hosseini_haled_begushii_za_vetrom (522869), страница 26
Текст из файла (страница 26)
Для этого надо разыскать мальчика.
Сына Хасана. Сироту.
Где– то в Кабуле.
Я подозвал рикшу и отправился обратно к Рахим‑хану. Баба как‑то сказал: моя беда в том, что я всегда прихожу на готовенькое. Мне тридцать восемь лет, волосы мои седеют и редеют, в уголках глаз появились «гусиные лапки». А если я так и не научился стоять за себя и не прятаться за чужие спины? Вдруг Баба оказался прав?
Я посмотрел на фотографию, на круглое лицо моего брата, наполовину скрытое тенью. Хасан любил меня как никто никогда не полюбит. Его сын сейчас в Кабуле.
Он ждет.
Рахим‑хан – черная тень в углу комнаты – читал молитву, обратясь лицом к востоку. За окном краснело небо.
Я подождал, пока он закончит, и сообщил, что поеду в Кабул. Пусть звонит Колдуэллам.
– Я буду молиться за тебя, Амир‑джан, – сказал мой старый друг.
19
Снова морская болезнь. Мы еще не успели доехать до изрешеченного пулями щита «ПЕРЕВАЛ ХАЙБЕР ПРИВЕТСТВУЕТ ВАС», а рот у меня уже был полон слюны. Желудок дергало и крутило. Фарид, мой шофер, холодно посмотрел на меня. Сочувствия в его глазах я не заметил.
– Можно опустить стекло? – хрипло спросил я.
Шофер зажег сигарету, зажал ее двумя пальцами левой руки (больше пальцев на руке не было), не отрывая своих черных глаз от дороги, наклонился и откуда‑то из‑под ног достал отвертку. Я вставил ее в отверстие, где полагалось быть ручке, и несколько раз провернул. Стекло поехало вниз.
Во взгляде Фарида появилась почти не скрываемая враждебность. Он и десяти слов не произнес с тех пор, как мы выехали из Джамруда.
– Ташакор, – пробормотал я и высунулся в окно, подставляя лицо ветерку.
Дорога через горы с их глинистыми, усеянными камнями склонами была мне знакома – в 1974 году мы с Бабой возвращались этим путем. Ущелья, скалистые пики, древние крепости на вершинах утесов, снега Гиндукуша, белеющие на севере… Серпантины и проклятая тошнота.
– Пососи лимон, – неожиданно произнес Фарид.
– Что?
– Лимон. Если тошнит, очень помогает. Я всегда беру в путь лимон.
– Спасибо, не надо, – выдавил я. Стоило только подумать о кислом соке, как желудок мой взбунтовался.
Фарид хихикнул:
– Это тебе не американская химия, а старое народное средство. Меня мама научила.
– Тогда давай.
Надо к нему подольститься.
Из бумажного пакета на заднем сиденье Фарид достал половинку лимона и протянул мне. Я откусил кусочек, выждал пару минут, слабо улыбнулся и соврал:
– Ты прав. Полегчало. Вежливость никогда не повредит.
– Старое средство. Не надо никакой химии. – Несмотря на угрюмый тон, вид у водителя довольный.
Фарид – таджик по национальности, долговязый, черноволосый, с обветренным лицом, узкими плечами и длинной шеей. Кадык у него до того выдается, что даже борода его не прикрывает. Одет он так же, как и я: шерстяной башлык грубой вязки поверх пирхан‑тюмбана и телогрейка, на голове нуристанский паколъ38 слегка набекрень – как у кумира таджиков Ахмада Шах‑Масуда, «Льва Панджшера» 39.
С Фаридом меня свел в Пешаваре Рахим‑хан. По его словам, Фариду всего двадцать девять лет (хотя выглядел он на сорок с лишком), родился он в Мазари‑Шарифе, но, когда ему исполнилось десять, семья переехала в Джелалабад. В четырнадцать лет он вместе с отцом встал под зеленое знамя джихада. Два года они сражались с шурави в Панджшерском ущелье, пока залп с вертолета не разорвал родителя на кусочки. У Фарида две жены и пятеро детей. Их было семеро, но две младшие дочки подорвались на мине под Джелалабадом, а ему самому оторвало все пальцы на левой ноге и три на руке. После этого он с женами и детьми перебрался в Пешавар.
– КПП, – буркнул Фарид.
Я заерзал на сиденье, забыв на минуту про тошноту. Зря беспокоился. Два пакистанских солдата лениво подошли к нашей обшарпанной «тойоте» «ленд‑крузер», едва заглянули внутрь и махнули рукой, чтобы мы ехали дальше.
В списке неотложных дел, который составили мы с Рахим‑ханом, знакомство с Фаридом стояло на первом месте, а уже потом следовал обмен долларов на рупии и афгани, приобретение необходимой одежды и паколя (по иронии судьбы, я никогда не носил традиционного наряда, даже когда жил в Афганистане), копирование фотографии, запечатлевшей Хасана и Сохраба, и, наконец, покупка, пожалуй, самого необходимого – фальшивой окладистой бороды, соответствующей указаниям шариата по версии талибов. Рахим‑хан знал в Пешаваре человека, основным занятием которого было изготовление бород. Порой его услугами пользовались даже западные журналисты, освещавшие ход войны.
Рахим‑хан настаивал, чтобы я провел в Пешаваре еще несколько дней: надо же хорошенько обдумать план действий. Но я торопился – боялся, что передумаю, ведь если тянуть и предаваться размышлениям, то картина моей благополучной жизни в Америке наверняка перевесит остальное, и я не отважусь на безрассудный поступок, означавший искупление грехов. А потом все то новое, что ворвалось в мою жизнь, потихоньку забудется и канет в Лету. Сорае я, разумеется, ничего не сказал про Афганистан, иначе она прилетела бы сюда первым же рейсом.
Стоило нам пересечь границу, как бедность и нищета обступили нас со всех сторон. Разбросанные между скал кучками детских кубиков убогие деревушки, растрескавшиеся саманные хижины… Да что там хижины! Четыре деревянных столба и кусок брезента вместо крыши – вот и все жилище бедняка. Дети в лохмотьях пинали ногами шмат тряпок – играли в футбол. На сгоревшем советском танке, словно вороны, сидели старики. Женщина в коричневой одежде тащила на плече откуда‑то издалека большой кувшин, осторожно переступая натруженными босыми ногами по разбитой проселочной дороге.
– Как странно, – заметил я.
– Что странно?
– Кажусь себе туристом в собственной стране. – Я глядел на пастуха в окружении шести тощих коз.
Фарид осклабился:
– Ты все еще считаешь эту страну своей?
– Она у меня в душе, – ответил я резче, чем следовало бы.
– И это после двадцати лет жизни в Америке?
Фарид осторожно объехал рытвину.
– Мое детство прошло в Афганистане. Фарид фыркнул.
– Тебе смешно? – спросил я.
– Не обращай внимания.
– Интересно узнать, почему ты фыркаешь? Глаза у шофера блеснули.
– Хочешь знать? – ехидно спросил он. – Давай сыграем в угадайку, ага‑сагиб. Ты, наверное, жил в большом доме за высоким забором, два или даже три этажа, большой сад, а за фруктовыми деревьями и цветами ухаживал садовник. Отец твой ездил на американской машине, и у вас были слуги, хазарейцы, скорее всего. Когда в доме устраивались приемы, комнаты украшали специально нанятые люди. На пиры приходили друзья, пили и болтали про свои поездки в Европу или Америку. И клянусь глазами моего старшего сына, ты сейчас впервые в жизни надел паколь. – Фарид ухмыльнулся. Зубы у него были гнилые. – Я все верно описал?
– Зачем ты так?
– Ты ведь сам спросил. – Фарид указал на бредущего по тропе старика в лохмотьях, который, сгорбясь, тащил на спине мешок с соломой: – Вот настоящий Афганистан, ага‑сагиб, тот, который я знаю. А ты всегда был здесь туристом. Откуда тебе знать, как живут люди?
Рахим‑хан предупреждал меня, чтобы я не рассчитывал на теплую встречу со стороны тех, кто остался и перенес все тяготы войны.
– Мне жаль, что твоего отца убили, – сказал я. – Мне жаль, что твои дочки погибли. Мне жаль, что ты потерял пальцы на руке.
– А что мне толку с твоих слов? Ты‑то зачем вернулся сюда? Продашь отцовский участок и с денежками в кармане упорхнешь обратно в Америку к мамочке?
– Моя мама умерла, когда рожала меня. Фарид молча закурил.
– На обочину!
– Что?!
– Сверни на обочину и остановись! – просипел я. – Меня сейчас вырвет.
И я выскочил из машины и замер, зажмурившись.
Близился вечер. Дорога спускалась в долину Ланди‑Хана, сожженные солнцем вершины и голые бесплодные склоны сменились пейзажами, куда более радующими глаз. За Торхамом вдоль дороги появились сосны, правда, их было как‑то меньше, чем помнилось мне, и многие деревья стояли без хвои. Мы подъезжали к Джелалабаду. Ночевать мы собирались у брата Фарида.
Еще до захода солнца мы въехали в Джелалабад, столицу провинции Нангархар. Когда‑то город был знаменит прежде всего своими фруктами и мягким теплым климатом. Каменные дома и многоэтажные здания по‑прежнему украшали центр города, но пальм поубавилось. Зато тут и там появились развалины.
Фарид свернул в узкий незамощенный переулок и остановился у пересохшей канавы. Я выскользнул из машины, распрямил мышцы и вдохнул полной грудью. В старые добрые времена ветерок донес бы с орошаемых полей сладкий запах сахарного тростника, весь город был пропитан им. Я закрыл глаза и принюхался. Приятные ароматы отсутствовали начисто.
– Идем, – поторопил меня Фарид.
Мимо голых тополей и разрушенных саманных стен мы пробрались по засохшей грязи к обветшавшему домику. Оглянувшись, Фарид постучал в дверь.
Выглянула молодая женщина в белом платке, подняла на меня зелено‑голубые глаза и отшатнулась. Но тут взгляд ее упал на Фарида. Лицо женщины осветила радость.
– Салям алейкум, Кэка Фарид!
– Салям, Мариам‑джан. – Фарид впервые за весь день улыбнулся и поцеловал ее в макушку.
Женщина отступила в сторону, пропуская нас в дом. На меня она глядела с опаской.
Низкий потолок, совершенно голые стены, пара светильников в углу, соломенная циновка на полу. Обувь полагалось снять, что мы и сделали. У стены на тюфяке, прикрытом одеялом с обмахрившимися краями, скрестив ноги, сидели три мальчика. Высокий, широкоплечий бородач встал, чтобы поздороваться с нами. Они с Фаридом обнялись и расцеловались.
– Это Вахид, мой старший брат, – представил бородача Фарид. – А это Амир‑ага, он приехал из Америки.
Вахид усадил меня рядом с собой, напротив мальчиков, которые так и повисли на Фариде. Как я ни противился, Вахид велел старшему сыну принести еще одеяло, чтобы мне было удобно на полу. Мариам занялась чаем.
– Как доехали? Не повстречали грабителей на перевале Хайбер? – шутливым тоном спросил Вахид. Хайбер во все века был знаменит своими разбойниками с большой дороги. – Хотя какой уважающий себя дозд покусится на колымагу моего брата.
Фарид устроил шутливую возню – повалил младшего сына Вахида на пол и принялся щекотать его здоровой рукой. Мальчик визжал и брыкался.
– Какая ни есть, а машина, – возразил Фарид обиженно. – Как там поживает твой осел?
– На моем осле ездить куда удобнее, чем на твоем механизме.
– Хар хара мшиенаса , – съехидничал Фарид. – Осла узнаешь не скоро.
Братья засмеялись, и я вместе с ними.
Из соседней комнаты послышались тихие женские голоса. С моего места было хорошо видно, что там происходит. Мариам и пожилая женщина в коричневом хиджабе – наверное, ее мать – разливали чай по чашкам.
– Чем ты занимаешься в Америке, Амир‑ага? – спросил Вахид.
– Я писатель.
Хихикнул Фарид или мне показалось?
– Писатель? – неподдельно удивился Вахид. – Ты пишешь про Афганистан?
– Писал когда‑то. Но сейчас работаю над другими темами.
В моем последнем романе «Пепелище» университетский преподаватель застает жену в постели со студентом и уходит в табор к цыганам. Пресса у произведения была неплохая – некоторые обозреватели именовали роман «хорошим», а один критик даже удостоил его определения «захватывающий». Но мне почему‑то вдруг стало стыдно. Хоть бы Вахид не спросил, о чем я сейчас пишу.
– Может, тебе стоит опять взяться за Афганистан и рассказать всему миру, что творят талибы в нашей стране? – предложил Вахид.
– Знаешь… не уверен, что справлюсь. Я ведь не публицист.
– Вот оно что, – смутился Вахид. – Тебе, конечно, виднее. Кто я такой, чтобы давать тебе советы?
Вошли Мариам и ее мать с чаем. Я вскочил с места, прижал руки к груди и согнулся в поклоне:
– Салям алейкум.
– Салям, – поклонилась мне в ответ пожилая женщина. Нижняя часть ее лица была прикрыта хиджабом. Не глядя мне в глаза, женщина поставила передо мной чашку с чаем и неслышно вышла из комнаты.
Я сел и отхлебнул черного ароматного напитка.
Вахид прервал напряженное молчание:
– Что привело тебя обратно в Афганистан?
– А что их всех приводит в Афганистан, дорогой братец? – Фарид говорил с Вахидом, но глаз не сводил с меня. В них читалось презрение.
– Бас! – цыкнул на него Вахид.
– Всегда все одно и то же, – не унимался Фарид. – Продать участок, дом, взять денежки и смыться, словно крыса. Как раз хватит, чтобы съездить с семьей в Мексику.
– Фарид! – взревел Вахид. Все вокруг вздрогнули от неожиданности. – Как ты себя ведешь? Ты у меня дома, Амир‑ага – мой гость, своим поведением ты меня позоришь!
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
