Ф. Ницше Так говорил Заратустра (553418), страница 42

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 42)

так звучал:

Аминь! Слава, честь, премудрость, благодарение, хвала и

сила Богу нашему, во веки веков!

-- Осел же кричал на это И-А.

Он несет тяготу нашу, он принял образ раба, он кроток

сердцем и никогда не говорит нет; и кто любит своего Бога, тот

бичует его.

-- Осел же кричал на это И-А.

Он не говорит; только миру, им созданному, он вечно

говорит Да: так прославляет он мир свой. Его хитрость не

позволяет ему говорить; поэтому бывает он редко не прав.

-- Осел же кричал на это И-А.

Незаметным проходит он через мир. В серый цвет тела своего

закутывает он добродетель свою. Если есть в нем дух, то он

скрывает его; но всякий верит в длинные уши его.

-- Осел же кричал на это И-А.

Какая скрытая мудрость в том, что он носит длинные уши и

говорит всегда Да и никогда Нет! Разве не создал он мир по

образу своему, т. е. глупым насколько возможно?

-- Осел же кричал на это И-А.

Ты идешь прямыми и кривыми путями, и беспокоит тебя мало,

что нам, людям, кажется прямым или кривым. По ту сторону добра

и зла царство твое. Невинность твоя в том, чтобы не знать, что

такое невинность.

-- Осел же кричал на это И-А.

И вот ты не отталкиваешь от себя никого, ни нищих, ни

королей. Детей допускаешь ты к себе, и, если злые мальчишки

соблазняют тебя, ты говоришь просто И-А.

-- Осел же кричал на это И-А.

Ты любишь ослиц и свежие смоквы, ты неразборчив на пищу.

Чертополох радует сердце твое, когда ты голоден. В этом

премудрость Бога.

-- Осел же кричал на это И-А.

Праздник осла

1

Но на этом месте молебна не мог Заратустра больше

сдерживать себя, сам закричал И-А еще громче, чем осел, и

бросился в середину своих обезумевших гостей. "Что делаете вы

здесь, вы, человеческие дети? -- воскликнул он, поднимая

молящихся с земли. -- Горе, если бы вас увидел кто-нибудь

другой, а не Заратустра:

всякий подумал бы, что вы с вашей новой верою стали

худшими из богохульников или самыми неразумными из всех старых

баб!

И ты сам, ты, старый папа, как миришься ты с самим собою,

что в таком образе молишься ослу здесь, как Богу?" --

"О Заратустра, -- отвечал папа, -- прости мне, но в

вопросах Бога я просвещеннее тебя! Так лучше.

Лучше молиться Богу в этом образе, чем без всякого образа.

Поразмысли об этом изречении, мой высокий друг -- и ты скоро

убедишься, что в этом изречении скрывается мудрость.

Тот, кто говорил "Бог есть дух", -- тот делал до сих пор

на земле величайший шаг к безверию: такие слова на земле не

легко исправлять!

Мое старое сердце бьется и трепещет от того, что еще есть

на земле чему молиться. Прости это, о Заратустра, старому

благочестивому сердцу папы!" --

-- "И ты, -- сказал Заратустра страннику и тени, -- ты

называешь и мнишь себя свободным духом? И совершаешь здесь

подобные идолослужения и обманы?

Худшим, поистине, занимаешься ты здесь делом, чем у своих

скверных, смуглых девушек, ты, новый верующий и хитрец!"

"Довольно скверно, -- отвечал странник и тень, -- ты прав;

но что же делать! Старый Бог еще жив, о Заратустра, что бы ты

ни говорил.

Самый безобразный человек виноват во всем: он опять

воскресил его. И хотя он говорит, что он его некогда убил, --

смерть у богов всегда есть только предрассудок".

-- "И ты, -- сказал Заратустра, -- ты, злой старый

чародей, что наделал ты! Кто же в этот свободный век будет

впредь тебе верить, если ты веришь в подобных

богов-ослов?

То, что ты делал, было глупостью; как мог ты, хитрый,

делать такую глупость!"

"О Заратустра, -- отвечал хитрый чародей, -- ты прав, это

была глупость, -- она достаточно дорого обошлась мне".

-- "И даже ты, -- сказал Заратустра совестливому духом, --

подумай же и приложи палец к своему носу! Разве здесь нет

ничего противного твоей совести? Не слишком ли чист дух твой

для этих молений и для фимиама этих святош?"

"Есть нечто, -- отвечал совестливый духом и приложил палец

к носу, -- есть нечто в этом зрелище, что даже приятно моей

совести.

Быть может, я не имею права верить в Бога; но несомненно,

что Бог в этом образе кажется мне еще наиболее достойным веры.

Бог должен быть вечным, по свидетельству самых

благочестивых: у кого так много времени, тот не спешит. Так

долго и так глупо, как только возможно; с этим можно,

однако, идти очень далеко.

И у кого слишком много духа, тот может сам заразиться

глупостью и безумством. Подумай о себе самом, о Заратустра!

Ты сам -- поистине -- даже ты мог бы от избытка мудрости

сделаться ослом.

Не идет ли и совершенный мудрец охотно по самым кривым

путям? Как доказывает очевидность, о Заратустра, -- твоя

очевидность!"

-- "И ты сам наконец, -- сказал Заратустра и обратился к

самому безобразному человеку, все еще лежавшему на земле и

протягивавшему руку к ослу (ибо он поил его вином). -- Скажи,

ты, неизреченный, что ты сделал!

Ты кажешься мне преображенным, твой взор горит, плащ

возвышенного облекает безобразие твое, -- что делал ты?

Правду ли говорят они, что ты опять воскресил его? И к

чему? Разве он не был с полным основанием убит?

Ты сам кажешься мне воскрешенным -- что делал ты? что

ниспровергал ты? В чем убеждал ты себя? Говори,

ты, неизреченный!"

"О Заратустра, -- отвечал самый безобразный человек, -- ты

-- плут!

Жив ли он еще, или воскрес, или окончательно умер,

-- кто из нас двоих знает это лучше? Я спрашиваю тебя.

Одно только знаю я -- от тебя самого однажды научился я

этому, о Заратустра: кто хочет окончательно убить, тот

смеется.

"Убивают не гневом, а смехом" -- так говорил ты однажды. О

Заратустра, ты, скрывающийся, ты, разрушитель без гнева, ты,

опасный святой, ты -- плут!"

2

Но тут случилось, что Заратустра, удивленный этими

плутовскими ответами, бросился ко входу в пещеру свою и,

обращаясь ко всем своим гостям, крикнул громким голосом:

"О, все вы хитрые проныры и скоморохи! Что притворяетесь и

скрываетесь вы предо мной!

Как трепетало сердце каждого из нас от радости и злобы,

что вы наконец опять стали, как дети, благочестивы, --

-- что вы наконец опять поступали, как поступают дети,

именно молились, складывали крестом руки и говорили "Боже

милостивый!"

Но теперь предоставьте мне эту детскую комнату, мою

собственную пещеру, где сегодня было столько ребячества.

Остудите на воздухе ваш горячий детский задор и биение ваших

сердец!

Конечно: если не будете вы как дети, то не войдете вы в

это Небесное Царство". (И Заратустра показал рукою

наверх.)

"Но мы и не хотим вовсе войти в Небесное Царство: мужами

стали мы -- и потому хотим мы царства земного".

И еще раз начал говорить Заратустра: "О мои новые друзья,

-- говорил он, -- вы, странные, вы, высшие люди, как нравитесь

вы мне теперь, --

-- с тех пор как стали вы опять веселыми! Поистине, вы все

расцвели: мне кажется, что таким цветам, как вы, нужны новые

праздники,

-- какая-нибудь маленькая смелая чепуха, какое-нибудь

богослужение и праздник осла, какой-нибудь старый веселый

дурень -- Заратустра, вихрь, который дыханием своим надувает

вам души.

Не забывайте этой ночи и этого праздника осла, вы, высшие

люди! Это изобрели вы у меня, это принимаю я, как

доброе знамение, -- нечто подобное изобретают только

выздоравливающие!

И если будете вы вновь праздновать этот праздник осла,

делайте это из любви к себе, делайте также из любви ко мне: и в

мое воспоминанье!"

Так говорил Заратустра.

Песнь опьянения

1

Но тем временем они вышли один за другим на чистый воздух,

в прохладную задумчивую ночь; Заратустра же вел за руку самого

безобразного человека, чтобы показать ему свой ночной мир,

большую круглую луну и серебряные водопады у пещеры своей. И

вот наконец они стояли безмолвно все вместе; это были старые

люди, но сердца их утешились, исполнились решимости, и дивились

они про себя, что им так хорошо было на земле; а тайна ночи все

глубже проникала в сердца их. И снова думал Заратустра про

себя: "О, как нравятся мне теперь эти высшие люди!", но он не

сказал этого, ибо чтил счастье их и молчание их. --

И тогда случилось то, что было самого изумительного в тот

долгий изумительный день: самый безобразный человек во второй,

и последний, раз принялся пыхтеть и клокотать, но когда он

добрался до слов, то из уст его вдруг отчетливо и чисто вылетел

вопрос -- хороший, глубокий, ясно поставленный вопрос, от

которого у всех слышавших его шевельнулось сердце в груди.

"Вы все, друзья мои, что теперь у вас на сердце? --

спросил самый безобразный человек. -- Ради этого дня --

я впервые доволен, что жил всю свою жизнь.

И засвидетельствовать столь многое -- это для меня еще

недостаточно. Стоит жить на земле: один день,

один праздник, проведенный с Заратустрой, научил меня

любить землю.

"Так это была жизнь? -- скажу я смерти. -- Ну что

ж! Еще раз!"

Друзья мои, что теперь у вас на сердце? Не скажете ли вы

смерти, подобно мне: так это была -- жизнь? Ну что ж,

ради Заратустры -- еще раз!" --

Так говорил самый безобразный человек; но было уже близко

к полуночи. И как вы думаете, что случилось тогда? Как только

высшие люди услыхали его вопрос, они вдруг сознали превращение

свое и выздоровление свое и кому обязаны они всем этим, --

тогда они бросились к Заратустре, исполненные признательности,

уважения и любви, целуя ему руки, и, смотря по настроению

каждого, одни смеялись, другие плакали. Старый же прорицатель

плясал от удовольствия; и если, как думают многие

повествователи, он был тогда пьян от сладкого вина, то,

несомненно, он был еще более пьян от сладости жизни; и он

отрекся от всякой усталости. Некоторые даже рассказывают, что

тогда плясал и осел: ибо не напрасно самый безобразный человек

напоил его вином. Это было так, может быть, и иначе; и если

действительно осел не плясал в тот вечер, все-таки случились

тогда еще более великие и диковинные вещи, чем танец осла.

Одним словом, как гласит поговорка Заратустры: "ну так что же!"

2

Заратустра же, пока это происходило с самым безобразным

человеком, стоял как опьяненный: его взор потух, его язык

заплетался, его ноги дрожали. И кто сумел бы отгадать, какие

мысли бежали тогда по душе Заратустры? Но видно было, что дух

его отступил от него, бежал впереди и находился где-то в

широкой дали, блуждая, как сказано в писании, "над высокой

скалой, между двух морей,

между прошедшим и будущим, как тяжелая туча". Но

мало-помалу, пока высшие люди поддерживали его, немного пришел

он в себя и отстранил рукою толпу озабоченных почитателей;

однако он не говорил. Но вдруг повернул он быстро голову, ибо

казалось, что он услышал что-то; тогда приложил он палец к

губам и сказал: "Идем!"

И тотчас водворилась тишина и тайна вокруг него; а из

глубины медленно доносился звук колокола. Заратустра

прислушивался к нему, также как и высшие люди; потом он

вторично приложил палец к губам и опять сказал: "Идем! Идем!

Полночь приближается!" -- и голос его изменился. Но он все

еще не трогался с места -- тогда водворилась еще большая тишина

и еще большая тайна, и весь мир прислушивался, даже осел и

почетные звери Заратустры, орел и змея, а также пещера

Заратустры, большая холодная луна и даже сама ночь. Заратустра

же в третий раз приложил палец к губам и сказал:

-- Идем! Идем! Идем! Начнем теперь странствовать! Час

настал! Начнем странствовать ночью!

3

Характеристики

Список файлов учебной работы