74389 (589359), страница 2
Текст из файла (страница 2)
Таким образом, проблема притчи и притчеобразности практически не изучена, исследовательских работ незначительное количество, что говорит об актуальности работы.
Цель работы – выявить черты притчи, притчеобразности в рассказах А. Куприна, И. Бунина и Б. Зайцева.
Для этого необходимо решить следующие задачи:
-
систематизировать представление об особенностях притчи и её чертах;
- исследовать творчество писателей с точки зрения поставленной проблемы – об особенностях притчи в творчестве И. Бунина, А. Куприна и Б. Зайцева.
Работа состоит из введения, двух глав, заключения и библиографии. Структура и содержание работы определены логикой развёртывания проблемы. Во введении поставлены цель и задачи, говорится о степени изученности темы, даётся обзор литературы. Первая глава посвящена проблеме притче. Вторая глава представляет собой анализ притч писателей и призвана выявить роль притчи в художественном сознании А. Куприна, И. Бунина и Б. Зайцева. В заключении подводятся итоги проделанной работы.
Глава I. Притча как литературоведческая проблема
Притча относится к очень древним жанрам. Но несмотря на древность изучено это явление явно недостаточно. Вопрос об определении понятия предоставляется всё еще открытым.
Проблема притчи осмысляется Т. Давыдовой и В. Прониным, Н.Л. Мусхелишвили, А.И. Княжицким, А. Бочаровым, Н.И. Прокофьевым и академиком Д.С. Лихачёвым (45;54;48;40;46;49;50;53).
Т. Давыдова и В. Пронин обратили внимание на такую особенность притчи, как «параболическое развитие мысли» (45, 197). Н.Л. Мусхелишвили говорит о притче как средстве коммуникации (54, 101-104). А.И. Княжицкий рассматривает притчу только как жанр древнерусской литературы. О притчеобразности литературы ХХ века писал А. Бочаров. Н.И. Прокофьев обращает внимание на происхождение жанра притчи. Также выделяет такие виды притч как «сюжетно-аллегорические, краткие – афористические и пословичные» (46, 7).
В. Солоухин характеризует притчу: «В притче может быть сказано так много, что хватает потом на многие века для всех народов и любых социальных устройств» (57, 37).
При таком устойчивом и разностороннем интересе к притче, удивляет тот факт, что монографий о притче нет.
Исследователи отмечают, что «притча» (более древнее – причта) имела различное значение в Древней Руси, это слово изначально обозначало прибавку к чему-либо, затем загадку, пословицу как прибавку в речи. Впоследствии слово «притча» стало обозначать образ, пример, аналогию (подобие), нравоучительное и загадочное изречение, пророчество и, наконец, определенную литературную форму» (46, 5).
Академик Д.С. Лихачёв отмечал, что притча единственный жанр, где в аллегорической форме преподносится нравоучение читателям, это как бы образное обобщение действительности. Притча говорит не о единичном, а об общем, постоянно случающемся. Лихачёв считает, что для Древней Руси она имеет еще и библейское происхождение. Притчами усеяна Библия. Притчами говорит Христос в Евангелии. Соответственно притчи входили в состав сочинений для проповедников и в произведения самих проповедников» (49, 15).
Наиболее удачным представляется определение Н.И. Прокофьева, в котором суммированы все особенности притчи. «Притча – это малый повествовательный жанр, в котором абстрагированное обобщение носит назидательный характер и утверждает моральное или религиозное наставление. Действие притчи логически и конструктивно направлено на то, чтобы создать концентрированную иллюстративность для выражения нравственных идей» (46, 6).
Как и любой другой жанр, притча имеет ряд особенностей. Исследователи отмечают следующие черты: Д.С. Лихачёв обратил внимание на то, что в ней события не определены ни хронологически, ни территориально, но большей части нет прикрепления к конкретным историческим именам действующих лиц.
Притчи повествуют о действительности в обобщенно-трансформированной форме. Они фиксируют то, что, кажется средневековому автору и читателю, существовало и будет существовать всегда, что неизменно и часто случается постоянно» (53, 45).
А. Бочаров так говорит о своеобразии притчи: «Символика образов, философский подтекст, определённая запрограммированность сюжетной коллизии на раскрытие её «поучающего» содержания, заострённость морально-философских выводов и ситуаций – всё это характерные особенности притчи» (40, 95).
Н.И. Прокофьев отмечает в притчах – аллегоризм: «Аллегория в притчах по своей сущности близко стоит к символико-аллегорическим представлениям устной, народной поэзии. Иносказательный разговор, пословица, загадка находят своё образное осмысление в притчах» (46, 6). Эту же черту выделил и М.И. Сухомлинов (58, 317).
Исследователи отмечают, притчи входят в состав самых различных явлений культуры, в летописные сборники, четьяхминеи, прологи, т.е. различные сборники святых, в слова и поучения, даже в литературные памятники деловой письменности. Но не только в древней письменности Руси, они жили и живут до наших дней в устной речи, в устной народной поэзии. Иначе говоря, они стали явлением литературного творчества и устного поэтического слова.
Таким образом, можно говорить о фольклорной притче и литературной. Но нас, прежде всего, интересует притча литературная.
Литературная притча скорее приглашает к размышлению, и к формированию в ней идеи - не абсолют, а только повод к размышлению (48, 13).
По мнению, А.И. Княжицкого, два главных качества присущи притчи, - «иносказание и поучительность» (48, 14). Причём они могут проявляться в большей или меньшей степени. Если они проявляются достаточно полно, то перед нами притча, если же они ослаблены, и притчей в точном смысле произведение назвать трудно, то можно говорить о том, что в нём проявляется притчевое начало. Разумеется, чёткую границу в данном случае провести невозможно.
Исследователи говорят также о том, что для притчи характерна, параболическое развитие мысли: « мысль движется как бы по кривой, начинаясь и заканчиваясь одним предметом, а в середине удаляясь со всем, казалось бы, другому объекту» (45, 197).
Интеллектуализм – это содержательно стилистические особенности литературы, которые появляются благодаря чрезвычайно всеобьемлемому проникновению в произведение философского начала.
Интеллектуальное произведение обычно включает в себя параболическую мысль, то есть притчу, историю, казалось бы, отходящую от современности» (66, 48-49).
Вопрос о классификации притч только начинает осмысляться.
Н.И. Прокофьев делит притчи на «сюжетно-аллегорические, краткие афористические и пословичные» (46, 7). Исследователь пишет: «…в период становления жанров древнерусской литературы притчи-пословицы сливались с мирскими сказаниями, формируя из них постепенно и собственно причти как жанр – повествовательные эпические произведения малой формы аллегорического содержания и назидательного назначения» (46, 12).
Н.И. Прокофьев выделяет также «притчи оригинальные, мирские и библейские, летописные и авторские, притчи-пословицы, притчи-басни» (46, 15). Причём исследователь не исключает существование и других притч, например, притч-загадок (46, 15). Особую роль притча как самостоятельный жанр играла в древнерусской литературе и в XVIII в.
«Притчи в системе жанров выполняли свою роль в общем литературно-эстетическом комплексе, который обслуживал различные сословия и классы Древней Руси. С древнейших времён вплоть до XVIII века притча имела морально-религиозное содержание» (66, 123).
Следует также разграничивать, по мнению А. Бочарова, саму притчу и притчеобразность. «Притчеобразность – одна из красок, а не единственный или магистральный путь интеллектуальной прозы» (40, 70).
Исследователь обращает внимание на то, что «притчевость вообще наиболее эффективна тогда, когда она выводит нашу мысль к общечеловеческим качествам, вопросам, сплетням» (40, 82). Притчевый эффект может достигаться и благодаря параболичности.
«Да, в «притчеобразности» всегда есть определенный художественный риск… - размышлял А. Адамович. – Заостряя мысль, свою нравственную позицию до «притчи», оголяя их, автор может впасть в нравоучительность, но и лишая своё произведение той действительности, во имя которой он мысль-то и заострял. Как бы ни внедрялась в сознание читателя заострённая, но публицистическая, «открытая» авторская мысль, идея, она не проникает в те глубины сознания и чувства читателя, куда западают (как бы без всякого усилия, старания) мысли, выраженные истинно поэтически, художественно» (40, 106).
Таким образом, опираясь на отмеченные исследователями черты и свойства притчи, мы можем сделать вывод.
В притче события не определены ни хронологически, ни территориально, но большей части нет прикрепления к конкретным историческим именам действующих лиц. Они повествуют о действительности в обобщенно-трансформированной форме. Притчи были характерны для интеллектуальной литературы. Символика образов, философский подтекст, определённая запрограмированность сюжетной коллизии на раскрытие её «поучающего» содержания, заостренность морально-философских выводов и ситуаций – всё это характерные особенности притчи.
Притчи – это малый повествовательный жанр литературы, для которого характерно параболическое развитие мысли, дидактизм, аллегоризм.
Глава II. Своеобразие притч И. Бунина, А. Куприна и Б. Зайцева
Притча получила распространение на рубеже ХIХ-ХХ веков. Это не могло не отразиться в творчестве передовых писателей того времени:
А. Куприна, И. Бунина и Б. Зайцева. Свои притчи писатели создавали в одно и то же время.
Но исследователи по-разному называют одни и те же произведения: аллегорический рассказ, притча, фантастический рассказ. Они свободно пользуются этими понятиями, не разделяя их: например, произведения «Сны» и «Тост» А. Куприна Л.В. Крутикова называет философскими миниатюрами,
Ф.И. Кулешов – фантастическими рассказами, а А.А. Волков – аллегориями. Мы относим их к жанру притчи.
К притчам А. Куприна относятся такие произведения, как «Собачье счастье» (1896), «Сны» (1905), «Тост» (1906), «Исполины» (1906), «Искусство» (1906).
У И. Бунина – это «Перевал» (1892-1898), «Сны» (1903), «Смерть пророка» (1911), «Сны Чанга» (1916), «Готами» (1919), «Ночь отречения» (1921).
В творчестве Б. Зайцева притчами являются следующие произведения: «Хлеб, люди, земля» (1905), «Священник Кронид»(1905), «Миф» (1906), «Завтра!» (1906), «Молодые» (1906), «Черные ветры» (1906).
притча творчество бунин куприн зайцев
2.1 Аллегоризм притч А. Куприна
В 1896 году Александр Куприн пишет свою первую притчу «Собачье счастье», которая ставит важные вопросы о поведении человека, о том какие нравственные принципы должны руководить настоящими людьми, желающими «избавится от рабства» (24, 15).
Ценность и интерес произведения заключается не столько в осуждении эксплуататорского буржуазного общества, хотя и это в высшей степени важно, сколько в том, что писатель здесь даёт ответ на вопрос о том, где пути избавления народа от угнетения, голода, смерти. В иносказательной, аллегорической форме в произведение говорится о господствующих в России социальном неравенстве, гнёте и насилии.
Иерархическое «общество» собак выглядит лукавой пародией на человеческое общество при капитализме. Многочисленное «общество» собак, очутившихся в железной клетке поразительно напоминает людское: тут имеется и свой аристократ-дворянин в образе старого мышастого дога, и болтливый буржуазный либерал, выступающий в маске белого пуделя – профессора Арто, и спесивые нервические аристократки, и подобострастно преданные им слуги Бутоны, и прочие.
«В клетке уже собралось довольно многочисленное общество. Прежде всего, Джек заметил мышастого дога, с которым он чуть не поссорился на улице…. Посредине клетки лежал, вытянувший умную морду между ревматическими лапами, старый белый пудель…. Рядом с ним сидела, дрожа от утреннего холода и волнения, хорошенькая выхоленная левретка с длинными тонкими ножками и остренькой мордочкой…» (10, 470-471).
Так называемому благородному обществу противостоит в притче бедный фиолетовый пёс, о котором говорится, что он всегда «был зол, голоден, отважен и силён» - аллегорический образ человека труда, голодного, сильного и отважного.
«Благородное общество» питает к фиолетовому псу инстинктивные чувства враждебности, оно шокировало его «грубостью», «бестактностью», «резкостью» и категоричностью тона его озлобленных речей.
- Эка невидаль послышался хриплый голос из тёмного угла. – Я в седьмой раз туда ему.
Несомненно, голос, шедший из угла, принадлежал фиолетовому псу. Общество было шокировано вмешательством в разговор этой растерзанной личности и потому сделала вид, что не слышит её реплики. Только один Бутон, движимый лакейским усердием выскочки, закричал:
-
Пожалуйста, не вмешивайтесь, если вас не спрашивают! (10, 472).
Собаки размышляют о собачьем счастье, и белый пудель делает вывод, что оно счастье в руках людей. «Вся собачья жизнь, всё собачье счастье в их руках» (10, 475).
Но фиолетовый пёс опровергает его слова, показав, в чьих руках собачье счастье. Фиолетовый пёс сбежал из живодёрна, перемахнув через забор. «Старый белый пудель долго глядел ему в след. Он понял свою ошибку» (10, 476).
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
