70766 (589195), страница 5

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 5)

Ложным является и утверждение, будто каноны сковывают человеческий дух: напротив, дух человека призван дорасти до высоты канона, прозреть его красоту, и этому росту нет предела. В постижении смысла и глубины канона (традиции) раскрывается художнику его «связь с историей человечества и потому – с истиной и реальностью».⁹¹ Канон незыблем – и всегда современен. Канон метафизичен – и всегда актуален. В этом его существенное отличие от искусствоведческих методичек и манифестов, появляющихся «как раз для того, чтобы их преодолевать».⁹²

Итак, «художник должен творить свободно. Но отнюдь не бессовестно и не безответственно. По свободному вдохновению, без оглядки на толпу, без заботы о ее модах, вкусах, вожделениях и претензиях».⁹³ Свобода творческого выражения в православии понимается, таким образом, как независимость от низших человеческих проявлений.

Необходимо признать, что отказ от каких-либо художественных норм (в частности, от канонов) открывает личности широчайший простор для творчества. Но личность, по идеологии индивидуализма, самое драгоценное в мире, есть и самое хрупкое в нем. Она «стеснена со всех сторон: «снизу» – природой, игрой ее слепых сил; в плане человеческом – она стеснена борьбой людей, их страстями, их взаимным непониманием и неизбежностью роко­вых недоразумений – разрушающих все светлое в людских от­ношениях. Личность стеснена наконец «сверху» – теми ирра­циональными моментами в жизни, из которых античная мифо­логия создала понятие «судьбы», «рока». Претензии лич­ности разбиваются о все эти стеснения – и чем больше она ждет для себя, тем более страшны ее разочарования».⁹⁴ Личность человеческая вовсе не является полновластным хозяином или собст­венником своего бытия. «Мы ведь приходим в мир не по своей воле; лишь постепенно мы открываем в себе дар свободы, возмож­ность принимать решения, выбирать между разными путями. И, конечно, наша свобода со­всем не есть иллюзия, но в свободе человека заключена все же некая тайна, которая разгадывается только через жизнь в Церкви».⁹⁵

Понимание свободы как независимости человека от всего, выходящего за пределы его желаний – грезы, – миф о нереальном, фантасмагоричном, но заманчивом, счастливом, ярком и творческом пути жизни.⁹⁶ Стремясь к такой независимости, человек «постоянно ощущает безмерность своей свободы, но эту безмерность может реализовать, увы, не в созидании, а лишь в разрушении».⁹⁷ Жаж­да бесконечной жизни, полноты и творчества больше мучает лю­дей, чем насыщает их. Мучает оттого, что будущее для секулярного сознания есть «некая непостижимая и по существу равнодушная к судьбе каждого человека перспектива»,⁹⁸ для благополучного существования в которой необходимо в противостоянии преодолеть ее. Свобода таким образом является реальной, но немощной; она оставляет художника, становится неуловимой, иррациональной: манит, зовет – и терзает. «В таком двой­ном бытии, в решительном расхождении ума и сердца, в про­тивоборстве» претензий на самобытность с «обращенностью души к Первореальности не только истощаются и раздробляются силы духа, но неизбежно надви­гается на душу или отчаяние или озлобление».⁹⁹ Для художника же, сумевшего подчинить свои ум и чувства высшему через восприятие канона, пространство будущего перестает быть «тьмой кромешной» (Мф. 8:12), а его душа, получившая верное направление, становится способной почувствовать в бесконечности, скрытой пока от его внутреннего зрения присутствие Живой Реальности, Личного Божества. «Нет ничего более грустного, горького, чем сопоставление мифологии индивидуализма с реальной жизнью личности: ни в чем так жестоко не бьет жизнь людей за утерю христианского учения о личности, как в этой реальной, тяжкой ее судьбе».¹⁰⁰

Говоря о необходимости следования канонам в искусстве, Церковь не претендует на управление искусством, заявляя о принципиальном различии Церкви и культуры. «Необходимость освящения мира «кесаря» ¹⁰¹ есть творческое начало в сосуществовании Церкви и культуры. Это есть задача «воцерковления» мира: весь смысл христианского участия в истории только в этом и заклю­чается».¹⁰² Государство и культура призываются Церковью к «просветлению и преоб­ражению своего «естества» посредством нее, – «оттого христианскому Востоку (на счастье всего христианского мира) по существу чужд, принципи­ально неприемлем замысел, от которого столько пострадало христианство на Западе – о прямом политическом или истори­ческом действовании Церкви».¹⁰³ «Нельзя превращать Церковь в некий властвующий союз: она имеет иное, высшее и лучшее призвание. Мы должны творить христианскую культуру не в Церкви: ибо это означало бы увести Церковь от ее прямо­го назначения – блюсти веру, Таинства, чиноначалие и Дух Христов – и расширить ее объем и обязанности до поглощения всей жизни.

Церковь ведет веру. Вера объемлет душу. Душа творит культуру. Но Церковь не объемлет всю жизнь человека и не «регулирует» всю культуру человечества: ни в науке, ни в искусстве, ни в политике, ни в хозяйстве. Все это творится людьми, укрепляющими и очищающими в Церкви свой христианский дух, но не действующими по церковному указанию или принуждению».¹⁰⁴ Новы ли изобретения постмодернизма?

Христианские подвижники, принимая на себя подвиг юродства ради Христа, ломали своим поведением стереотипы повседневной жизни. Они разрушали обыденные представления людей и о церковной жизни, указывая им на то, что Церковь есть не магазин по продаже свечей, а живоносный источник для исцеления души, Невеста Христова. Юродивые своими поступками не уничтожали реальность, но раскрывали ее истинный смысл и присутствие в ней связи с Царством не от мира сего. Сами того не ведая, постмодернисты стали самозванными последователями православных Христа ради юродивых: различие между ними заключается в мотивах творчества.

Юродивые принимали на себя подвиг быть безумными в мире сем по великому смирению, не только для того, чтобы скрыть свою святость, чтобы избежать человеческих похвал и человеческого поклонения, но и для того, чтобы сделаться гонимыми, презренными и отверженными, – такими, каким был в глазах мира Господь Иисус Христос во время Своей земной жизни. То ничтожество, в которое подвижники облекались ради Христа, помогало им очистить собственную душу от всяких поползновений в сторону гордости и самости.¹⁰⁵

«Устроители же постмодернистских перформансов, напротив, стремятся к тому, чтобы быть замеченными и отмеченными. Движущей силой здесь становится самовластный горделивый умысел переиначить ход мира, изменить искусственным образом органическую ткань жизни, исковеркать мир Божий. В отличие от юродивого ничтожества, пытающегося убедить окружающих в своей духовной нищете, постмодернистский умысел претендует на обладание неким самостоятельным содержанием, которым можно жить. Однако разворачивающий прихотливую упаковку перформанса рискует не найти в ней ничего, кроме ее самой. В конечном счете перформанс оказывается лишь средством самоутверждения его устроителей».¹⁰⁶

Ниже будут приведены выдержки из жизнеописаний православных святых, наглядно иллюстрирующие тот факт, что появление жанра «перфомансов» и «инсталяций» никак не совпадает по времени с эпохой постмодернизма в светском искусстве...

Преподобный Виссарион Чудотворец (IV-V век), которого неминуемо должна была застигнуть темнота на пути к старцу, произнес вслух следующие слова: «Молю Тебя, Господи, да стоит солнце, пока я приду к рабу Твоему». До тех пор, пока он не закончил свой путь, солнце не скрывалось за горизонтом.¹⁰⁷

Преподобный Иоанн Колов (V век) получил от преподобного Пимена Великого послушание поливать совершенно сухое дерево. В течение трех лет он ежедневно исполнял это послушание – дерево покрылось зеленью и расцвело.¹⁰⁸

Жители Антиохии наблюдали за юродивым преподобным Симеоном (VI век), бегающим по городу и бьющим плетеным ремнем по каменным столбам со словами: «Господь повелел тебе стоять крепко». Именно эти столбы и уцелели во время великого землетрясения, случившегося через несколько дней.¹⁰⁹

Один из монастырских поваров сказал в шутку блаженному Исаакию Печерскому (XI век): «Исаакий! Вот сидит ворон, иди и поймай его». Преподобный Исаакий, поклонившись до земли, пошел, взял ворона и принес ему на глазах у всех.¹¹⁰

Юродивые святой Николай Кочанов и святой Феодор (XIV век), находясь друг с другом в мнимой вражде в целях обличения вражды действительной, бывшей между Софийской и Торговой сторонами Новгорода, разделили территорию города пополам. Граница проходила по реке Волхов. Однажды блаженный Николай, увидев блаженного Феодора «на своей территории», погнался за ним. Блаженный Федор побежал от него по улицам, потом по огородам, и наконец по самому Волхову, как по суше. Блаженный Николай тем же манером преследовал его до середины реки, а в завершении всего запустил вслед убегающему противнику качан капусты, сорванный в процессе погони на огородах (за что и получил свое прозвище). Блаженный Феодор, видимо, будучи человеком практичным, прихватил кочан с собой, а блаженный Николай, стоя посреди Волхова, долго кричал и размахивал руками, требуя возвращения своего имущества.¹¹¹

Василий Блаженный (XVI век), гуляя по рынку, опрокидывал лотки с калачами и выливал из кувшинов квас, за что был побиваем торговцами. Впоследствии выяснялось, что калачи были испечены из муки с вредными примесями, а квас был негодным.¹¹²

Блаженный Николай Псковский (XVI век) появился перед Иваном Грозным, прыгая на «оседланной» палочке, и предложил ему кусок сырого мяса. «Я христианин и не ем мяса в пост», – возмутился царь. «Ты пьешь кровь человеческую» – ответил блаженный Николай.¹¹³

«Теперь все то сбывается, что он тогда прообразовывал», – рассказывала об Оптинском старце Нектарии (начало XX века) монахиня Нектария. – «Насобирал разного хламу – камешков, стеклышек, глины, устроил крохотный шкафчик и всем показывает, говоря: «Это – мой музей». Теперь монастырь закрыт: там музей».¹¹⁴ Преосвященный Феофан Калужский был настолько искушен поведением преподобного Нектария, что посчитал старца ненормальным: когда он пришел к Нектарию, тот не обращал на него внимания и занимался своими куколками: одну совал в тюрьму, другую бил, третью наказывал. Лишь потом, когда Владыка в годы советской власти попал в тюрьму, где его истязали мучители, он понял пророчество отца Нектария. Много было у него чудачеств, – как сказали бы постмодернисты, «перформансов», – которые потом оказывались символическими пророчествами, притчами.¹¹⁵

«Юродивые всегда были великими постниками (даже если ели на глазах у всех в Великий пост мясо), молитвенниками (даже если бесчинно вели себя в церкви), прозорливцами и чудотворцами (даже если казались вовсе безумными). Их поведение – не от мира сего – смещало привычную реальность и преображало ее: пожары утихали, ураганы проходили мимо, укрощались штормы, солнце останавливалось в небесах, слетались ласточки (как к Андрею юродивому), воскресали мертвые, исцелялись больные, разбойники и блудницы становились праведниками и исповедниками Христа».¹¹⁶

Таким образом, странно выглядят обвинения в адрес Церкви в «связывании свободы творческого самовыражения» со стороны представителей секуляризированной культуры, которая, переняв внешнюю сторону элементов культуры церковной, наполнила ее куда менее достойным содержанием...

ВЕРШИНА ТВОРЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ЧЕЛОВЕКА

Чтобы красоту создать,

нужно самому быть чистым душой.

М. И. Глинка

По-моему, писателю полезно думать о смерти —

так лучше работается.

Т. Уильямс

Независимо от различия суждений и личных эстетических вкусов существует верное и неверное направление самой воли человека в восприятии искусства. Вместо верного восприятия содержания произведения искусства в душевно и духовно расслабленном человеке XX века с особой силой развилось стремление испытать «наслаждение» «приятным». Такая особенность восприятия произведений искусства привела к тому, что мерилом «хорошего» в поэзии, музыке, живописи, скульптуре, архитектуре и танце стало личное душевное устроение во всей его ограниченности и, может быть, художественной невоспитанности.

Апостолом Павлом сформулирован один из аскетических принципов духовного формирования человека: «Не духовное прежде, а душевное» (1 Кор. 15:46). Для подготовки своей души к принятию духовных семян требуется умение «правильно и мудро предоставлять большим и бесспорным художникам («классикам») свою душу, чтобы они воспитали, углубили и облагородили ее вкус. Воспринимая произведения искусства, не надо ожидать каких-то особенных душевных состояний, настроений и «приятностей», требуя отдыха, развлечения или удовольствия. Истинное искусство зовет к иному: оно требует духовной сосредоточенности, духовных усилий, очищения, углубления, обещая за это прозрение, мудрость и радость».¹¹⁷ Необходимо научиться видеть значительное и великое в искусстве сквозь всякое «не нравится» и даже вопреки ему.

В процессе творчества христианин учится отличать «нравящееся», «приятное», «дающее наслаждение», «полезное» от того, что на самом деле хо­рошо, что объективно совершенно – и именно потому истинно, нравственно, художественно. Научившись различать эти два ряда ценностей, он воспитывает в себе стремление именно к совершенному, предпочитает и добивается его, служит ему, бережет его и в случае надобности даже умирает за него.¹¹⁸

Искусство, не обладая самодостаточностью, не являясь абсолютной ценностью само по себе¹¹⁹ лишь свидетельствует о стремлении человечества к некой идеальной реальности; оно готовит душу человека к вхождению в эту реальность. Результат восприятия искусства (области деятельности душевной составляющей в человеке), таким образом, подобен цели аскетического делания (области деятельности духовной составляющей в человеке) в православии, – очищению души для религиозного созерцания. О взаимоотношении и различии этих двух уровней человеческого бытия упоминали «великие аскеты православия, когда говорили и писали: «Всякий должен знать, что есть очи, которые внутреннее сих очей, и есть слух, который внутреннее сего слуха» (Макарий Великий). Эти «очи души» открывает Дух Святой, чем и «дает ей узреть красоту чистоты» (Антоний Великий). Поэтому человек должен молиться, «чтобы во всяком занятии своем иметь ему очи», чтобы открылась ему «законная дверь, вводящая в созерцание», то есть «любовь» (Исаак Сирин). И когда откроются в нем «умные очи» (Авва Исаия) и он начнет «в горнее всматриваться оком сердечным» (Ефрем Сирин), тогда он поймет, почему «чистые и облагодатствованные души дивно зорки» (Евагрий) и почему очистительному «хранению ума» «пристойно и достойно именоваться светородным, молниеродным, светоиспускающим и огненосным» (Исихий Иерусалимский)».¹²⁰

Духовное созерцание, о котором говорят святые Отцы, «есть истинный и глубочайший источник всего великого на земле: и в религии, и в науке, и в добродетели, и в искусстве. В каждой из этих сфер самый акт созерцания имеет иное, особое строение: в религии преимущественно созерцает духовное чувство; в науке – одухотворенная мысль; в добродетели – духовная любовь, ведущая за собою волю; в искусстве – нечувственное воображение, питаемое духовною любовью».¹²¹

Итак, опыт художественного восприятия мира основан на душевном (по преимуществу) и духовном (отчасти) созерцании. Отсюда, главной задачей христианской культуры и собственно искусства является развитие в человеке стремления и выработка навыка к духовному созерцанию.

«Художественный или пророческий ум всматривается в то или иное явление и находит в нем нечто сродное из другого мира, находит его символ. Этот символ входит в язык художника или богослова-пророка. Этими символами полна Псалтирь, вещания пророков, гимнография Церкви и иконография».¹²² Все праведники знали это состояние; все философски живое, сказанное в этике, произнесено из этого опыта¹²³. В области искусств этот закон действует с особой силой.

Характеристики

Список файлов ВКР