Jizn_po_sluxam_odna (522851), страница 37

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 37)

– Это из «Золушки», – объяснила она с легким упреком, как будто они вели литературную дискуссию, а он вдруг позабыл, кто написал «Войну и мир», и подула на то место, которое только что укусила.

– Кать, – проскулил он, – ты притормози немного!.. Дай я сам…

Она не слушала. С чего он взял, что она слабенькая и вообще бедняжка?! Она сильная, уверенная, очень красивая, впрочем, это не имеет никакого значения!

Когда‑то он точно знал, что ничего нельзя, и мысль о том, что он так никогда и не узнает, как это может быть, потом долго не давала ему покоя. Сейчас он знал только одно – вот оно, вот же, и с этим ничего нельзя поделать, и нельзя остановить, как нельзя остановить деловитую черную дыру, пожиравшую время, пространство и свет.

Во всех историях, более или менее любовных, которые случались у Глеба после развода, инициатива всегда принадлежала только ему, безоговорочно и определенно. Барышни просто прилагались к любовной истории, которую он затевал от скуки или отчаяния. Глеб знал, чего хочет, и привык добиваться своего, прикладывая больше или меньше усилий, в зависимости от барышни. Чаще меньше, чем больше, особенно с возрастом, когда с ужасающей определенностью понял, что все его истории до крайности однообразны и ничего нового он не изобретет! Все это уже было: знакомство, ресторан, пара телефонных звонков, еще раз ресторан – в худшем случае, если барышня попадалась тонкая и возвышенная, – приглашение на кофе и долгожданная награда – порция секса.

Порция могла быть большой или маленькой, в зависимости от темперамента и наличия времени.

И никаких черных дыр, галактик, вселенных!..

Продвигаясь все выше, Катя добралась до его губ и поцеловала, и этот смешной, почти детский поцелуй доконал Глеба.

Роковая соблазнительница целовалась, как на первом свидании, и это вдруг – в который раз за вечер? – изменило расстановку сил.

– Ты не умеешь целоваться? – изумленным и веселым шепотом спросил Глеб Звоницкий.

– Умею.

– Не умеешь. Но я тебя научу.

Тут только он сообразил, что все это на самом деле, что это она, Катя, что она рядом и он наконец‑то получил ее, что все встало на свои места и теперь будет так до скончания века, а может, и дольше!.. Тут только он понял, что замкнулся многолетний круг, маета закончилась и эта, настоящая, жизнь и эта, настоящая, женщина совершенно не похожи на все, что было прежде.

Он еще ничего не знал о ней такого, что полагается знать мужчине – как пахнет у нее за ушком, от чего она приходит в восторг, а чего боится, как двигаются ее руки и длинная красивая спина, как она дышит, как закрывает глаза, и все эти узнавания еще впереди! Целая вселенная лежала у него в руках и принадлежала только ему!..

Он присвоил эту вселенную, и ничего нельзя изменить.

Она принадлежит ему, и никто больше не посмеет им мешать.

Он готов умереть прямо в эту секунду, потому что больше нельзя терпеть.

Она рядом, все время рядом, и это означает, что вытерпеть можно все.

В какой‑то момент ему стало больно, он не понял от чего, то ли от того, что его, кажется, сегодня побили, то ли от того, что черная дыра надвигалась на него, но боль не остановила и не отрезвила его. Она нахлынула и тут же отступила, ее злобной силы не хватило на то, чтобы залить огонь, стремительно пожиравший все вокруг – и Глеба с Катей, и глухой питерский вечер, прильнувший к окнам, и все неправильное, что было с ними до этого самого дивана и до того самого благословенного куста, под которым Катя нашла его сегодня утром, а может быть, тысячу лет назад!..

Огонь потрескивал весело и беспощадно, от него горело лицо и все тело, и Глеб вдруг удивился, что в комнате темно, – а должно быть светло от этого самого пляшущего веселого огня!..

Вот сейчас, вот в эту секунду, нужно только дождаться, еще немного, еще самую малость, и все станет ясно, понятно, и найдется ответ на самый главный вопрос – зачем?!

Зачем мы все приходим в этот мир, зачем мы ищем и не можем найти друг друга, зачем мы мучаемся, думаем, дышим, ждем?!.

И ответ нашелся, и он был такой очевидный, понятный, простой и такой сокрушительный, что это было трудно, почти невозможно вынести, и восторг накрыл их обоих с головой, закрутил, не давая дышать, и несколько секунд – а может быть, тысячу лет, – Глеб чувствовал себя богом.

Не так уж это и мало – несколько секунд. Или тысячу лет.

Катя мелко дрожала рядом с ним, и он страшно перепугался:

– Ты плачешь?!

– Ты что, с ума сошел?

– А почему ты трясешься?..

– Потому что я тебя люблю, – сказала она дрожащим голосом. – Я так ужасно тебя люблю, что ничего не могу с этим поделать.

– Мы только что поделали все, что нужно. Мы только что поделали все, что делают люди, когда не знают, что делать от любви.

– Глеб, ты говоришь ерунду.

– Нет, не ерунду.

– Ерунду.

Он поцеловал ее куда‑то, куда смог дотянуться.

– Как много лет я ждал, – пожаловался он. – Непонятно, зачем я ждал так долго.

– Ты думал, что ты Пенелопа. Ты стоял на берегу и ждал Одиссея, а он все никак не появлялся. Рейс Петербург – Белоярск задерживался по техническим причинам.

– Я не Пенелопа.

Рассеянным взрослым движением она погладила его по голове.

– А почему у тебя нет волос?

– Потому что я лысый, ты не поверишь.

– Ничего ты не лысый. Ты бритый. Я тебя глажу, и чувствую на твоей голове щетину.

– Кать, – сказал Глеб Звоницкий, – ты сейчас о чем меня спрашиваешь? Ты хочешь, чтобы я отрастил косы? Или сделал пересадку волос? Тебе не нравятся лысые мужчины?

– Нет, что ты! – ответила она совершенно серьезно. – То есть я не знаю, какие мужчины мне нравятся. Может быть, мне нравятся мужчины с шевелюрой, но к тебе это не имеет никакого отношения. Я тебя люблю.

И они еще немного полежали, привыкая друг к другу, обживая собственную вселенную, одну на двоих.

Глеб уже начал засыпать, потому что в этой вселенной было очень уютно, мирно и на редкость славно все устроено, когда какой‑то посторонний звук отрезвил его.

– Что это?

– М‑м?

– Ты слышишь?

Звук повторился, гораздо отчетливей. Глеб, насторожившийся, как пес, моментально понял, что это за звук.

– Глеб, мне так неудобно!..

– Чш‑ш‑ш, – он положил пальцы ей на губы, полежал еще секунду и бесшумно поднялся с дивана.

Ничего не было видно. На ощупь он вытащил из‑под Кати полотенце, в которое давеча был завернут, и снова намотал его на себя. Она тоже поднялась, он видел ее неясный силуэт на фоне диванных подушек.

Теперь, когда он понимал ее, как себя самого, он знал совершенно точно – она испугана. Она испугана и очень хочет, чтобы он ее успокоил.

Разговаривать было нельзя.

Где‑то очень далеко, как будто в подвале, осторожно захлопнулась дверь. Раздался шорох, потом какой‑то приглушенный шум, словно вошедший искал что‑то и не находил.

Катя пошевелила губами, и Глеб быстрым движением погладил ее по голове.

Чертово полотенце мешало ему, и рука опять наливалась болью, и ребра стали некстати цепляться друг за друга, но Глеб был уверен, что знает, кто именно пришел и шарит в темноте.

И этот, пришедший, был ему не страшен.

– Сиди тихо, – сказал он Кате в самое ухо. – Не выходи. Поняла?

Она кивнула.

Очень осторожно, припоминая, где именно стол, где шкаф, а где дверь в коридор, он стал продвигаться на шум. Какая‑то ваза блеснула ему в глаза отраженным лунным светом, и он неслышно прихватил эту вазу.

Просто на всякий случай.

Жаль, что он не знает, где зажигается свет!..

Пришелец тоже почему‑то ковырялся в темноте, хотя, без сомнения, он должен знать, где выключатель. Но он шарил в потемках, Глеб слышал его бормотание, все ближе и ближе.

Он слышал бормотание, и глаза, привыкшие к темноте, видели силуэт, согнувшийся в три погибели, словно тот пытался нащупать что‑то на полу, а Глеб был уже в двух шагах, и ему оставалось сделать последнее движение, как вдруг с потолка ударил свет, полоснул по глазам, и Глеб непроизвольно зажмурился:

– Твою мать!..

Раздался ужасающий грохот, потом визг, полуослепший Глеб кинулся вперед почти на ощупь, и что‑то мягкое и податливое забилось у него в руках.

Было холодно, и в синем синтетическом свете фонарей летел мелкий снег, колол лицо, и ноги давно замерзли, и руки превратились в ледышки, а они все ходили и ходили вокруг бессмертного памятника, так что император, указывающий рукой за Неву, оказывался то слева, то справа.

Хелен поначалу ревела, Владик бестолково ее утешал, а потом бросил.

Ну уволил ее Никас, ну и пес с ним! Конечно, все это неприятно, но не смертельно ведь!..

Что‑то в этом духе Владик и повторял Хелен, а она только мотала головой и наддавала все громче.

А потом вдруг она перестала рыдать, посмотрела на Владика красными кроличьими глазами и шмыгнула носом.

– Что? – спросил Владик. – Что вы придумали, Елена Николавна?

– Позвольте, – тут она остановилась так, что великий император остался у них по правую руку, за спиной Исаакиевский собор, а впереди темная, мрачная вздыбленная река, – а как он там оказался?

– Петр Первый?

– Да какой Петр Первый! Как Никас оказался в номере? Его же не было, не было, я точно знаю!..

– Вы его просто не заметили, Елена Николавна!

– Владик, я еще не сошла с ума.

– Это не факт, – быстро сказал Владик. – То есть вы на меня того… не обижайтесь, конечно, но от такой работы, как у нас с вами, всякий спятит!

– Владислав, я говорю вам совершенно точно! Когда я заходила вечером, до нашего визита, в номере никого не было! Я обшарила каждый угол, даже в ванные заглянула. Во все. Вы что, не верите мне?

– Верю. – Владик, которому все это дело надоело до смерти, согласился бы с чем угодно, только бы вернуться в гостиницу, принять душ, пива выпить, что ли!.. Сериал про благородных и бедных ментов и богатых и ужасных преступников давно закончился, но пива‑то еще можно успеть выпить! – Я вам верю, Елена Николавна, но такой уж у нас с вами сегодня день. Вас уволили, и я тоже уволился. Ну, по крайней мере, я сказал, что работать больше не буду.

Хелен остановилась как вкопанная. Император теперь был у них за спиной, а Нева слева.

Владик все время отслеживал Неву и императора, будто только это и было важно.

– Как?! Кому вы об этом сказали?! Ему?! Никасу?!

– Нет. Я сказал тому, кто меня нанимал. – Владик прищурился на летящий снег. – А меня нанимал никакой не Никас. Да вы же знаете, Елена Николавна!

– То есть вы… – голос у нее внезапно изменился, и Владику даже показалось, что она сейчас опять начнет рыдать, – то есть вы решили уйти с работы?!

– Да это никакая не работа, Елена Николавна! Это цирк с клоуном. Только хуже. Я больше не хочу. Хотя чего теперь об этом говорить, когда вы тоже безработная!..

…Когда Владик вбежал в спальню, Никас визжал так, что, казалось, вибрируют оконные стекла. Хелен пятилась от этого визга, пока наконец спиной не налетела на Владика. Налетела, покачнулась, Владик ее поддержал.

Никас визжал, брызгал слюной, мотал головой и кидался подушками. Слова, которые он не выкрикивал, а вывизгивал, были на редкость оскорбительны, и Владик подумал даже, что оскорблять так жутко, болезненно, страшно умеют, пожалуй, только женщины и вот еще певец Никас. Хелен просила прощения, порывалась стать на колени, потом зарыдала, и Владик выволок ее в коридор.

– Не смей показываться мне на глаза! – неслось им вслед из номера люкс под названием «Рахманинов». – Дура, сволочь! Ты мне всю жизнь испортила! У меня концерт, мне нужно отдохнуть, а ты меня чуть в гроб не уложила, сука проклятая! Пошла вон отсюда! Чтобы я тебя больше никогда не видел, коровища тупорылая! И никто тебя на работу не возьмет, уж я об этом позабочусь! На фабрику пойдешь, калоши клеить, с‑скотина!.. Презервативы штопать, поняла?! Про шоу‑бизнес и порядочных людей ты даже думать забудь, под забором сдохнешь, милостыню будешь просить, в ларьке помидорами гнилыми торговать!.. Проваливай отсюда и козла этого вонючего забирай! Будешь знать, как вламываться среди ночи в чужой номер! И все, ты у меня не работаешь больше!

И вот уже – тут Владик посмотрел на часы – минут сорок они таскаются вокруг императора, должно быть, надоели ему ужасно, и Хелен все это время рыдала, потом похрюкивала, потом тихонько скулила.

Владик все никак не мог понять, из‑за чего столько эмоций?! На нем, на истерике этом, свет клином, что ли, сошелся?!

– Вам хорошо, – сказала Хелен и высморкалась в платок, который все время держала в кулаке, – вы небось работу себе уже нашли!

– Ничего я не нашел.

Характеристики

Список файлов книги