3000-1 (600283), страница 5
Текст из файла (страница 5)
31.
17 мая караулы при оставшихся узниках –детях были заняты латышами во главе с кочегаром Хохряковым и жестоким бывшим жандармским сыщиком Родионовым, который уже на следующий день во время богослужения поставил около аналоя латыша следить за священником; «это так всех ошеломило, что Великая Княжна Ольга Николаевна, — вспоминает Е. Кобылинский, — плакала и говорила, что если бы знала, что так будет, то она не стала бы просить о богослужении!»
Обращение с Великими Княжнами вообще становилось все более и более возмутительным. Родионов не позволил Великой Княжне Ольге Николаевне не только запирать на ночь дверь их спальни, но и затворять ее, чтобы, как он говорил, “я каждую минуту мог войти и видеть, что вы делаете”. Волков возмущенно сказал ему по этому поводу: “Девушки, неловко ведь, имейте совесть!...”
Родионов разозлился еще больше, и в грубой форме повторил свой жесткий приказ Ольге Николаевне. Пришлось подчиниться. Великим Княжнам нельзя было без его разрешения не только выходить гулять, но и спускаться на нижний этаж….
32.
Чувства, пережитые Великой Княжной Ольгой, лучше всего характеризуются двумя известными стихотворениями-молитвами, переписанными ею в Тобольске. В доме Ипатьева впоследствии были найдены книги Великой Княжны Ольги Николаевны, среди них английская книга "End Mary Sings Magnificat" (*На первом листе — изображение креста и написанные рукою Государыни стихи; на обратной стороне рукою Государыни написано: «В. К. Ольге 1917г. Мама. Тобольск» ); в книгу вложены нарисованные и вырезанные из бумаги изображения церкви Спаса Преображения в Новгороде и, кроме того, вложены три листика тонкой бумаги… На одном из них написано стихотворение “Разбитая ваза” Сюлли Прюдома, на двух других, рукою Великой Княжны, написаны эти, ставшие теперь знаменитыми, стихотворения.
Неизвестно доподлинно, написала ли она их сама, (*Литературу ей преподавал замечательный поэт И. Анненский и Ольга Николаевна неплохо справлялась с законами стихосложения, вызывая похвалы строгого учителя. – С. М.) но даже если они и просто были переписаны ею*,(*Есть достаточно аргументированная версия, что это стихи поэта С. С. Бехтеева – С. М.) то сам этот факт говорит о многом. Строки стихов очень точно выражают внутренний духовный настрой не только самой Цесаревны, но и всех ее Близких в те дни:
Молитва
Пошли нам, Господи, терпенье
В годину буйных, мрачных дней,
Сносить народное гоненье
И пытки наших палачей.
Дай крепость нам, о Боже правый,
Злодейство ближнего прощать
И крест тяжелый и кровавый
С Твоею кротостью встречать.
И в дни мятежного волненья,
Когда ограбят нас враги,
Терпеть позор и оскорбленья,
Христос Спаситель, помоги!
Владыка мира, Бог вселенной.
Благослови молитвой нас
И дай покой душе смиренной
В невыносимый, страшный час.
И у преддверия могилы
Вдохни в уста Твоих рабов
Нечеловеческие силы —
Молиться кротко за врагов.
Перед иконой Богоматери
Царица неба и земли,
Скорбящих утешенье,
Молитве грешников внемли:
В Тебе — надежда и спасенье.
Погрязли мы во зле страстей,
Блуждаем в тьме порока,
Но... наша Родина ... О, к ней
Склони всевидящее Око.
Святая Русь — Твой светлый дом
Почти что погибает,
К Тебе, Заступница, зовем
Иной никто у нас не знает.
О, не оставь своих детей,
Скорбящих Упованье,
Не отврати Своих очей
От нашей скорби и страданья!.
33.
Двадцатого мая 1918 года царственные пленники, наконец, покинули Тобольск.
По словам Татьяны Евгеньевны Боткиной, издевательство охраны продолжалось над юными бывшими цесаревнами и на пароходе, все прогрессируя в своей злобности, доходящей до нелепости!
К открытым настежь дверям кают Великих Княжон были приставлены часовые, так что они даже не могли раздеться. Вся провизия, присланная Их Высочествам жителями Тобольска и монастырем, была тотчас отобрана.
В Тюмени, на пристани, собралась громадная толпа народа, сердечно приветствовавшая Царских детей. Под сильным конвоем их провели к специальному поезду, который ночью, 24 мая, прибыл в Екатеринбург.
“Утром, — вспоминает П. Жильяр, — около 9 часов несколько извозчиков стали вдоль нашего поезда, и я увидел каких-то четырех человек, направлявшихся к вагону детей. Прошло несколько минут; матрос Нагорный пронес Наследника; за ним шли Великие Княжны, нагруженные чемоданами и мелкими вещами. Шел дождь; ноги вязли в грязи. Несколько мгновений спустя извозчики отъехали, увозя детей к городу. Рядом с Великой Княжной Ольгой сел один из конвоиров.»
Пятьдесят три дня жизни в Екатеринбурге были для Великой Княжны Ольги, как и для всей Царской Семьи, днями физических лишений, невыносимой нравственной пытки, издевательства разнузданной охраны, полной оторванности от мира, обреченности и вечной тревоги. Это была уже не жизнь, несмотря на всю духовную силу сплоченной любовью Царской Семьи.
Размещались в верхнем этаже дома Ипатьева. Великие Княжны занимали комнату с одним окном, выходящим на Вознесенский переулок, рядом с комнатой Их Величеств, дверь из которой была снята; первые два-три дня кроватей в их комнате не было; спали на полу, на соломенных тюфяках.
34.
О жизни царственных заложников «красных комиссаров» за это время мы узнаем из рассказов камердинера Государя, Тимофея Чемодурова, и рабочих, бывших в охране.
Вставали всей Семьею в восемь - девять часов утра, за исключением Государыни, которая поднималась немного позже из – за слабости сердца. Собирались в комнате Государя, завтракали, тихо молились, читали вслух газеты и книги. Государыня с дочерьми днем вышивала или вязала; гуляли час - полтора; часто на эти прогулки Великая Княжна Ольга Николаевна выносила на руках больного Наследника; никаким физическим трудом заниматься не позволяли. Обед бывал около трех часов дня, пища приносилась из советской столовой, а позже разрешено было готовить дома; обед был общий с прислугой; ставилась на стол простая миска, ложек, вилок не хватало; участвовали в обеде и красноармейцы, которые входили в комнаты, занятые Царской Семьей, когда хотели.
Великие Княжны иногда пели духовные песнопения. Чаще всего –«Херувимскую песнь», а как-то спели и грустную светскую, на мотив песни “Умер бедняга в больнице военной”.
А в это время из комендантской комнаты (наискосок от комнаты Великих Княжон) неслось под звуки пианино пьяное пение ухабистых или революционных песен.
Внутри помещения и снаружи постоянно стояли часовые.
Когда Княжны шли в уборную, красноармейцы шли за ними; всюду писали разные мерзости; залезали на забор перед окнами царских комнат и “давай разные нехорошие песни играть”, как показал один из чинов охраны.. Постоянно крали мелкие вещи; по вечерам Великих Княжон заставляли играть на пианино. Только глубокая вера и сильная воля поддерживали мужество узников дома Ипатьева..
Люди охраны, грубые, жестокие, глубоко невежественные по своей сути, были вообще сильно поражены их кротостью, простотой: их покорила полная достоинства душевная ясность пленников, и они чувствовали превосходство их над собою в нравственном, духовном смысле. И первоначальную, дикую жестокость сменяло потом у многих конвоиров глубокое, искреннее сострадание.
“Как я их сам своими глазами поглядел несколько раз, — показал позднее на следствии А.. Якимов, — я стал душою к ним относиться совсем по-другому: мне стало их жалко; жалко мне стало их, как людей”.
35.
Священник Сторожев, служивший 20 мая в доме Ипатьева обеденную службу, так передал свое печальное впечатление о Великих Княжнах: “Все четыре дочери были Государя, помнится, в темных юбках и простеньких беленьких кофточках. Волосы у всех у них были острижены сзади довольно коротко; вид они имели бодрый”. Он же видел их во время службы 14 июля, за три дня до кончины. “Они были одеты в черные юбки и белые кофточки; волосы у них на голове подросли и теперь доходили сзади до уровня плеч; все дочери Государя, — добавляет батюшка, — на этот раз были, я не скажу в угнетении духа, но все же производили впечатление как бы утомленных”. “Они все точно какие-то другие, — заметил диакон, — даже и не поет никто”.
В понедельник, 15 июля, две женщины мыли полы в доме Ипатьева. Великие Княжны помогали им все убирать, передвигали в спальне кровати, перестилали постели и весело между собой переговаривались. Они не догадывались о последнем своем Часе или сила духа держала их?...... Наверное – она.
Один из чинов охраны видел Великую Княжну Ольгу в последний раз в саду при доме Ипатьева 16 июля, около четырех часов дня, на прогулке с Государем - отцом.
А через несколько часов, в ночь на 17 июля, Великая Княжна Ольга, чистая русская девушка, была убита в одной из комнат нижнего этажа дома, расположенной как раз под комнатой Великих Княжон.
Их разбудил среди ночи и провел туда Яков Юровский, который затем на их глазах убил Государя.
“Великие Княжны прислонились к стене в глубине комнаты. За первыми же выстрелами раздался женский визг и крик нескольких женских голосов”.
Они, видимо, пережили тогда последний ужас расстрела самых дорогих на свете — Отца, Матери и Брата – Цесаревича.
Позднее следствие обнаружило при раскопках в лесу у села Коптяки мелкие вещи, принадлежавшие Великой Княжне: книги, нательный крест и медальон с портретом Отца - с ним она никогда не расставалась…
36.
Любимая дочь Императора Николая II, она наследовала от него все лучшие стороны его души: простоту, доброту, скромность, непоколебимую рыцарскую честность и всеобъемлющую любовь к Отчизне – естественную, не показную, как бы впитанную с рождения..
Долголетняя воспитанница и старшая дочь Императрицы Александры Феодоровны, она восприняла от нее искреннюю и глубокую евангельскую веру, прямоту, уменье владеть собой, крепость духа.
Заветы Государыни, которая говорила о себе: “всегда верная и любящая, преданная, чистая и сильная, как смерть”, были ясны и трудны. Ольга всегда помнила их. Вот эти слова, написанные на одной из страниц дневника Государя Императора, рукою его Невесты, Гессенской Принцессы Аликс:
“Сперва — твой долг, потом — покой и отдых. Исполняй свой долг, вот что лучше всего. А Господу предоставь остальное!”
Уже в заточении Александра Феодоровна часто повторяла дочерям: «Только бы устоять, только бы не дрогнуть духом, только бы сохранить сердце чистое и крепкое».
37.
Ольга Николаевна, как и обожаемые ею сестры и брат - Цесаревич сумела выполнить материнский завет на краю могилы. Свой долг она исполнила до конца. Старалась жить во имя того, во что она верила, любила, и шла всегда лишь своей собственной прямой дорогой. Она не уходила от жизни, но она и не выходила в жизнь на жесткую борьбу, борьбу; в которой могли пострадать другие, ей близкие и родные люди.. Нет, она не буйствовала и не кричала, но всегда, с ясной прямотой защищала свой жизненный путь, на котором ярко горели ею обретенные светлые маяки: Духовность, Нежность, Преданность, Верность Долгу и самой себе.
Все перечисленное было в ней, как “нечто твердое и незыблемое, на что опиралась ее душа”: ее глубокая, искренняя вера, безграничная любовь к России, к своей Семье (а в ней — к Государю, к Наследнику), ее чистый , искренний, а этим бесценно – настоящий - путь русской девушки, Цесаревны не только по рождению, но и по той Высоте Духа и нравственной силе Традиций, в которой она была столь тщательно воспитана и взращена.
Натура цельная, глубокая, она жила и ушла из мрака наступившего хаоса Времен неузнанная, неоценённая; редко кому открывая свой душевный мир ( наверное, одному Государю, отчасти, сестре — Великой Княжне Татьяне). С задушевностью простого искреннего чувства, с открытым сердцем она всегда и всюду шла к людям, особенно участливо и любовно — к простым крестьянам и солдатам, и с деятельной любовью — к страдавшим. Ее скромная жизнь должна будить живое сочувствие и глубокий интерес к себе уже по тому немногому, что она сумела сделать в своей жизни, по тому только, что приоткрылось нам, лениво не любопытствующим потомкам из ее сложного и много обещавшего душевного мира, по той роли, к которой она, быть может, была величаво призвана, но которую не успела исполнить до конца, довести до полного совершенства! _____________
Краткое послесловие автора.
Меня часто ругают за мой «душевный, пристрастный, наивный, смешной авторский роман» с погибшей в июле 1918 года Царской семьей, за мое слишком трепетное и возвышенное к ним всем отношение.. Обвиняют в необъективности к персонажам моих « царственных очерков», и к портретам членов трехсотлетней династии, вышедшим из под моего пера.. «Так нельзя писать, надо резко и сильно добавлять в абрисы биографий и личных историй сочные темные тона жизненной краски. Тогда образы будут полнее. – поучает меня иной придирчивый читатель. В какой то мере я могу с этим согласиться. Полнота картины в восприятии образа всегда нужна, бесспорно!
Но хочется все же мне задать и встречный вопрос слишком привередливым читателям моих материалов: что такого объективного, реального, злого, сухого можно рассказать о юных, очаровательно нежных созданиях, жизненный путь которых оборвался едва ли не на первом их шаге, вздохе, биении, сердца? Даже зловещая тень шамана и гипнотизера отца Григория не смогла упасть на них так, чтобы заслонить чистый и ясный свет исходящий от их незамутненных злобой и неверием в доброе сердец и душ. Я честно и кропотливо искала документы и письма, доказывающие хоть каплю обратного. Ничего мной найдено не было. Потому о Распутине и его отношениях с княжнами я говорить не стану, ибо нечего говорить о том, чего не было. Для удивительно хрустальных душ их, всех четверых, он ловкий хитрец, бормочущий сказки и молитвы, исцеляющий их больного, безумно любимого брата, так и остался «волшебным человеком, Божьим странником». Другую свою сторону разгульную, хищную, лукаво – сатанинскую «святой черт» никогда не смел им показывать.. Просто – робел.
Ведь, наверное, перед очарованием невинной прелести и чистотою души робеют все, без исключения, даже самые закоренелые грешники, не правда ли?..
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
