73628 (589302), страница 7
Текст из файла (страница 7)
Именно непризнание грешности греха, преступности преступления (многим не хочется признавать - ведь тогда придется признать и свою грешность и преступность, лучше гуманно все отрицать, а "невинную" - как-нибудь с глаз долой; князь не хочет признавать - возможно, потому, что этого греха он не знает и не способен разделить с героиней ) и приводит к тому, что дело никак не может быть поставлено на твердую основу, а плывет и колеблется, сводя с ума Настасью Филипповну, очерченную со своим грехом, от которого она хочет освободиться, исцелиться, одной чертой - неважно, оправданием князя или осуждением Нины Александровны (Странные сны ему при этом снятся, выдавая именно нежелание его, при внутреннем знании того, как на самом деле все обстоит: "Наконец, пришла к нему женщина; он знал ее, знал до страдания; он всегда мог назвать ее и указать, - но странно, - у ней было теперь как будто совсем не такое лицо, какое он всегда знал, и ему мучительно не хотелось признать ее за ту женщину. В этом лице было столько раскаяния и ужасу, что казалось - это была страшная преступница и только что сделала ужасное преступление. Слеза дрожала на ее бледной щеке; она поманила его рукой и приложила палец к губам, как бы предупреждая его идти за ней тише. Сердце его замерло; он ни за что, ни за что не хотел признать ее за преступницу; но он чувствовал, что тотчас же произойдет что-то ужасное, на всю его жизнь. Ей, кажется, хотелось ему что-то показать, тут же недалеко, в парке. Он встал, чтобы пойти за нею, и вдруг раздался подле него чей-то светлый, свежий смех; чья-то рука вдруг очутилась в его руке; он схватил эту руку, крепко сжал и проснулся. Перед ним стояла и громко смеялась Аглая"0. Характерно, что сон снится накануне первого любовного свидания князя - то есть когда он становится прикосновенен к области греха Настасьи Филипповны. Тогда грех проступает, становится видимым для него, затемняя ее лик. Она потому и приводит его во сне - к Аглае наяву, что только таким образом он становится способен лицезреть ее грех, то, что она хочет ему показать "тут же недалеко". Любовное свидание с Аглаей и становится, кстати, началом того "ужасного, на всю его жизнь").
Таким образом, весь роман "Идиот" - о недостаточности "оправдания" для исцеления поруганной человеческой личности, о том, что "восстановление в правах" не возрождает света в помутненной душе человека, и человек, может быть, сам того не сознавая, ждет и жаждет "восстановления в обязанностях". Указанное противопоставление, связанное с противоположением "рождественского" ("восстановление" Богом "прав" падшего человечества) и "пасхального" (призыв и обязанность последовать указанным Богом путем и повести за собой всю землю) типа христианских культур, находится в центре внимания Достоевского уже в начале 60-х годов.
Роман наполнен символами и в конце, в финальной сцене, когда Настасья Филипповна уже мертва, а Рогожин и Мышкин находятся на пороге безумия,— апофеоз чистого белого белья: простыня, на которой лежит тело убитой, ее белое «свадебное» платье и белые кружева. Это сопоставимо с ситуацией из «Преступления и наказания», где Свидригайлов перед самоубийством видит во сне мертвую девочку в «белом тюлевом платье», лежащую на столе, покрытом «белыми атласными пеленами».
Заключение
Таким образом, в ходе написания дипломной работы были получены следующие выводы.
Достоевский — психологический романист, и главное его средство выражения — анализ. В этом он близнец и зеркальное отражение Толстого. Но и предмет, и метод его анализа совершенно иные, чем у Толстого. Толстой разбирает душу в ее жизненных аспектах; он изучает физиологическую основу мышления, подсознательную работу человеческой воли, анатомию индивидуального действия. Когда он подходит к высшим духовным переживаниям, они оказываются за пределами, не в той плоскости, где жизнь. У них нет измерений; они полностью противоречат обычному человеческому опыту. Напротив, Достоевский действует именно в тех психических областях, где мысль и воля находятся в постоянном контакте с высшими духовными сущностями, где поток обычного опыта постоянно разбивается о последние и абсолютные ценности и где никогда не стихает ветер духа. Интересно сравнить, как Толстой и Достоевский разбирают одно и то же чувство — чувство мучительной неловкости. Оба от него страдали. Но у Толстого это чисто социальное ощущение, сознание невыгодного впечатления, которое производит внешний вид человека и его поведение на тех, кому он хотел бы понравиться. Поэтому, когда он стал социально независим и стихли его социальные амбиции, тема эта перестала Толстого занимать. У Достоевского же муки неловкости — это муки конечной и абсолютной ценности человеческой личности, раненой, непризнанной и униженной другими человеческими личностями. Поэтому жестокость Достоевского находит в анализе раненого и страждущего человеческого достоинства особенно широкое поле деятельности. У Толстого муки самосознания или имеют социальный характер, или перестают действовать; у Достоевского самосознание метафизично и религиозно и исчезнуть не может никогда. И тут снова возникает суждение о "чистоте" Толстого и "нечистоте" Достоевского: Толстой мог победить все свои человеческие недостатки и предстать перед вечностью как "голый человек". У Достоевского самый дух его неразрывно опутан символической сетью "относительной реальности". Отсюда позднейшее осуждение Толстым излишних подробностей реализма, поскольку они не несут главного, и неспособность Достоевского когда-либо переступить границы временного.
В образе Настасьи Филипповны изображена трагедия женщины, вынужденной продавать свою красоту и не желающей мириться с унижением ее человеческого, женского достоинства.
Хотела было написать, что надрыв Настасьи Филипповны – обратная сторона гордыни, что надрыв этот делает ситуацию безвыходной. Нельзя мучить князя, пытать Рогожина. Не оправдалась надежда князя: «Ах, кабы добра! Все было бы спасено!» А князь будто стоит рядом в тоске и повторяет: «Не то, не то!» Настасью Филипповну просто жалко, она очень несчастна и то, что она «сострадания достойна» – это единственная правда о ней. Неосуждение князя так очевидно, сильно и заразительно, что и профессиональное литературоведческое осуждение становится неприличным. Невозможно судить, можно только сочувствовать.
Думается, что даже не отправься Аглая уничтожать соперницу, счастье князя с нею было вряд ли возможно. Через страдание Настасьи Филипповны князь не переступил бы. «Она ведь умерла бы! Я никак не могу вам этого объяснить...», – говорит князь Евгению Павловичу. Никакое счастье невозможно, если тебе вслед плачут. «Жалость твоя, пожалуй, еще пуще моей любви», – говорит князю Мышкину Рогожин. Жалость князя – самоотверженная, а точнее милосердная любовь, в которой не остается места для любви к самому себе, утешительной лжи самому себе. Без Христа любой человек способен жалеть только тех и так, чтобы это не ломало желанной ему жизни. В этом отношении «князь – Христос».
Чувства князя заразительны: пронзительно жалко Рогожина. Помните, как находят их обоих над трупом Настасьи Филипповны. «Князь сидел подле него неподвижно на подстилке и тихо, каждый раз при взрывах крика или бреда больного, спешил провесть дрожащею рукой по его волосам и щекам, как бы лаская и унимая его». Сострадание не покинуло его даже тогда, когда «он уже ничего не понимал и не узнавал вошедших и окружавших его людей». Рогожина пронзительно жалко еще и потому, что нужна была ему вся душа и вся любовь Настасьи Филипповны.
Как Настасья Филипповна не поверила в любовь князя Мышкина, в прощение и милосердие Божие, так Рогожин не поверил в совершенную правду слов Настасьи Филипповны: «А коли выйду за тебя, то я тебе верною буду женой, в этом не сомневайся и не беспокойся».
Гордыня Аглаи, гордыня Настасьи Филипповны, гордыня Рогожина, изнемогшего быть подле Настасьи Филипповны воплощением ее несчастья, сплели свои драконьи шеи и погубили всех. Недостало простоты, доверия и терпения хоть чьего-нибудь еще, кроме князя Мышкина.
Литература
-
Базанов В. Ипполит Мышкин и его речь на процессе 193-х. // Рус. лит. 1963. № 2. С. 146—148.
-
Бочаров С.Г. Сюжеты русской литературы. М., 1999.
-
Гарин И.И. Многоликий Достоевский. – М., 1997
-
Градовский Г.К. Роковое пятилетие. 1878-1882 гг. // Ф.М. Достоевский в воспоминаниях современников. В 2-х т. - М., 1990.
-
Гроссман Л.П. Достоевский-художник // Творчество Достоевского М., 1959
-
Гроссман Л.П. Семинарий по Достоевскому. М.; Пг., 1922.
-
Гэри Сол Морсон (США). "Идиот", поступательная (процессуальная) литература и темпикс. Пер. с англ. Татьяны Касаткиной. // Роман Ф. М. Достоевского "Идиот": современное состояние изучения. Сборник работ отечественных и зарубежных ученых под редакцией Т. А. Касаткиной. – М., 2001. С. 3 – 5.
-
Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1955. Т. 2.
-
Дороватовская-Любимова В. С. «Идиот» Достоевского и уголовная хроника его времени // Печать и революция, 1928. № 3. С. 37—38.
-
Достоевская А. Г. Воспоминания. М., 1971.
-
Достоевская А. Г. Дневник. 1867. M., I923.
-
Достоевский и мировая культура. Альманах. СПб., 1998. № 11. С. 113-120.
-
Достоевский Ф. М. Письма. Под ред. А. С. Долинина. М.; Л., 1934.
-
Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1985.
-
Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в 15 томах. Л.: «Наука», Ленинградское отделение, 1989—1996. Т. 6.
-
Иванов В.И. Достоевский и роман-трагедия // Иванов В.И. Родное и вселенское. - М.: Республика, 1994.
-
Из архива Ф.М. Достоевского. «Идиот»: Неизданные материалы. М.; Л., 1931
-
История русской литературы. В 4-х томах. Том 3. Л.: Наука, 1980.
-
Касаткина Т. "Возрождение личности" в творчестве Ф.М. Достоевского: "Восстановление в правах" и "восстановление в обязанностях" // "Личность в Церкви и обществе". Материалы международной научно-бого-словской конференции (Москва, 17-19 сентября 2001 г.). С. 15 – 19.
-
Касаткина Т. "Христос вне истины" в творчестве Достоевского // Достоевский и мировая культура. Альманах. СПб., 1998. № 11. С. 118
-
Кашина Н. В., Эстетика Ф. М. Достоевского. – М., 1975
-
Ковалевская С. В. Воспоминания детства... М., 1960.
-
Левина Л.А. Некающаяся Магдалина, или почему князь Мышкин не мог спасти Настасью Филипповну // Достоевский в конце ХХ века. Под ред. К. Степанян. М.: Классика плюс, 1996. . С. 343-368.
-
Лихачев Д.С. Достоевский в поисках реального и достоверного // Лихачев Д.С. Избранные работы в 3-х тт. - Т.З. - Л.: Художественная литература, 1987.
-
Лотман Л. М. Романы Достоевского и русская легенда // Рус. лит. 1972. № 2. С. 132—136.
-
Майков А. Н. Письма к Ф.М. Достоевскому / Публ. Т. Н. Ашимбаевой//Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник 1982. Л., 1984.
-
Мирский Д. С. Достоевский (после 1849 г.) // Мирский Д. С. История русской литературы с древнейших времен до 1925 года / Пер. с англ. Р. Зерновой. — London: Overseas Publications Interchange Ltd, 1992. — С. 416—437.
-
Назиров Р. Г. Герои романа «Идиот» и их прототипы // Рус. лит. 1970. ц 2. С. 115—120.
-
Орнатская Т.И., Степанова Г.В. Романы Достоевского и драматическая цензура (60-е гг. XIX в. — начало XX в.) // Достоевский: Материалы и исследования. Л., 1974. Т. 1. С. 275—281.
-
Соркина Д. Л. Об одном из источников образа Льва Николаевича Мышкина // Учен. зап. Томск. гос. ун-та. Вопросы художественного метода и стиля. 1964. № 48. С. 145—151.
-
Тамарченко Г.Е. Чернышевский-романист. Л.: Художественная литература, 1976. 464 с.
-
Фридландер Г.М., Битюгова А.И. Комментарии // В кн. Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в 15 томах. Л.: «Наука», Ленинградское отделение, 1989—1996. Т. 6.
-
Фридлендер Г. М. Реализм Достоевского. М.; Л., 1964.
-
Фридлендер Г.М. История русской литературы. – М. 1996.
-
Ясенский СЮ. Искусство психологического анализа в творчестве Ф.М. Достоевского и Л.Н. Андреева // Достоевский. Материалы и исследования. Т. 11. - СПб: Наука, 1994. -С.156-187.
0 Фридландер Г.М., Битюгова А.И. Комментарии // В кн. Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в 15 томах. Л.: «Наука», Ленинградское отделение, 1989—1996. Т. 6. – С. 619.
0 Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в 15 томах. Л.: «Наука», Ленинградское отделение, 1989—1996. Т. 4. – С. 428.