75966-1 (600297), страница 15
Текст из файла (страница 15)
Льюис идет еще дальше.
«В "Курсе положительной философии" Конта, — говорит он, — мы находим величайшую по своей глубокой истинности философскую систему, которую когда-либо создавал человеческий ум; некоторые недостатки в деталях, впрочем, совершенно неизбежные, не должны мешать величию целого, и мы не должны забывать, чем мы обязаны великому основателю позитивной системы».
Несмотря, однако, на эти противоречивые заключения, казалось бы, что мысль, положенная Контом в основу своего учения, а именно, что философия должна представлять систематизацию научных обобщений, — вполне правильное утверждение. Но тут мы наталкиваемся на следующие любопытные слова Гексли: «Что же касается его (Конта) философии, — говорит он, — то я отделяюсь от нее, ссылаясь на его собственные слова, переданные мне старым контистом, ныне одним из знаменитых членов французского института Шарлем Робеном: "Философия есть непрерывное усилие человеческого ума достичь покоя, но ей тоже непрерывно мешали последовательные успехи наухи. Поэтому философ принужден каждый вечер переделывать синтез своих воззрений, и настанет время, когда у рассудительного человека не будет иной вечерней молитвы"».
Таким образом, стараясь свести философию на науку, не приходим ли к отрицанию и ненужности всякой философии и даже прямо невозможности ее? Едва ли. Может быть, ежедневный прибой научной мысли и заставляет передовых ученых ежедневно же «переделывать синтез своих воззрений». Но что касается обыкновенных смертных, той массы, которая в философии ищет руководящего начала для осмысленной деятельной жизни, то они успевают прожить целую жизнь прежде, чем свет действительно новых научных открытий успеет проникнуть до их сознания. И это не только потому, что «тьма» с трудом уступает свету. Тут и сами качества этого ежедневно возгорающегося света имеют значение. Пока дело происходит в маленьких кабинетах ученых, им может еще казаться необходимым ежедневно переделывать свои воззрения под влиянием ежедневных новых открытий; но как только эти ежедневные открытия начинают усваиваться всей массой мыслящего человечества, так и оказывается, что они сплошь и рядом могут спокойно уживаться с прежними воззрениями, которые всегда бывают (раз это действительно жизненные воззрения) достаточно широки и эластичны, чтобы усвоить и переработать массу ежедневных научных открытий. Философия, как синтез научных воззрений, как система миропонимания, как руководство к осмысленной жизни, — возможна и необходима. Если это так, то заслуга Конта, понявшего, что суть философии вовсе не в критике, и успевшего единичными усилиями своего ума обобщить всю массу современных ему научных знаний (конечно, не без промахов, даже грубых), поистине громадная. Труд его до сих пор остается единственным в этом роде трудом, как продукт работы одного ума. Затем Конт доказал и показал, что философия, стремящаяся не только разрушить старые традиционные верования, но и послужить руководством для положительной творческой деятельности человечества, должна перенести свой центр тяжести в сферу социальных явлений. К этой стороне его философии мы и обратимся теперь. Тут мы наталкиваемся на еще более противоречивые взгляды, чем при оценке Конта как автора собственно «Курса положительной философии». Что же касается, в частности, учения Конта относительно будущего социального строя и того пути, каким следует идти к достижению его, то в этом отношении почти все писатели, за исключением небольшой кучки последовательных контистов, отказываются следовать за ним.
Наш историк Кареев, делая оценку исторических взглядов Огюста Конта, считает его коренной ошибкой между прочим то, «что он взглянул на человечество не как на совокупность наций, развивающихся по одним законам, а как на нечто единое, в котором отдельные нации играют роль частей, соответствующих разным фазам, совсем как у Гегеля». Затем он находит, что Конт применяет к истории понятие закона «в весьма мало-научном смысле», что «он не умеет отделить в истории необходимое как момент развития от необходимого как такового вследствие случайных причин», что «он не понимает политеизма и односторонне смотрит на рели-гаю» и т.д. Но вместе с тем Кареев признает, что Конт «первый сформулировал необходимость изучать социальные явления ради открытия законов, ими управляющих, употребляя слово "закон" в строго научном смысле, и влияние Конта сказывается теперь даже в тех писателях, которые прямо отрекаются от духовного родства с отцом позитивизма».
В данном случае особенно интересно мнение Милля, который сам немало и чрезвычайно плодотворно потрудился над разработкой общественных вопросов и по складу своих политических убеждений резко отличался от Конта.
«В обоих томах, — говорит он относительно двух последних томов "Курса положительной философии", — едва ли найдется хоть одно положение, которое не прибавляло бы какой-либо идеи. Мы видим в этом обозрении величайшее произведение Конта после его обзора наук, в некоторых отношениях первое даже изумительнее последнего. Кто не верит, что из философии истории можно сделать науку, тот, вероятно, отказался бы от своего взгляда, прочитав эти два тома».
Однако Милль не считает Конта создателем социологии.
«Кроме исторического анализа, — говорит он ниже, — который во многом следует дополнить, но который, мы думаем, вряд ли может быть, вообще говоря, заменен чем-нибудь подобным, Конт в своей социологии не представляет ничего такого, что не требовало бы переделки». Но «его понимание метода, свойственного этому исследованию, до такой степени вернее и глубже понимания всех его предшественников в этом деле, что составляет эру в разработке социологии... Если о Конте нельзя сказать, что он создал эту науку, то по всей справедливости надо признать, что он первый сделал возможным ее создание. Это — великий подвиг».
Переходя затем к учению Конта о будущем социальном строе, Милль жестоко критикует его воззрения, отдавая, впрочем, должное отдельным блестящим мыслям. Другие писатели идут еще дальше и считают все писания Конта после «Курса положительной философии» прискорбными заблуждениями великого ума, впавшего в непроглядный мистицизм. Стоит, однако, сопоставить эти мнения с полной преданностью, с безграничным восхвалением доктора Робине, написавшего биографию Конта, и других конти-стов, даже с некоторыми заявлениями Льюиса, чтобы увидеть, какая пропасть разделяет еще людей, когда они берутся за решение нравственных и социальных вопросов. Вообще едва ли настало время для беспристрастной оценки социальных воззрений Конта. Как цельная система, они не могут рассчитывать на реабилитацию когда бы то ни было, но многие отдельные положения, и притом существенные, которые современным людям, не могущим отрешиться от своих буржуазных или исключительно критических теорий, кажутся неосновательными и нелепыми, могут получить в будущем иную оценку. Когда человечество приступит к осуществлению положительных идеалов общечеловеческого братства, как они мало-помалу вырабатываются вот уже в продолжение целых веков, то оно сумеет лучше оценить попытки отдельных мыслителей, стремившихся выработать основы будущего строя, чем поколения, занятые совершенно иной работой... Даже суровый Гексли замечает, что ему было бы неприятно, если бы читатель вывел из его слов такое заключение, что он не придает никакого значения сочинениям Конта и не питает «симпатии и уважения к людям, которых он (Конт) натолкнул на глубокие размышления об общественных вопросах и на благородную борьбу в пользу общественного обновления».
Приведем еще два заключительных отзыва о Конте. Один принадлежит Литтре, другой — Миллю, то есть людям, больше других потрудившихся над изучением и оценкой произведений великого позитивиста.
«Повторим в кратких словах, — говорит Литтре, — в чем, по нашему мнению, заключаются заслуги Конта. Среди умственной неурядицы, порожденной XVIII веком, он сумел в начале XIX века указать на тот субъективный и фиктивный характер, который свойственен метафизическим теориям; он задумал уничтожить это противоречие между умственным миросозерцанием человека и реальностью и понял, что для достижения этой цели ему необходимо открыть, на основании рационального изучения истории, точные законы развития человеческого, и он открыл их; сделав это важное открытие, он понял необходимость обобщить человеческое знание и обобщил его, подведя все частные науки под одну систему; наконец он понял неразрывную связь, существующую между всеобъемлющей философией и общественным строем, и сделал попытку (хотя и не увенчавшуюся успехом) найти основы рационального устройства человеческого общества. Тот, кто так много потрудился для человеческой мысли, заслуживает в истории человечества почтенное место наряду с величайшими деятелями, вписавшими свое имя в историю человеческой мысли».
«Из всех известных философов, — говорит Милль, — Декарт и Лейбниц представляют наибольшее сходство с Контом. Они были похожи на него и по серьезности умозрений, и по уверенности в себе, хотя в последнем отношении едва ли могут быть поставлены наравне с ним. Они обладали такой же, как и он, необычайной способностью сопоставления и соподчинения. Они обогатили человеческое знание великими истинами и великими идеями о методе. Из всех великих мыслителей они были наиболее последовательными и потому наиболее часто доходившими до нелепостей, так как они не отступали перед выводами — как бы эти выводы ни были противны здравому смыслу, — если только к ним вели первые посылки. Согласно этому, имена указанных философов дошли до нас в связи с великими идеями и замечательнейшими открытиями, но зато и в связи с некоторыми из самых уродливо-диких и самых смешно-нелепых понятий и теорий, какие только когда-либо предлагались людьми мыслящими. Мы считаем Конта столь же великим, как и этих философов, и едва ли более странным, нежели они. Если бы нам нужно было высказать нашу мысль вполне, мы должны были бы поставить его выше этих двух мыслителей, но не по внутренним достоинствам, а потому только, что, обладая равносильной умственной способностью, он действовал при более высоком состоянии человеческого развития».
Итак, осторожный Милль не побоялся сказать, что так называемые нелепости Конта (его мистицизм и т.д.) представляют последовательный вывод из принятых им основных посылок. Все же основные посылки Конта коренятся в той социально-философской системе, которую он изложил в «Курсе положительной философии». Неправильно, следовательно, обвинять Конта, что он одну половину своей жизни посвятил служению светлым началам, а другую — темным силам. Если он в чем виноват, так только в том, что не страшился доводить до логического конца свои выводы и не останавливался перед «нелепостями», противоречащими «здравому смыслу». Но, с другой стороны, неправильно было бы утверждать, что из учения Конта можно сделать только такие выводы, какие сделал он, и никаких иных. Социология (дело идет, само собой понятно, о социологических выводах Конта) — не математика. Тут нередко из одних и тех же основных посылок делаются прямо противоположные выводы. Латинянин по духу и расе, влюбленный в порядок, авторитет, ненавидевший анархию, относившийся с почтением к иерархии, обладавший громадным и удивительно механическим умом и непомерным самомнением, работавший среди сумерек, спустившихся на человечество, и с любовью оглядывавшийся на блестящую эпоху католичества, Конт фатально тяготел к своей религии человечества. Он подобно ядру, по сравнению одного писателя, следовал без остановки по своей траектории, повинуясь механическим законам, пока не достиг намеченной цели с математической точностью. Другие люди, с другими нравственными симпатиями, в другой момент воспользовавшись основными положениями Конта, но не ограничиваясь только ими, придут к другим окончательным выводам.
Список литературы
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.i-u.ru/
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
