Irvin_Uelsh_Porno (522865), страница 60
Текст из файла (страница 60)
Я действительно очень рад, что его игры никак не действуют на Диану, и теперь я могу уделить больше внимания Али. Хотя это непросто, потому что я слышу, как этот мудак говорит:
— Я думаю, что нельзя сравнивать этого жалкого неудачника Бернса с великими шотландскими поэтами современности.
Диана качает головой, она спокойна, но тем не менее отвечает на его провокацию:
— Бред какой‑то. Что еще за великие поэты современности? Назови мне хоть одного, кто был бы лучше Бернса.
Псих яростно трясет головой и машет рукой.
— Я итальянец, я предпочитаю думать по‑женски, то есть на уровне эмоций, а не вдаваться в сравнительные характеристики, которые так любят все те, кто родом из Северной Европы. Я не могу вспомнить имен, да и не хочу вспоминать, но я прочел книгу современной шотландской поэзии, и все, что там было, куда круче того, что писал Берне.
Судя по тому, как он громко кричит и поглядывает на меня, он хочет вовлечь и меня в этот спор, но я пытаюсь сосредоточиться на разговоре с Али, а она, со своей стороны, пытается сделать то же самое.
— Ты замечательно выглядишь, Марк, я никогда тебя таким не видела, — говорит она.
— Спасибо, — я пожимаю ей руку, — ты тоже выглядишь великолепно. Как мальчик?
— Какой из? С Энди все в порядке. А второго я только что бросила. — Она печально качает головой.
— Он ведь не начал снова ширяться? — спрашиваю я, и мне становится несколько неуютно. Когда мы с ним пили, все вроде бы было в порядке, он был какой‑то потерянный, но не удолбанный, это точно. Бедняга Урод. Я никогда не встречал человека лучше — никого, кто был бы таким же ранимым и при этом таким же добрым. Но он слишком долго торчал, и теперь мне уже сложно добраться до его сути, ее практически не видно за всей той наркотой, которой он себя травил. Благие намерения по‑прежнему остаются при нем, и именно ими и будет вымощена его личная дорога в Ад. Он представляет собой ту форму жизни, которую полностью уничтожил новый порядок, но при этом он все‑таки остается человеком. Сигареты, алкоголь, героин, кокаин, спид, нищета и промывка мозгов со стороны СМИ: оружие массового уничтожения, которое капитализм использует куда эффективнее всего того, что изобрели нацисты, — и Урод против них просто бессилен.
— Не знаю, и, кажется, мне уже все равно, — говорит она, но уверенности в голосе я не слышу.
Вот она, основная проблема, возникающая при общении с этим больным удолбанным щенком: ты заботишься о нем, а он наебывает тебя, раз за разом. Возможно, он причинил людям куда больше вреда, чем Бегби, Второй Приз и вообще все мы, вместе взятые. И даже с учетом того, что я не общался с ним уже черт‑те сколько времени, я знаю, что все осталось, как было, что он никогда не изменится. Но Али не все равно, именно поэтому она сидит и сжимает мою руку в ладонях, и я вижу морщинки вокруг ее карих глаз, хотя в них все еще горит огонь, и она по‑прежнему очень красивая, да, Али выглядит потрясающе, и для Мерфи этого должно быть достаточно. Даже слишком.
— Поговори с ним, Марк. Ты же был его лучшим другом. Он всегда только о тебе и говорил… Марк это, Марк то…
— Это все потому, что меня не было рядом, Али. Это он не обо мне говорил, а о своем представлении обо мне. Я был для него как спасительная фантазия. Уж я его знаю.
Она даже не пытается спорить, и это настораживает. Тетерь я чувствую себя виноватым, потому что я поливаю его грязью, вместо того чтобы защищать.
— Теперь все еще хуже, Марк. Я не думаю, что он ширяется, вот что самое печальное. Он просто ходит убитый, и самомнение у него ниже плинтуса.
— Если то, что рядом с ним была такая женщина, не подняло его самомнения, значит, он просто идиот, — говорю я, чувствуя, что надо как‑то разрядить обстановку.
— Вот именно! — говорит Псих, вклиниваясь в разговор, и поворачивается к Али. — Я рад, что вы с ним разбежались.
Потом он вдруг срывается с места и несется к музыкальному автомату. К моему ужасу, он ставит песню «Элисон» Элвиса Костелло и смотрит при этом прямо на Али. Это так отвратительно, и мы с Дианой не знаем, что делать.
Он идет к стойке и заказывает всем по бренди, а мы смотрим друг на друга, думая, как бы отсюда смыться. Потом он направляется в туалет и машет мне, мол, ты тоже иди, и я по инерции иду за ним. Там он достает кокс и начинает делать дороги. Я говорю ему:
— Сбавь обороты, приятель, ты смущаешь Али.
Он как будто меня и не слышит и втягивает в себя кокс.
— Я итальянец. Страстная натура. И если эти ублюдки, эти неблагодарные сволочи этого не понимают, они могут пить в каком‑нибудь другом пабе, благо в Лейте их до хера. Мы с ней… — он втягивает дорогу другой ноздрей, — вот, блядь… да мы с ней… ух! Понимаешь, это судьба. Давай, Рентой, давай, урод ты голландский, перестань ковыряться со своей ширинкой и нюхай уже.
Я, не задумываясь, занюхиваю по дороге на каждую ноздрю. Это, бля, не дороги, это автобаны какие‑то, и я чувствую, как сердце бешено бьется в груди. И чего на меня накатило?
— …потому что ей нужен хороший хуй. Точно. Спорим, я с ней пересплю. На что спорим? Еще пару стаканчиков, и она сама будет просить, чтобы я ее выебал… вот увидишь. Смотри, как действуют профессионалы, Рент… ты ведь так ее и не выебал, правда? Так что смотри…
Кокаин превращает людей в ухудшенный вариант их же самих в восемнадцать лет. Я пытаюсь собрать себя в кучку — сделать так, чтобы наркотик не превратил и меня в этот самый ухудшенный вариант.
Он идет к бару, а я возвращаюсь за столик. А когда он подходит с бренди и пивом, меня прошибает пот. Бля, я вижу ужас в глазах Дианы и Али, когда он садится рядом.
— Не хочу показаться излишне сентиментальным, — проникновенно говорит он и подмигивает Али. — Но вы с Уродом не подходите друг другу, Али. Ты должна быть со мной, это было понятно еще тогда, — говорит он, вручая нам всем стаканы.
Али явно злится, но все же пытается держать себя в руках:
— Ага, значит, пытаешься и меня втянуть в свои игры?
— Разве я когда‑нибудь что‑то такое пытался, Али? Я всегда относился к тебе, как к настоящей леди, — ухмыляется Псих.
Диана толкает меня локтем в бок:
— Ты нюхал кокс?
— Так, чуть‑чуть, чтобы он не бесился, — шепчу я, запинаясь, сквозь сжатые зубы.
— Вот я и вижу, как он не бесится, — язвительно замечает она.
А Псих продолжает обхаживать Али, скроив при этом ангельскую мордашку.
— Разве не так? А?
— Так, но только потому, что при всяком другом раскладе я послала бы тебя на хуй, — говорит Али, поднимая свой стакан.
В ответ на это он деланно улыбается и говорит:
— Я так и думал, что ты никогда не простишь мне того, что эта Лесли от меня залетела.
Мы с Али не верим своим ушам. Дон, дочка Лесли, умерла почти сразу же после рождения, и это, кажется, первый раз, когда Псих вообще признал принародно, что это был его ребенок.
Кажется, он понимает, что сказал что‑то не то, и у него на лице на мгновение пояшгается что‑то похожее на сожаление, которое тут же сменяется жесткой ухмылкой.
— Ну да, я слышал от Скрила, что она вышла замуж за какого‑то урода. Живет себе в пригороде. Двое детей. Как будто бы нашей дочери, нашей маленькой Дон, никогда вообще не было, — фыркает он с отвращением.
Тут Али выходит из себя:
— Ты что говоришь, а?! Да я в первый раз слышу, чтобы ты вспомнил о том, что этот ребенок вообще существовал! Ты обращался с Лесли, как с последним дерьмом!
— Она и была дерьмом, бля… не смогла уследить за ребенком, — говорит Псих, качая головой.
Али сидит с отвисшей челюстью, явно не веря своим ушам, а я судорожно пытаюсь придумать, что сказать.
Псих смотрит на нее, как будто собирается научить ее жизни.
— Вот что я тебе скажу, Али, ничего личного, но ты такая же, как она. Если останешься с Мерфи, то вашего ребенка точно возьмут под опеку. Нет, правда…
— ПОШЕЛ НА ХУЙ, ПСИХ! — кричит Элисон и плескает свой бренди ему в лицо. Он моргает и пытается вытереться рукавом рубашки. Она стоит над ним пару секунд, сжав кулаки, а потом выбегает за дверь. Диана встает и идет за ней.
Девушка за стойкой, которая наливала нам бренди, подходит с тряпкой и помогает Психу вытереться.
— Она вернется, — говорит он, и в его голосе слышится некое подобие грусти. Потом он добавляет с улыбкой: — Она работает на меня, и ей нужны деньги!
Он выпивает свой бренди. На меня вдруг наваливается какой‑то иррациональный страх, я все смотрю на дверь и жду, что сейчас войдет Франко. Ситуация настолько мерзкая, что его появление почти неизбежно. Как говорится, до кучи. Я боюсь, но не за себя, это не измена, нет. Я боюсь за Диану. Ублюдок Форрестер, жополиз хренов. Я просто взбесился, когда увидел его в «Порту радости». Наверняка он теперь ищет Бегби, чтобы рассказать ему обо мне. Хотя… если Псих явно повыдохся, то, может, и Франко постигла та же судьба. У меня в голове возникает картинка: мой кулак, летящий в лицо Франко и вдавливающий его нос прямо в мозг.
Возвращается Диана, но Али с ней нету.
— Она села в такси, — говорит она и добавляет: — Я хочу уйти.
— Ага, — говорю я, допивая свой бренди. Я смотрю на нее и понимаю, что ей просто скучно, ситуация ее нисколько не напрягает и не нервирует. Надо сказать, что меня это впечатляет. И я думаю о том, что ей совершенно не нужно все это дерьмо. Я выдавливаю из себя извинения, и мы собираемся уходить. Псих не возражает.
— Передай Никки, пусть она мне позвонит, — говорит он, скаля белые зубы. Этакая ухмыляющаяся пародия на себя самого.
Мы идем на Хантер‑сквер и садимся в такси. С пульсом у меня явные неполадки, это все от наркоты. Я на приходах, мы едем в никуда. Я знаю, что буду всю ночь лежать рядом с ней, как бревно, или засяду перед телевизором, пока меня не отпустит.
Диана молчит, но я понимаю, что я в первый раз ее подвел. Я не хочу, чтобы это вошло в привычку. Проходит еще минут десять, молчание становится напряженным, и я говорю:
— Извини, милая.
— Твой приятель — просто мудак, — говорит она.
Я никогда не слышал от нее таких слов, и мне не нравится, как они звучат. Бля, да я, похоже, старею. Чувствую я себя отвратительно, как будто бы в меня воткнули металлический стержень. И этот стержень все еще внутри, и рядом с ним моя плоть смотрится просто кошмарно: старая, худосочная, рассыпающаяся и, что хуже всего, смертная.
Такси проезжает Медоуз, и от Медоуз до Толкросс я успеваю заметить на улице Бегби как минимум раза три.
63. «…ты можешь расслабиться…»
Ну вот, я опять в сауне, куда я вроде как поклялась себе не возвращаться. А это Бобби, и он опять до меня докапывается. Вот она, основная проблема хищников — старых и молодых, красивых и просто уродливых, — они охуенно жестоки, точнее, они жестоки во всем, что касается их хуя лично и ебли как таковой. Он говорит, что держит меня в сауне только потому, что я ему нравлюсь. Это похоже на правду, моя техника массажа оставляет желать лучшего, да и подрочить я как следует не могу, однако большинство клиентов отчаянно хотят кончить и поэтому не замечают моей апатии и не обращают внимания на отсутствие техники. Но теперь Бобби решил, что пришло время меня «повысить» — перевести с дрочилова на минеты.
— Клиентам ты нравишься. Ты можешь делать на этом хорошие деньги, лапуля, — говорит он.
Если бы он только знал, что я еще и не такое проделывала, причем не только со своими бойфрендами, но и с совершенными незнакомцами — перед камерой. Но тогда почему меня так напрягает перспектива быстренько отсосать у кого‑нибудь за закрытыми дверями «Мисс Аргентины»? Во‑первых, я не хочу, чтобы у меня в жизни было еще больше секса на коммерческой основе. Всему свое время и место, и все хорошо на своих местах, как говорит мой папа. Мне и так есть чем заняться и о чем подумать, помимо «рабочих» минетов.
Во‑вторых, печально, но факт, большинство наших клиентов — отвратительные уроды, и меня тошнит при одной только мысли о том, чтобы взять у них в рот.
Бобби, что делает ему честь, наделен неплохим деловым чутьем и понимает, что его присутствие, как он сам это называет, «на представительских ролях» явно снижает тон. Кстати, о снижении тона. Как бы невзначай я упоминаю, что знаю Мики Форрестера. Он тут же звереет и говорит:
— Он дерьмо. Преступник и нарк. У него бордель, а не сауна. А ты нас всех под одну гребенку метешь.
— Я еще не видела, как выглядит его массажный салон.
— Массажный салон, ебать‑колотить! Да там нет вообще никаких ограничений, они даже и не пытаютца делать вид, что занимаются массажем или еще чем! Девочки, которые там работают, понятия не имеют, што такое массаж. Они там в открытую торгуют наркотой, коксом. По мне, так им всем давно пора в тюрягу. — Он понижает голос и становится совсем серьезным: — Ты такая хорошая девочка, ты не должна общаться с этим сбродом. Потом проблем не оберешься. Тут понимаешь, какое дело, рано или поздно они сделают так, што ты окажешься на их уровне. Серьезно тебе говорю.
Я думаю о том, что они уже опустили меня дальше некуда, и вежливо улыбаюсь Бобби. Похоже, мистера Форрестера не любит никто, и мне кажется, ничего удивительного в этом нет. Я возвращаюсь домой и делюсь этой мыслью с Марком, который торчит на кухне вместе с Дианой. Она готовит пасту. Марк запрокидывает голову и смеется:
— Микки…
— Этот сутенер? — спрашивает Диана.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
