.Н. Глинки принимало по возможности деятельное участие в судьбе находившегося в затворе духовной цензуры сочинения поэта. Его двоюродный брат, человек влиятельный, главный начальник горных заводов Уральского хребта Владимир Андреевич Глинка писал жене Федора Николаевича Авдотье Павловне 11 января 1852 года из Екатеринбурга: "Обратимся и побеседуем о Божественной Капле: Вы имеете хорошие связи с людьми умными и образованными. Нельзя ли посредством их столько успеть, чтоб это чудное творение могло попасть прямо в руки к Государю или к Его Высочеству Цесаревичу. Если бы живы были князь Алекс Никол Голицын или граф Мих Михайл Сперанский, то я совершенно уверен, что идея моя "чрез них" была бы исполнена. Теперь можно это дело сладить чрез Вас Андр Жуковского, но он за границею, а когда возвратится в Россию, не ведаю. Попробуйте-ка переговорить с генерал-адъютантами Яков Иван Ростовцевым или Владимир Иван Назимовым; оба они близки к Государю Наследнику; – Вот Вам дорога, по которой пустите-ка в путь дивную Каплю!.. Как бы я порадовался, если бы осуществилась моя идея" . Но как было видно из истории со все еще не напечатанным "Иовом. Свободным подражанием Священной Книге Иова", никакие самые высшие связи не могли оказать влияния на духовную цензуру.
Всякая новая попытка Федора Николаевича оказать воздействие на неприступный комитет завершалась безуспешно. "Как иерарху современной русской словесности, как человеку, соединяющему в себе все условия литератора, – писал 8 октября 1848 года автор "Таинственной Капли" князю П.А. Вяземскому, – посылаю вам содержание моей легенды. Оставьте эту тетрадь у себя и, при досуге и терпении, прочтите ее. В этом кратком изложении найдете Вы весь ход поэтического сказания. – Теперь сочинение мое, чрез посредство А.И Войцеховича, поступает или даже поступило уже в духовную цензуру. Трудно, говорят, пройти чрез этот густой и тернистый лес; что внесешь туда целым, вынесешь оттуда оборванным! – Я не знаю, впрочем, что может быть у меня запретного? – Цензурный Устав запрещает только говорить против Бога и Государя; у меня нет ничего ни против Бога, ни против Государя, а есть много за Христа и против сатаны: следовательно, всякий, кто захочет останавливать ход такого сочинения (т.е. бедной моей легенды), за кого стоять будет? – Тут немудрено сделать логический вывод. – Кажется, и духовная цензура, обязанная охранять права Христа, должна бы придержаться подобного рассуждения. Но, не знакомая с условиями и правами светской литературы, она, пожалуй, готова выдрать страницы из Мессияды и у самого Данта! – Во всяком случае я считаю приятнейшею обязанностию, по чинопочитанию литературному, передать Вам прилагаемое здесь содержание моего обширного стихотворения – моей легенды, которая, как бедная душа, поступает теперь в Чистилище, а потому и прошу для нее молитв и покровительства вашего" .
22 октября Федор Николаевич в доме князя, по всей вероятности, в присутствии Ф.И. Тютчева читал отрывки из своей поэмы и, судя по последовавшему на другой день письму, остался доволен как приемом, так и произведенным впечатлением на слушателей-литераторов – "судей полных, мастеров своего дела". Воодушевленный успехом, поэт готов был продолжить чтения, подключив к этому "артистическому" делу и Авдотью Павловну: "Я прочел бы вчера (в тот же объем времени), может быть, и более, если б не чувствовал недостатка в помощнике: обыкновенно я читаю мою легенду пополам с своею женою. Тогда чтение идет скорее. Говорю об этом потому, что если вперед захотите прослушать другие части легенды и назначите к тому день и час, то мы уж (два странствующих артиста) явимся к Вам сам-друг – и муж и жена вместе. Тогда – в два голоса – прочтем больше и, может быть, успеем показать Вам рай, потерянный Адамом, и рай, приобретенный разбойником, и провести Вас по всем изгибам и отделениям Ада. – Не дивитесь, что чтение идет у нас ходче, когда мы – муж и жена – читаем вместе. Переписав не один раз, своею рукою, мою длинную легенду, жена моя свыклась с нею как с товарищем. Итак, если на будущей неделе распорядитесь чтением, к Вам явятся уже два чтеца" .
В этом же письме Федор Николаевич еще раз обратился к влиятельному князю за помощью о содействии в продвижении рукописи поэмы через духовную цензуру, привел новые аргументы в защиту своего "вполне литературного произведения": "Почтенного и, как говорят, просвещенного г-на Сербиновича попросите только о том, чтоб он поставил г-на духовного цензора на ту точку зрения, с которой легенда является вполне литературным произведением, а потому и не подлежит строгостям догмы, привыкшей иметь дело с богословскими трактатами. Это не школьная схоластика, это просто рассказ светского автора. Засвидетельствуйте, пожалуйста, и о том, что картины мои не суть перевод Евангелия (чего они страх боятся!), а только взяты из жизни Евангельской и ни более, ни менее, как и все картины, даже иконы всех художников, только с тою разницею, что те писаны на холсте и дереве красками, а мои намалеваны на бумаге словами и орамлены рифмою. Если ж привязываться к обстановке, то цензура не должна пропустить и корреджиевой Ночи . Впрочем, недавно еще напечатана книга с заглавием "Переложение в стихи разных мест Св. Писания" – сочин. Н. Фараонова. Стало быть, дозволяют не только живописать, но и перелагать (переводить) Писание. Да почему ж бы и не дозволять?".
Называвший "Таинственную Каплю" "прекрасной поэмой" К.С. Сербинович, будучи редактором "Журнала Министерства народного просвещения" и влиятельным лицом в духовной цензуре, принимал непосредственное участие в судьбе этого сочинения Ф.Н. Глинки, присутствовал на чтениях отрывков из поэмы в доме князя П.А. Вяземского и, как извещал Федора Николаевича в письме от 8 февраля 1849 года, сам "прочел Его Сиятельству графу Сергию Семеновичу : Утешитель, Суд закона и милость Благодати, Умащение ног, Гроза в храме, – которые им и одобрены" , обсуждал сочинение писателя с преосвященным архиепископом Херсонским Иннокентием , у которого было "семь тетрадей", видимо, с полным текстом поэмы...
Однако "Таинственная Капля" не увидела света в России, только в 1861 году она была напечатана в Берлине. Посылая 18 октября 1862 года один из первых, с трудом, неофициально и тайно полученных нескольких экземпляров напечатанной на чужбине "Таинственной Капли" своему другу М.П. Погодину, Ф.Н. Глинка сообщал: "Примите, прочтите и не осудите! Не осудите и за то, что русская, сердечная речь оттиснута на чужеземном станке. С Христом в моей книге случилось то же, что и в Палестине: "К своим пришел – и свои Его не приняли!"… Теперь читают книгу в Париже (Толстой писал, что она очень понравилась Васильеву ), в Берлине, в Висбадене, а в России нет! – Я распорядился чрез дом Шмицдорфов послать Каплю по всем славянским университетам, разумеется, бесплатно. – Бесплатно роздал бы я мое произведение и в России, да дверь крепко заперта! Едва-едва (и то всеми неправдами) могли мне переслать полдюжины экземпляров! – Моря разврата и нечестия разливаются повсюду, а бедной, благочестивой Капле места нет! – В последнем нумере Сев пчелы читаю: "Дозволяется ввоз в Россию книги (Герцен и проч.), напечатанной в Берлине". – Вот есть же счастливцы! А я, вздыхая, повторяю слова прикупельного страдальца: "Человека не имам!"" . Отпечатанный тираж "Таинственной Капли" так и лежал в Берлине без движения, Федор Николаевич получил на руки только несколько экземпляров. Пришлось автору недозволенного для распространения в России произведения обратиться за помощью к влиятельному Ф.И. Тютчеву, направив ему вместе с письмом два тома прекрасно изданной в Германии поэмы.
Судя по всему, поэма Ф.Н. Глинки появилась в России в свободной продаже не ранее 1863 года, так как еще 24 декабря 1862 года он сообщал Федору Ивановичу в своем письме: "С этою почтою посылаю Вашему Превосходительству книгу в двух частях. По заглавию увидите, что это "Таинственная Капля" – та самая, которую Вы имели терпение слушать и выслушать вместе с кн. П.А. Вяземским. Тогда читал рукопись Вам как поэту и владельцу стиха сильного, звучного и всегда осмысленного, и Вы, – судья в полном смысле этого слова, – почтили меня отзывом благоволительным. Теперь посылаю Русскую поэму, напечатанную в чужой стороне. От Вас зависит открыть ей дверь в отечество; ибо Вам дано право решить и вязать судьбу заграничных книг. Я рад, что это право досталось в благородные руки и поэта в душе и человека с лучами европейского просвещения. Пропустите же сиротку на родину!".
Публикуя фрагменты этого письма Глинки в историко-биографическом альманахе "Прометей", Е. Кузнецова истолковала обращение поэта к Ф.И. Тютчеву как просьбу "помочь снять запрещение" духовной цензуры, чтобы напечатать "Таинственную Каплю" в России . Такое толкование, пожалуй, ошибочно, поэтому к нему необходимо сделать некоторые замечания.
Во-первых, ко времени отправления письма Глинки поэма "Таинственная Капля" была уже напечатана, хотя и не на родине автора. Поэтому, зная скромность и нетщеславность Федора Николаевича, странно было бы ожидать от него, изрядно уставшего от многолетних бесплодных дискуссий с цензурой, что он вступает в новые тяжкие отношения с нею по поводу уже изданного (кстати, вопреки ей, нелегально) сочинения. Ф.Н. Глинка в это время уже очень деликатно и осторожно подходил к вопросам цензурного разрешения на издание своих произведений. Даже когда за публикацию "Таинственной Капли" в составе собрания сочинений поэта взялся М.П. Погодин и судьба поэмы была в руках знакомого Федору Николаевичу цензора – профессора Московского университета Петра Семеновича Казанского, – именно Глинка охлаждал пыл своего друга-издателя, старавшегося как можно быстрее подписать поэму к печати. В то время неожиданно распространились опасные скандальные слухи о свободно продававшейся в России берлинской "Таинственной Капле": экземпляры ее были обнаружены у сектантов скопцов, против которых велось судебное следствие. Ф.Н. Глинка разделял опасения П.С. Казанского, что как бы книга "по напечатании не подверглась конфискации, что отзовется горько на судьбе цензора и издания", и на письме Петра Семеновича к М.П. Погодину от 6 апреля 1870 года сделал собственноручную дописку: "И я прошу повременить, остановиться, сождать, пока пронесется туман дурманы и здравый смысл возьмет верх! – Не печатать! Ф. Глинка" . В это время поэт выносит уже очень лояльные определения в адрес цензуры, пытается даже оправдать ее запретительные решения по отношению к "Таинственной Капле". В черновом варианте одного из писем к князю П.А. Вяземскому Глинка отметил: "Цензура той эпохи (по небывалости у нас религиозной поэмы) затруднялась пропустить рукопись, которая потому и была напечатана в Берлине".
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
