Sumerki_D.Gluxovskii (522886), страница 39
Текст из файла (страница 39)
Я осёкся и вновь принялся сосредоточенно разглядывать фотокарточки. Тут, кажется, была вся его жизнь – с раннего детства (серьёзный мальчик в коротких штанишках на лямках держит вверх тормашками несчастного плюшевого медведя); пришедшаяся на военные годы юность (статный лейтенант в лётной форме позирует рядом с каким‑то старинным перехватчиком); свадьба; потом он уже в зрелом возрасте – на раскопках в джунглях; множество снимков на фоне юкатанских пирамид…
Я вернулся к фото, на котором Кнорозов был запечатлён рядом с самолётом. Плавные, почти элегантные линии корпуса уже во второй раз за последние минуты вызвали у меня ярчайшее дежа‑вю. Ла‑5, подсказал внутренний голос. Чёрт возьми, откуда мне это известно?
– Это наш Ла‑5, – дублируя мои мысли, пояснил старик. – В своё время считался самым современным и грозным истребителем. Немцы его боялись как огня. Я застал только самый конец войны – был слишком молод. Взяли меня бортмехаником, на мою долю пришлось всего несколько боевых вылетов. Зато весь остальной экипаж был опытный, пилот и радист прошли вместе почти всю войну, от Москвы до Берлина. Я был мальчишкой, влюбился и в них, и в авиацию. Когда отслужил, пошёл в училище, потом мечтал поступить в конструкторское бюро. Скажи мне тогда, что всю жизнь отдам майя, я бы только посмеялся…
Он продолжал ещё что‑то рассказывать о своей службе, о том, как хорошо, по‑отечески его приняли в экипаже, какой честью ему казалось тогда просто находиться рядом с прошедшими огонь и воду боевыми пилотами… Было видно, что тема эта его необычайно занимает, а тень от крыльев истребителя Ла‑5 распростёрлась чуть ли не на все его молодые годы.
И тут я вспомнил – уже настороженно, потому что последние недели отучили меня верить в случайные совпадения – откуда мне знакомо название кнорозовского самолёта и его очертания. Из недавно прочтённой газетной статьи о планах воздвижения циклопического монумента Ла‑5 на Воробьёвых горах!
Что же получалось? Покойная жена Кнорозова удостоилась мемориального комплекса, размахом многократно превосходящего Пушкинский музей. Истребитель, на котором он летал во время армейской службы, увеличенный чуть ли не в сотню раз и отлитый из бронзы, занимал почётное место у МГУ – в назидание молодёжи. Наконец, дочь старика, несмотря на всю скромность своих внешних данных, месмеризировала жюри престижного международного конкурса и завоёвывала титул самой красивой женщины планеты – не потому ли только, что таковой её считал отец? Так кто же сейчас передо мной стоял, приняв обличье старика, сползшего в гневные рассуждения о незавидной судьбе солдат великой войны?
– …как сейчас обходятся с ветеранами! Люди, которые не раздумывая отдавали свою жизнь ради будущих поколений, достойны лучшего обхождения. Спросите у подростков, да даже и у людей среднего возраста – никто уже и не помнит о том, каких нечеловеческих усилий стоило нам одержать ту победу! Подвиги, не уступающие воспетым в греческих мифах, забыты. Ветераны доживают свой век в нищете. Государственный склероз, вот что…
– Кто вы?.. – оборвал его я. – Кто вы такой?!
Старик насупился, недовольный тем, что я его перебил.
– Я уже представился, – сухо проронил он.
– Что, во имя всего святого, значит табличка на вашей двери? Какое отношение вы имеете к Ицамне? Что вообще всё это означает?! – я уже не сдерживал себя и почти кричал.
Теневой воротила, коллекционирующий древности и антикварные книги? Случайно нашедший источник безграничной власти историк‑мегаломан? Советский учёный, в которого во время исследовательских экспедиций на полуостров Юкатан вселилась заточённая в затерянной пирамиде божественная сущность? Обычный городской сумасшедший, коллекционирующий газетные вырезки и сочиняющий под них свою отсутствующую биографию? Кто, ко всем чертям, был этот странный старик, вовлёкший меня в фантастическую историю пятисотлетней давности, вплетённую в будущее? Кто поставил под удар мой рассудок, словно игровой фишкой распоряжаясь моей жизнью?!
– То, что написано на двери – в той или иной степени правда, – неожиданно тихо отозвался он. – Забавная такая аллегория, кто бы мог подумать, что моё подсознание ещё способно на шутки…
– Да объясните вы, наконец, что происходит? Что это за место? Что за дьявольский лифт, который может подниматься на километровую высоту – в пустоту? Что за мёртвая улица в тысячу домов, не отмеченная ни на одной карте? Я, наверное, просто брежу… Вы мне кажетесь, вот и всё! Ничего этого нет, я сейчас проснусь, и выяснится, что это мне приснилось, и не было никакой книги, никакого Каса‑дель‑Лагарто, и не будет никакого конца света! Ну, конечно! Боже, да какие големы, какие оборотни, какие марионетки?! Я просто сплю, и вы мне снитесь!
Я никак не мог уняться, меня колотила крупная дрожь. Он внимательно наблюдал за мной, не делая попыток остановить или успокоить меня. Когда меня перестало выворачивать словами, он покачал головой и усмехнулся.
– Поразительно, до чего же любому человеку, даже воображаемому, свойствен эгоцентризм.
– Что вы имеете ввиду? – вскинулся я.
– Вам будет нелегко в это поверить, но всё обстоит с точностью до наоборот. Мне немного неловко вам об этом
говорить, но это как раз вы снитесь мне. Как и весь окружающий вас мир.
– Какие невероятные бредни! – возмутился я.
Первая возможность: с лифтом связан какой‑то сложный технический трюк, заставляющий его пассажиров чувствовать нескончаемый подъём, на самом же деле он перевозит всего на два‑три этажа вверх; что же касается странной улицы, её вообще нет. В конце концов, не стоит забывать, что она была совершенно необитаема – не исключено, что я просто прогуливался среди специально установленных декораций. Надо только понять, с какой целью была затеяна эта грандиозная манипуляция.
Вторая: я всё же не сумел почувствовать ту тонкую плёнку, которая отделяла реальный мир от воображаемого, созданного моей взбудораженной фантазией, и, прорвав её, соскользнул в топи клинической шизофрении. В эту самую секунду я, вероятно, беспокойно мычал, запелёнатый в смирительную рубашку, в особом боксе для буйно помешанных где‑то в кащенковских казематах. Разумеется, это было бы прискорбно, но хотя бы объяснимо и доступно к пониманию.
Ничего другого нельзя было и помыслить. Утверждения этого самонаречённого Ицамны были безусловным абсурдом и провокацией. Воистину, вот сюжет для ночного кошмара: один из встреченных в нём персонажей нагло заявляет вам, что иллюзорны вы, а не он.
– Сейчас я проснусь!
– Я и не ожидал, что этот разговор получится простым, – устало ответил он. – Не знаю даже, как убедить вас, что проснуться куда‑либо, кроме как в мой сон, – он сделал небольшую паузу, чтобы дать мне прочувствовать весь смысл этих слов, – у вас не выйдет. Хуже того, я и сам не могу очнуться, поэтому мы просто обречены на общение друг с другом.
– Как весь этот безграничный, многогранный, неописуемо разнообразный мир, включающий всех моих знакомых и меня самого, может вместиться в вашу черепную коробку? – я постарался придать моему голосу ироническую интонацию, но в самый ответственный момент сорвался и дал петуха.
– А в вашу он, значит, влезает? – язвительно откликнулся он.
– Ну, допустим на долю секунды, что вы правы, просто чтобы выставить вас на посмешище. И где же тут, по вашему, доказательства того, что этот мир создан вашим воображением?
– Если бы он был плодом моего воображения, это было бы ещё полбеды. К несчастью, я угодил в подвалы подсознания. Неужели вы думаете, что я стал бы всерьёз воображать себя Ицамной и писать на своей двери «Бог»? Согласитесь, это, по меньшей мере, нескромно…
– Вы увиливаете от ответа!
– Ну, хорошо. Вы, кстати, не курите? Составите мне компанию? – он накинул на плечи пальто и жестом пригласил меня за собой на площадку. – Мне, вообще‑то, нельзя, но вы ведь никому не скажете…
Чиркнув спичкой и с удовольствием затягиваясь дешёвой сигаретой, он испытующе осмотрел меня.
– Да взять хотя бы майянскую пирамиду с мумией вождя – и это на Красной площади! Неужели это не кажется вам полным абсурдом? Хотя, с другой стороны, откуда вам знать, что там находится в действительности…
– Это же Мавзолей! – возразил я; мне самому, одурманенному повестью Каса‑дель‑Лагарто, случилось принять его за индейский храм, но я‑то тогда сумел прийти в себя.
– Однако не свяжи я свою жизнь с изучением цивилизации майя, он бы там не оказался! Всё дело в том, что учась на инженера‑конструктора, я принял участие в конференции социалистической молодёжи в Мексике.
Я глядел на него как на безумца.
– Я был лучшим студентом потока. Меня пригласили на собеседование в Комитет Госбезопасности, и взамен на моё согласие сотрудничать с ними приподняли лично для меня железный занавес. Посоветовали учить испанский, и через полгода я полетел в Нью‑Мехико.
При упоминании о КГБ моё лицо, видимо, еле заметно дёрнулось, потому что он прервался и с вызовом сказал:
– И не подумайте, что я сожалею о сотрудничестве с Комитетом. Их сейчас все хулят, а они полезного тоже немало сделали. И уж если кто и смог бы сейчас в нашей стране навести порядок, так это они.
Но я уже совладал с собой и не собирался пускаться в споры. Игра не стоила свеч; мне хотелось только, чтобы он досказал историю своего романа с майя.
– Организаторы слёта решили устроить нам небольшую культурную программу – повезли на экскурсию в Ушмаль. Все передовые трактористы, доярки и шахтёры из нашей группы пробежались по пирамидам рысцой и вернулись в автобус, а меня там словно молнией ударило. Хожу, фотографирую, разглядываю всё – час, другой, и не могу оторваться. Меня потеряли уже, чуть не оставили на развалинах. Вернулся в город, накупил себе книг по индейской истории, читал со словарём, и уже на обратном пути понял, что самолётами больше заниматься не смогу. Ничем больше не смогу заниматься, кроме майя. Совершенно потрясающая цивилизация, и поразительно малоизученная. Буквально загадка на загадке. Взять хотя бы её необъяснимое крушение – и это на самом взлёте. Даже письменность была не расшифрована. Некоторые специалисты и вовсе считали иероглифы декоративным орнаментом. Майя тогда ещё искали своего Шампольона, и я поставил себе задачу им стать. Стал учиться на историка, заниматься криптографией, лингвистикой – всем, что помогало мне разобраться в майянской иероглифике. Положил на это всю жизнь и преуспел.
– Это вы расшифровали их письменность?
Старик сумел меня озадачить: ни Ягониэль, ни Кюммерлинг ни словом не упоминали заслуг Кнорозова. Опять лгал, или я просто невнимательно читал?
Он дурашливо поклонился.
– Это ровным счётом ничего не доказывает, – упрямо сказал я. – У меня есть каноническое объяснение происхождения Мавзолея, и оно ничуть не хуже вашего.
– Валяйте, объясните тогда тем же путём всё, что с вами случилось за последние несколько недель, с того момента, как вы начали переводить эту книгу, – он выпустил струю дыма мне в лицо и раздавил окурок. – Про человека‑ягуара, про безголового хранителя гробниц, про летопись грядущего…
– Я надеялся, что всё это расскажете мне вы, – подавившись заготовленной ядовитой репликой, признался я.
– К несчастью, до вас невозможно достучаться, – он развёл руками. – Говорю вам в который раз, всё это происходит с вами, да и со всей окружающей вас вселенной, потому что я вижу это в своём сне. Следовательно, вселенная и есть я.
– Но тогда, если вы и есть царь и бог этого мира, вы должны быть всемогущи! Докажите мне, что ваши слова не пусты. Совершите чудо! Превратите чай в вино или, на худой конец, воспарите! Сделайте так, чтобы я вам поверил!
– Удивительно, – вздохнул Кнорозов. – Видимо, с этой проблемой приходится сталкиваться всем. Непременно нужны чудеса. Вынужден вас разочаровать. Я бессилен.
– Но это же ваш мир!
– Это мой вязкий, горячечный бред. Я просто смотрю его, и не в силах что‑либо изменить. Конечно, мои скрытые желание или подавленные устремления формируют его, влияют на него и толкают вперёд его витиеватый сюжет, но не в большей степени, чем это бывает в обычных снах. Можно только постфактум пытаться понять, что означал тот или иной поворот; этим я тут, в основном, и занимаюсь…
Я снова притих, озадаченный внезапным кульбитом, который проделали мои мысли. Так и не найдя самостоятельно ответа на повисший вопрос, я обратился за помощью.
– Однако если это ваш сон, то где же вы настоящий?
– Хороший вопрос. Скорее всего, я лежу под капельницей в Московском Онкологическом центре, где мне предстоит операция по поводу злокачественной опухоли мозга. Первые подозрения появились полтора месяца назад, сначала я не поверил, родным говорить не хотел, но потом биопсия всё подтвердила, и рентген.
Пришлось лечь в больницу. Великолепная современная клиника, обходительный персонал… Лида сказала, что пока не сможет приехать, – вставил он вдруг. – С работы не отпускают, и Алёшенька заболел… Валя тоже позабыла, не заходит…
– Но разве ваша жена не умерла? – ошеломлённо спросил я.
Старик подавился словами, растерянно глядя на меня. Приоткрыл, было, рот, чтобы возразить, но что‑то вспомнил, да так и остался стоять с опущенной и обиженно подрагивающей нижней губой. Отвернулся, зачем‑то пригладил волосы рукой, опять закурил. Долго молчал, потом хрипло проронил: