74378 (589357), страница 5
Текст из файла (страница 5)
В последнем действии, перед отъездом, прощаясь с домом, Раневская произносит:
Любовь Андреевна. Минут через десять давайте уже в экипажи садиться... (Окидывает взглядом комнату.) Прощай, милый дом, старый дедушка. Пройдет зима, настанет весна, а там тебя уже не будет, тебя сломают. Сколько видели эти стены! [84;175]
Любовь Андреевна. Я посижу еще одну минутку. Точно раньше я никогда не видела, какие в этом доме стены, какие потолки, и теперь я гляжу на них с жадностью, с такой нежной любовью...
Гаев. Помню, когда мне было шесть лет, в Троицын день я сидел на этом окне и смотрел, как мой отец шел в церковь...
Любовь Андреевна. О мой милый, мой нежный, прекрасный сад!.. Моя жизнь, моя молодость, счастье мое, прощай!.. Прощай!.. [84;179]
Пьеса Чехова наполнена звуками. Свирель, гитара, еврейский оркестр, стук топора, звук лопнувшей струны – звуковые эффекты сопровождают едва ли не каждое значительное событие или образ персонажа, становясь символическим отзвуком в читательской памяти.
Лопнувшая струна получает в пьесе неоднозначное значение, которое нельзя свести до ясности какого-либо абстрактного понятия или зафиксировать в одном, точно определенном слове. Дурная примета предзнаменует печальный конец, который действующие лица – вопреки своим намерениям – не могут предотвратить.
И печальный характер звука, и неопределенность его происхождения – все это создает вокруг него какую-то таинственность, которая переводит конкретное явление в ранг символических образов.
В самом конце пьесы звук лопнувшей струны заслоняет звук топора, символизирующий гибель дворянских усадеб, гибель старой России. На смену России старой приходила Россия действующая, динамичная.
Рядом с реальными ударами топора по вишневым деревьям символический звук «точно с неба, звук лопнувшей струны, замирающий, печальный» венчает собой конец жизни в имении и конец целой полосы русской жизни[84;180]. И предвестие беды, и оценка исторического момента слились воедино в «Вишневом саде» – в отдаленном звуке лопнувшей струны и стуке топора.
1.2 Слуги и господа
В пьесе «Дядя Ваня» с образом старой няни Марины связаны такие черты, как доброта, милосердие, кротость, способность понять, выслушать, забота о других, поддержка традиций. Няня выступает хранителем дома, семьи. Она, как и подобает классической няне, поит, кормит, утешает, убирает и ворчит. Но, с головою ушедшая в заботы, не выпускающая недовязанного чулка из рук, няня живёт в пьесе как никто внимательно и мудро. Её выбирает в собеседницы умница Астров (их разговором, в котором измотанный работой доктор жалуется ей на душевную неприкаянность, начинается пьеса), у неё ищет защиты и чудаковатый Сонин крёстный, которого деревенские дразнят приживалом. И обоих равно она утешает, обоих равно берёт под крыло, спокойно и твёрдо, как наделённая властью свыше («люди не помянут, зато Бог помянет» [84;62], «все мы у Бога приживалы» [84;88]).
Единственная в доме, няня способна пожалеть даже «герра профессора». Для всех он кара, наказание Господне, а для неё – несчастный, неразумный, непонятливый старик («Старые что малые, хочется, чтобы пожалел кто... Пойдём, батюшка, в постель... Пойдём, светик... Я тебя липовым чаем напою, Богу за тебя помолюсь» [84;71]).
В сцене неудавшегося убийства, где люди в безумии топчут друг друга, няня с её ворчаньем-вязаньем – скала, сила. К ней взывает Соня в молчаливом отчаянии («Нянечка, нянечка!» [84;86]), и с извечно-материнским «ничего, деточка, ничего» няня утешает, успокаивает её, гладит по волосам. [84;86]
В пьесе «Три сестры» важным персонажем, хотя и эпизодическим, является няня Анфиса. Нити к этому образу тянутся от няни Марины из пьесы «Дядя Ваня». В семье Прозоровых Анфиса является таким же хранителем дома, как и в «Дяде Ване». Она воспитала не одно поколение Прозоровых, вырастила сестёр как собственных детей. Они и являются её единственной семьёй. Но семья разваливается в тот момент, когда в доме появляется Наташа, обращающаяся с няней так, как с прислугой, в то время как она для сестёр является полноправным членом семьи. Тот факт, что сёстры не могут отстоять свои права в доме, что няня покидает дом, и сёстры не могут ничего изменить, говорит о неизбежности краха семьи и неспособности героев повлиять на ход событий.
Образ няни Анфисы во многом пересекается с характером Марины («Дядя Ваня»). Но освещён этот характер в «Трёх сёстрах» уже по-новому. В речи Анфисы мы наблюдаем обращения: батюшка мой, батюшка Ферапонт Спиридоныч, милые, деточка, Аринушка, матушка, Олюшка. Анфиса редко появляется на сцене, немногословие — её отличительная черта. В её речи встречаются и ключевые для чеховского творчества слова-символы чай, пирог: «Сюда, батюшка мой Из земской управы, от Протопопова, Михаила Ивановича... Пирог» [84;103]; «Маша, чай кушать, матушка» [84;119].
Оппозиция прошлое — будущее есть и в характере Анфисы. Но если для всех настоящее хуже прошлого, а будущее — это мечты, надежды на лучшее, на изменение действительности, то Анфису настоящее устраивает, а будущее пугает. Она — единственный персонаж, которому не нужны перемены. И она единственная, кто доволен изменениями, произошедшими в её жизни: «И-и, деточка, вот живу! Вот живу! В гимназии на казённой квартире, золотая, вместе с Олюшкой — определил Господь на старости лет. Отродясь я, грешница, так не жила Проснусь ночью и — о Господи, Матерь Божия, счастливей меня человека нету!» [84;133].
В её речи впервые появляется противопоставление дело, труд — покой как награда за труд. В «Дяде Ване» это противопоставление было, но в характере Сони (финальный монолог на тему «мы отдохнём»). В пьесе «Три сестры» для Анфисы «небо в алмазах» стало реальностью.
В «Дяде Ване» Соня мечтает о покое. В «Трёх сёстрах» Чехов реализовал эту мечту в образе восьмидесятидвухлетней старухи, которая всю жизнь работала, жила не для себя, вырастила не одно поколение и дождалась своего счастья, то есть покоя.
Возможно, эта героиня в какой-то мере и является ответом на все вопросы, поставленные в пьесе.
Фирс, старый слуга из пьесы Вишневый сад», родом из крепостных, принадлежавших роду Раневской, после отмены крепостного права не ушел от своих господ, а преданно остался служить им до конца своей жизни. Фирс древний старик, в списке действующих лиц Чехов специально указывает его возраст – 87 лет, но он продолжает исполнять свои служебные обязанности.
Вся его жизнь – самозабвенное служение своим господам. В его душе нет и тени эгоизма, он не думает о самом себе и живет заботами о других. В этом он и противопоставлен центральным персонажам. Поразительно: обнаружив, что про него забыли, оставив в запертой усадьбе, Фирс и не думает упрекать своих господ: «Про меня забыли… Ничего… я тут посижу» [84;180]. Более того, он на пороге смерти самозабвенно продолжает заботиться о других: «А Леонид Андреевич, небось, шубы не надел, в пальто поехал…» – горестно восклицает он и вместо упреков другим упрекает самого себя: «Я-то не поглядел… Эх ты… недотепа!..» [84;180]
Связавший навсегда свою жизнь с родом Раневской, из всех персонажей пьесы один лишь Фирс вспоминает прошлое усадьбы: о том, как прежде богато жили, как сушеную вишню возами отправляли в Москву и Харьков, как у них на балах танцевали генералы, бароны, адмиралы, как прежде барин на лошадях в Париж ездил. Эти воспоминания – фон к родовому беспамятству Раневской и Гаева.
Старый слуга не предстает в пьесе хранителем семейных преданий рода Раневской, как можно было бы ожидать. Но он – хранитель традиционного порядка, издревле установленного в усадьбе. Во время бала Любовь Андреевна говорит Фирсу, которому нездоровится: «Шел бы, знаешь, спать», – на что дряхлый старик с горькой усмешкой отвечает: «Я уйду спать, а без меня тут кто подаст, кто распорядится? Один на весь дом» [84;167]. Разумеется, он не один: есть горничная Дуняша и другие слуги. Но ведь они ничего не знают и ничего не умеют. Не знают, что и когда надо подавать, как именно надо подавать, какие распоряжения необходимо сделать.
В первом действии Фирс обслуживает Раневскую в пиджаке, белом жилете и надев белые перчатки. И это в три часа ночи! Он строго отчитывает Дуняшу, забывшую принести сливки к кофе, и называет ее недотепой.
Фирс ощущает себя последним хранителем прежних традиций и обычаев: умрет он – и они будут утрачены: никто тогда уже не сможет, служа господам, полностью соблюсти ритуал, освященный многолетней традицией.
Умри он – и в доме Раневской тоже все пойдет «враздробь». Таково, как представляется, самоощущение Фирса, и оно, хотя бы отчасти, трагично. Ощущение трагического в образе старого слуги поддерживалось и рассказом Фирса о том, как в молодости он два года просидел в остроге за убийство, в котором не принимал участие. И трагическое в образе Фирса воспринимается именно как трагическое, а не трагикомическое, как в случае с другими персонажами пьесы.
И именно те, кому Фирс так беззаветно служил, забывают его в запертой усадьбе. В финальном эпизоде Фирс выходит на сцену в той же одежде, в которой он служил господам: в пиджаке и белой жилетке. На пороге смерти он вышел и дальше служить. И Чехов заранее подготавливает финальную сцену, чтобы произвести большее впечатление на зрителя.
Образ Епиходова в пьесе «Вишневый сад» является центральным среди тех второстепенных персонажей, которые соотнесены с центральными героями пьесы, потому что в нем отразились почти в карикатурном виде одни из важнейших особенностей личностей и поведения центральных героев пьесы.
Чехов подчеркивает тесную связь «епиходовщины» с основой замысла пьесы тем, что прозвище Семена Пантелеевича «двадцать два несчастья» невольно ассоциируется с событием, решающим судьбу персонажей, – с аукционом по продаже вишневого сада, который проходит двадцать второго августа.
Таким образом Чехов особо выделил образ Епиходова, связав «епиходовщину» с судьбой вишневого сада и личностями его владельцев: прошлых (Раневская и Гаев), настоящих (Лопахин) и возможных будущих (Трофимов).
Во втором действии Лопахин говорит: «…господи, ты дал нам громадные леса, необъятные поля, глубочайшие горизонты, и, живя тут, мы сами должны бы по-настоящему быть великанами…» [84;159]. «Вам понадобились великаны…» – отвечает ему Раневская, и в это время «в глубине сцены проходит Епиходов и играет на гитаре». «Епиходов идет», – задумчиво, как сказано в ремарке, произносит Любовь Андреевна. «Епиходов идет», – опять же, согласно ремарке, задумчиво вторит ей Аня. Повтором фразы и ремарки («задумчиво») Чехов подчеркивает, что появление Епиходова в тот момент, когда персонажи говорят о «великанах», которыми мы, люди, должны были бы быть, сигнализирует нам, что центральные герои «великанами» вовсе не являются, более того, они такие же недотепы, как и Епиходов.
В своей неутолимой жажде представлять свою жизнь самому себе и окружающим в возвышенном свете Епиходов оказывается глубоко родственным центральным героям «Вишневого сада».
В целом Епиходова мы можем описать так: он плохо приспособленная к реальной жизни и заурядная личность, как в интеллектуальном, так и духовном плане; случающиеся с ним мелкие несчастья и несуразности он возводит в ранг чуть ли не преследования его безжалостным роком, которому он героически противостоит; он уверен, что является носителем высокой современной культуры, что им владеют глубокие и сильные страсти.
Семен Пантелеевич – недотепа, представляющий свою жизнь и свою личность намного значительнее и возвышеннее, чем оно есть на самом деле. В этом совершенно не оправданном самовозвеличивании и жизни мифами о самих себе заключается ядро явления, которое мы назовем «епиходовщиной». Понятие «епиходовщина» объемнее понятия «недотепа», входящего в него как важная составная часть.
Повторим, что епиходовщина в той или иной степени присуща всем центральным персонажам пьесы.
Из всех героев пьесы, так или иначе связанных с вишневым садом, один лишь Епиходов вполне удачно устроил свою судьбу. Он был конторщиком в дворянском имении, а теперь будет «смотреть за порядком», работая на купца Лопахина. Чехов стремится утвердить в сознании читателей мысль о том, что Епиходов и епиходовщина, образно говоря, бессмертны. Какие бы экономические формации и политические системы не сменяли бы друг друга в истории нашей родины, за «порядком» на Руси всегда будут наблюдать недотепы Епиходовы.
В пьесе «Чайка» интересен образ Ильи Афанасьевича Шамраева, управляющего в имении Сорина, который показан как посредник между господами и слугами. О Шамраеве сообщается, что он поручик в отставке, считает себя любителем и знатоком театра, высокопарно выражается («Это удивительно! Это непостижимо! Высокоуважаемая! Извините, я благоговею перед вашим талантом, готов отдать за вас десять лет жизни» [84;31], «мы все стареем, выветриваемся под влиянием стихий» [84;53], «имею честь с прискорбием заявить» [84;35]), но при этом, находясь на должности управляющего, именно управлять и не умеет:
Сорин. Будь у меня деньги, понятная вещь, я бы сам дал ему, но у меня ничего нет, ни пятачка. (Смеется.) Всю мою пенсию у меня забирает управляющий и тратит на земледелие, скотоводство, пчеловодство, и деньги мои пропадают даром. Пчелы дохнут, коровы дохнут, лошадей мне никогда не дают... [84;36]
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
