74241 (589345), страница 11
Текст из файла (страница 11)
Отметим, что оба писателя убеждены в том, что общественное и душевное благоустройство государства невозможно без веры и опоры на «вечные» ценности. Для инспекции нравственного состояния общества, устроенного на новых началах, и появляется на страницах обоих романов Князь Тьмы со своей креатурой, каким он предстает перед читателем?
Мы отметим как общий план взаимодействий творчества Леонова и Булгакова, так и возможности анализа их художественных миров под углом зрения идей и идеалов. И автора « Мастера и Маргариты», и создателя «Пирамиды» роднит многое: принцип изображения, основанный на идеалах целостности и всеединства, «просмотры» культурного пути человечества, любовь к гностическим падениям мира. Сходство писателей проступает и в наборе жанровых колец (тяготение к «роману-исследованию», к традиции жанра «наваждений»), оно сказывается и на построении романов. Сходны искания Леонова и Булгаков в аспекте проблем Добра и Зла.
Оба автора строят, конструируют художественную реальность, сознательно отталкиваясь от канонических текстов. Основные библейские сюжеты «от Матфея» и «от Иоанна» используется как материал, авторы трансформируют их в соответствии с собственными задачами.
В «Мастере и Маргарите» Булгаков изображает добро и зло – дьявола и Христа – во всей их полноте, имея целью разоблачить зло реальное, порожденное новым строем, и показать возможность существования добра. Для этого писатель и использует сложную структуру построения произведения. «Мастер и Маргарита», - как справедливо заметил критик Г. Лесскис, - двойной роман[15,98].
Гипертрофированная символика чисел, снов, перемежающихся несовпадений, которые все же оказываются стянутыми в одну испепеляющую точку в запредельном мире, — все эти вполне мистические и инфернальные признаки видны. Каким-то нездешним светом озарены и то и другое произведения. Ангельское и дьявольское ведут в них, казалось бы, потешную, маскарадную игру, но на самом деле ледяной мрак трагедии в них подлинный.
И леоновский роман густо пронизан отчетливыми и вполне живыми нитями, связывающими его с эстетической, философской и, разумеется, психологической атмосферой первых десятилетий XX столетия, т. е. с Серебряным веком. Тогдашняя литература, как и вообще все искусство, включая живопись, театр, музыку и философско-религиозные искания, была проникнута болезненно-острейшим ощущением приближающейся катастрофы. Определенная часть литературно-художественной интеллигенции начала века ощущала и осмысляла свое время как безусловно катастрофическое. Такое ощущение полностью вошло в литературу той поры.
Эпоха Серебряного века со все еще живыми в его юности «действующими лицами» была ими хорошо знакома, понятна и, по-видимому, внутренне близка. Во всяком случае они оба, столь далекие друг от друга и чужие, соприкоснули свои поздние произведения. По их произведениям видно, что связи оказались не оборванными и достаточно жизнестойкими.
В романе «Пирамида» и «Мастер и Маргарита» весь видимый, чувственный, предметный — людской и пейзажный — мир заметно деформирован и постоянно балансирует на грани условности — фантасмагории и гротеска. Только в такой форме, заметно отдаленной от традиционного реалистического письма, писателям удается более-менее адекватно запечатлеть зыблящийся образ мира, обреченно подходящего к концу тысячелетия и как бы уже повисающего над пропастью, лишь по привычке и близорукости именуемой Будущим. Если современный уходящий мир ирреален, то так называемое Будущее ирреально, по Л. Леонову, в абсолютной степени, его нет. Бытие и небытие постоянно перемежаются в «Пирамиде», так же как и в «Мастере и Маргарите» и создают особую атмосферу полуяви, полуреальности.
М.Булгаков, как и Л. Леонов, писавший свой роман-апокалипсис в предвидении приблизившейся катастрофы, сходный душевный катаклизм уже переживал — и как частный человек, свидетель века, и как художник. Его произведение превращается порою в маскарадное действо, искажающее привычную перспективу и придающее фигурам игровой облик. Как ни странно, но в основе этой ненастоящести, буффонадности и карнавальности была реальная жизнь определенной — надломленной, обреченной — эпохи. Маски, ряженые и разная атрибутика маскарадности были в моде. Даже быт в интеллектуально-артистической и богемно-рафинированной среде был в высшей степени театрализован.
Надо ли говорить, как много сходного между булгаковским, исполненным магии и колдовской чары, и «Пирамидой», названной в подзаголовке «романом-наваждением».
Естественно, что, выведя на сцену характерные и знакомые ей фигуры, автор прибегал к приемам и языку, привычным каждому из действующих лиц эпохи. Он описывает эпоху на его языке.
В «Пирамиде» словесно-интонационная магия и постоянное балансирование на кромке реальности сочетаются с вещной и прочной, вполне осязаемой материальностью.
«Пирамида» и «Мастер и Маргарита» насквозь эсхатологичны. В этом отношении оба произведения сходны. Разница заключается в том, что Булгаков и его современники видели «конец света» уже в своем тогдашнем времени и как бы предсмертная дрожь пробегала по многим и многим произведениям той поры. «Карнавальность» была защитным стремлением закрыть глаза, чтобы не видеть разверзающейся пропасти.
Длинная косая тень, что была отброшена началом века на все столетие, пролегает и через романЛ.Леонова.
Между тем, при всех совпадениях, обусловленных явлениями, и ощущением апокалипсичности бытия, есть и существенные различия. Дело в том, что у Булгакова идея катастрофичности и исчерпанности бытия накладывается в основном лишь на прошедшую эпоху и в гораздо меньшей степени, лишь отраженно касается дальнейшего «бега времени». И все же эта катастрофа, хоть и огромная, а для ее свидетелей как бы всеобъемлющая, оставалась, на поздний взгляд, относительно локальной: она не затрагивала бытия всего человечества.
Л. Леонов, будучи в своем суде над временем и человечеством не менее саркастичным, прибегая, к буффонаде и трагическому гротеску, вершит суд не над локальной социальной территорией, а над всем человечеством. Он говорит в своем Романе не о конце определенной эпохи и даже не о России только, а о бытии вообще. Его трагизм и апокалипсичность приобретают всеобъемлющий и даже абсолютный характер. Искра надежды настолько ничтожна, что речь может идти, как сказано в Романе, лишь об отсрочке на два-три столетия.
Л. Леонов в «Пирамиде», поскольку судьба отвела ему мафусаилов век, пошел в понимании катастрофы дальше М. Булгакова. Он когда-то говорил: «Как будто мира наступил конец...»[4,89]. Можно не сомневаться, что в этой фразе позже своим романом Л. Леонов полностью снял бы слова «как будто». Никакой приблизительности для него уже не существовало, никаких сослагательных ходов.
В центре романа Л. Леонова — сцена, даже арена: цирк, игра, кинематограф, а главное лицо на сцене — маг Дымков, здесь же иллюзионист Дюрсо, режиссер Сорокин, потенциальная актерка Юлия.
Каким-то краем художественного сознания и слова Л. Леонов соприкасает свой роман с близким и родственным ему искусством Серебряного века — с его словесной чарой.
«Пирамида», с ее чертовщиной, непозволительными играми с дьяволом, нечистыми духами, крупными и мелкими бесами, — это живой и естественный отросток той эпохи. По роману видно, что связь оказалась необорванной.
Тут же мы находим и еще один поясняющий намек автора на то, о чем, собственно, будет поведано в разворачивающемся романе: булгаковское рассуждение об истории.
История понимается Булгаковым как духовный опыт, в котором все участвуют, который накапливается, протекает "вчера", сегодня, сейчас.
Частная, казалась бы, история на Патриарших имеет отношение к центральному событию мировой истории, к постановке вопроса о вере и безверии; выбор между вульгарным прагматизмом и действительностью идеи.
Кто управляет жизнью человеческой - центральная для Булгакова проблема. Суть концепции автора такова: провидение, божественный "умысел" - лишь драматург, а не демиург истории. Другими словами, оно лишь "задает" ситуацию, но не определяет поведение в ней человека. Обстоятельства предписаны людям свыше это так, но вести себя в них можно по-разному. Человек найден свободной волей, возможностью выбора - оттого он и властен, изменить ситуацию в дальнейшем.
В споре Иешау с Пилатом видимая беспомощность «бродячего философа» опровергается его свободно совершаемым выбором между жизнью, за которую нужно заплатить сокрытием истины, - и смертью. Предупрежденный о последствиях своих речей, он тем не менее не отрекается от выношенных убеждений. И в этом смысле, в самом деле, управляет своей жизнью он, а не Пилат.
Напротив, отказавшись от подобной свободы выбора, могущественный прокуратор как бы утрачивает масштаб личности.
Обратим внимание на то, каких именно героев у Булгакова становится возможным "разъяснить"? Возможно - предугадать поведение Берлиоза, близкую смерть вора-буфетчика. «В клинике - Первого МГУ». Возможно - с легкостью направить в нужное русло действия известного учреждения, - чтобы не понравившийся Воланд Никанор Иванович не смог более попасться ему на глаза. Не трудно предсказать и действия Римского и Лиходеева.
Иначе обстоит дело с центральными персонажами романа. Непредсказуема в своем порыве милосердия Маргарита, озадачившая самого дьявола, невольно «уступившего» ей доброе дело /прощение Фриды/ и тем самым на мгновение будто бы подчинившегося Маргарите. Непредсказуем и вызволенный из дома скорби Мастер, к несчастью, сломанный, утративший интерес к творчеству и не принимающий советы дьявола, например, предложение «описать хотя бы Алоизия Могарыча».
Все это имеет прямое отношение к концепции человека как свободно проявляющей себя исторической личности. Кстати, та же концепция выявляется и в других произведениях Булгакова.
В «Пирамиде» использован характерный для Л. Леонова способ косвенного отражения действительности, воспринятый у великого предшественника Ф. Достоевского.
В центре произведения — история опального священника Матвея Лоскутова, который преследуется за веру, терпит нужду и лишения. Судьбы его близких: жены, дочери Дуни и сыновей Вадима и Егора — составляют центральный узел романа. Однако частная жизнь перерастает в судьбу народную, становится отправной точкой для рассмотрения ключевых вопросов ХХ века: веры и атеизма, гуманизма и тирании, будущего России и современной цивилизации.
Маленький «домик со ставнями» на кладбище, в котором обитает семейство Лоскутовых, оказывается на пересечении земных и космических конфликтов, становится местом противостояния добра и зла, надежды и отчаяния, страха и человеческой стойкости. Разрастающийся конфликт втягивает в свою орбиту Хозяина Кремля, посланца небес Ангела Дымкова, резидента дьявола на Руси Шатаницкого, деятелей культуры и искусства.
События романа формально прикреплены к 1940 году, но по сути охватывают весь ХХ век России с его социальными экспериментами, жестокими испытаниями, невосполнимыми утратами.
Жанр «Пирамиды» писатель определил как «роман-наваждение в трех частях» . По традиционной классификации он может быть обозначен как философско-социальный роман, вобравший в себя художественные новации ХХ века: мифологизм и поэтическую условность, углубленный психологизм и иронию, интеллектуальный подтекст и мистификацию происходящего.
С первых страниц романа открывается тема «размером в небо и емкостью эпилога к Апокалипсису» [9, 11]. Писатель стремится уточнить «трагедийную подоплеку и космические циклы Большого бытия…, чтобы примириться с неизбежностью утрат и разочарований…» [9, 11]. Эта тема, по признанию автора, позволит в финале «определиться на циферблате главного времени — откуда и куда мы теперь — …, раскроет логический финал человеческого мифа» [9, 20].
Тема «русской Атлантиды», то есть искупительной жертвы, призванной исчезнуть, оставив после себя поэтический миф, стала частью общей темы романа: судьбы человечества.
Сюжетная конструкция «Пирамиды» включает в себя три уровня: конкретно-исторический (семья Лоскутовых, Сорокин, Юлия и Дюрсо Бамбалски и др.), философско-научный (версия мирозданья, механика Вселенной) и мифологический (апокриф Еноха о размолвке Начал и генетическом противоречии человека). Соотнесенность их позволяет рассмотреть судьбу отдельного человека в широком контексте (от частной жизни до Космоса, от истоков земной цивилизации до ее катастрофы), увидеть в божественном творении средоточие борьбы Добра и Зла. Наличие трех планов дает возможность в пределах реалистического мышления совместить свободу условности с точной социально-психологической мотивировкой и исторической достоверностью. Леонов варьирует разные уровни сознания (начала 40-х годов, 70-е годы, последнее десятилетие ХХ века), окрашивает повествование горькой иронией и сарказмом.
«Пирамида» — роман еретический по сути. Но еретический не в узком специфическом смысле (как извращение христианских истин), а в широком общеупотребительном, которое Горький вкладывал в это понятие применительно к себе: строптивый, непокорный, недоверчивый к бытующему мнению, готовый проверить его правоту своим умом. В «Пирамиде» господствует взыскательная м ы с ль автора, которая стремится понять непознанное, проникнуть в сокрытое, преодолеть преграды, удерживающие ее от вхождения в сферу запретного. Мысль Леонова — не просто орудие или инструмент писательского интеллекта. Она — главный и всепроникающий герой романа, а все остальное как бы сопутствующий антураж и живописное оформление.
Дерзость романа в том, что в нем поставлена под сомнение перспективность замысла Творца: создание человека и признание его богоподобным. Интерпретируя древнее предание, автор допускает, что в споре о человеке дьявол способен побудить Творца смести людей с планеты их собственными руками, чтобы прекратить затянувшуюся тяжбу.
Писатель приводит в романе аргументацию, направленную на дискредитацию человека и попытку его идеализации. В «Пирамиде» человек испытывается на разрушение на пределе возможного. Притом участником испытания становится и автор, который подвергается искушению сил, враждебных человеку, втягивается в эксперимент и участвует в нем наравне с другими. Мысль автора, устремленная к поиску истины, не признает никаких ограничений и устоявшихся представлений, подходит в своем анализе к пределу доступного человеческому разумению и заглядывает в бездны, рождающие чувство безысходности и отчаяния.
Человек рассматривается как основная причина всех распрей на Земле и на Небесах. Мысль автора о том, что зло приходит не извне, что оно в нас самих и порождено несовершенством п р и р о д ы человека, развернута в романе многогранно и обстоятельно.
Дерзость романа и в том, что автор позволяет себе высказывать сомнения в истинности замысла Творца. Перед героями «Пирамиды» встает вопрос: «Что делать дальше? Можно ли существовать без Бога на земле?». Над этим вопросом задумывались многие философы, художники и приходили к мысли, что обезбоженное человечество опасно и непредсказуемо в своем развитии. Леонов видит спасение современников и потомков в нравственном поведении.
Есть ценные признания писателя о движении к этой теме и усложнении взгляда на нее: «В первой редакции я хотел ударить по атеистам, а замахнулся на Бога… В романе я привел читателя к цитадели на горе. Там Бог. Что делать? Надо штурмовать и идти с открытыми объятьями, потому что в детей не стреляют» [9,206]. Заметим противоречие: «штурмовать» — то есть требовать — и одновременно надеяться на милосердие: «в детей не стреляют». Отсюда столь осторожное обозначение жанра: «роман-наваждение»; это как бы извинение автора за свою дерзость, за то, что он позволил себе так думать и ставить столь опасные вопросы.
Авторское предисловие к роману корректирует жанровое определение, снимает сомнения писателя. Оно напоминает, что время, отпущенное человечеству для выбора пути, истекает. Перспектива цивилизации в нем определена жестко, без малейшего намека на ерничество, иронию или замаскированность. Во вступлении говорится «о нарастающей жути уходящего века» [9, 26 ] и «возрастном эпилоге человечества»[9,78]. Неумолимость этого процесса Леонов соотносит с космическими явлениями: «стареют и звезды»[9,184].
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
