А.Л. Никифоров. Философия науки. История и методология (1998) (1184489), страница 5

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 5)

б) они абсолютно достоверны, в их истинности нельзя сомневаться;

в) протокольные предложения нейтральны по отношению ко всему остальному знанию;

г) они гносеологически первичны — именно с установления прото­кольных предложений начинается процесс познания.

"Ясно и, насколько мне известно, никем не оспаривается, что по­знание в повседневной жизни и в науке начинается в некотором смысле с констатации фактов и что 'протокольные предложения', в которых и происходит эта констатация, стоят — в том же смысле — в начале нау­ки" ²², — писал руководитель Венского кружка М. Шлик. Легко заме-

²² Schlick M. Uber das Fundament der Erkenntnis // Erkenntnis, Bd. 4, 1934, S. 89. — Это практически то же самое, что говорил в свое время Д. С. Милль:

"Начало всякого исследования состоит в собирании неанализированных фактов и в накоплении обобщений, непроизвольно являющихся естественной вос­приимчивости". — Милль Д. С. Огюст Конт и позитивизм. М., 1897, с. 45.

тить, что свойства (б), (в), (г) обусловлены свойством (а). И когда оказалось, что "чистый" чувственный опыт невозможен и, во всяком слу­чае, не может сохранить свою "чистоту" при выражении его в языке, логическим позитивистам пришлось отказаться от (а), а вместе с тем и от всего остального.

В вопросе о том, какова форма протокольных предложений, чти они собой представляют, среди логических позитивистов не было еди­нодушия. Р. Карнап полагал, что эти предложения должны составлять­ся из слов, относящихся к чувственным впечатлениям; О. Нейрат отли­чительный признак протокольного предложения видел в том, что в не­го входит имя протоколирующего лица, "констатации" М. Шлика со­держали слова "здесь" и "теперь", имеющие смысл лишь в конкретной ситуации. Суммируя все эти идеи, можно предположить, что прото­кольное предложение должно было выглядеть приблизительно так: "Я сейчас воспринимаю круглое и зеленое". Предполагается, что это пред­ложение выражает мое "чистое" чувственное переживание в определен­ный момент времени.

Однако это далеко и далеко не так. Данное предложение содержит такие слова, как "круглое" и "зеленое", а эти слова являются общими терминами, т. е. относятся не только к моему сиюминутному ощуще­нию, а к громадному классу ощущений — как моих собственных, так и других людей. Поэтому они выражают лишь то, что является общим для ощущений данного класса, и не способны передать те черты моих ощущений, которые придают им их уникальность и неповторимость. Таким образом, выражая ощущения в языке, мы производим абстраги­рование и обобщение и сохраняем лишь общее и абстрактное.

Вместе с тем, эти слова выражают понятия, которые связаны с другими понятиями и подчиняются определенным законам нашего языка, сформировавшимся в результате длительного исторического развития самого языка и общественной практики. Поэтому в своем содержании ни понятия воплощают также исторический опыт людей. Таким образом, содержание понятий "круглое" и "зеленое" отнюдь не исчерпываются моим мгновенным переживанием, даже если это переживание и оказывает какое-то влияние на их значение. — Это лишь одно из рассуждений, показывающих, что выразить в языке "чистое" чувственное переживание и при этом сохранить его "чистоту", не добавив к нему рационального элемента, невозможно.

Кроме того, следует учесть, что и самого "чистого" чувственного опыта, к которому апеллировали логические позитивисты, не существует. Это показал еще И. Кант. А в психологии XX в. была эксперимен­тально доказана связь, существующая между работой органов чувств и мышлением человека, в частности, даже его профессиональными зна­ниями. Таким образом, убеждение логических позитивистов в том, что наука опирается на твердый эмпирических базис, а этот базис состоит из абсолютно истинных протокольных предложений, выражающих чувственные переживания субъекта, оказалось ложным. Даже если бы существовал "чистый" чувственный опыт, его невозможно было бы вы­разить в языке. Но к тому же такого опыта просто не существует.

Между прочим, любопытный пример методологической псевдо­проблемы, возникающей в результате принятия неоправданных фило­софских предпосылок, дает проблема интерсубъективности протоколь­ного языка, которая в течение ряда лет волновала логических позити­вистов. Если считать, что протокольные предложения выражают "чис­тый" чувственный опыт субъекта, то оказывается, что у каждого субъ­екта свой собственный протокольный язык. Это обстоятельство порож­дает достаточно серьезную трудность, если при этом еще утверждают, что наука занимается трансформацией протокольных предложений и каждое научное предложение имеет смысл лишь постольку, поскольку его можно свести к протокольным предложениям. Получается, что ка­ждый субъект имеет свою собственную науку и принимает лишь те на­учные предложения, которые согласуются с его личным протокольным языком. Но факт существования общепризнанной интернациональной науки налицо. Значит, нужно отыскать "интерсубъективный" прото­кольный язык, т. е. такой язык, который был бы общим для всех инди­видов. Совершенно очевидно, что проблема нахождения общего эмпи­рического языка неразрешима в рамках феноменализма.

Все это вынудило логических позитивистов перейти сначала к физикалистскому эмпирическому языку, а затем к "вещному" языку, опи­равшемуся на понятие наблюдаемости. Такой переход позволил им не только избавиться от целого ряда неразрешимых проблем, но и приб­лизил методологическую концепцию логического позитивизма к реаль­ной науке

Идею языка наблюдения, термины и предложения которого отно­сятся к чувственно воспринимаемым вещам и их свойствам, разработал Р. Карнап. Предикат Р он называет "наблюдаемым" для субъекта N. если при соответствующих условиях для некоторого предмета а субъ­ект N может придти к решению об истинности предложения "Ра" или "не-Ра" 23. Например, с помощью наблюдения субъект может решить, какое из двух предложений — "Арбуз круглый" или "Неверно, что ар­буз круглый" — является истинным. В предложения языка наблюдения

23. Сатар R. Testability and Meaning. Ч. Ш, § 11 // Philosophy of Science, V. 4,1937

могут входить лишь те термины, которые обозначают чувственно вос­принимаемые вещи и свойства. Поэтому с помощью наблюдения мы всегда можем установить, истинно то или иное предложение языка на­блюдения или ложно.

Правда, для этого еще недостаточно, чтобы эмпирический язык содержал только термины наблюдения, нужно еще наложить некото­рые ограничения на формы предложений, которые в нем допускаются. и языке наблюдения Карнап разрешает использовать только экстен­сиональные логические связки, поэтому все молекулярные предложе­ния этого языка являются функциями истинности составляющих их атомарных предложений ²⁴. — Это обеспечивает проверяемость всех предложений эмпирического языка посредством наблюдения.

Нетрудно увидеть, что несмотря на отказ от феноменализма, ос­новные идеи логических позитивистов относительно эмпирического базиса сохранились — даже после дискуссии 30-х годов по поводу про­токольных предложений. Эмпирические предложения уже не являются абсолютно достоверными, но их истинность обосновывается наблюде­нием, и раз она установлена, в ней трудно сомневаться. Таким образом, твердый, несомненный эмпирический базис науки сохраняется. Гермины наблюдения заимствуют свои значения из чувственного опы­та; этот опыт, в свою очередь, определяется работой органов чувств, а поскольку органы чувств у людей не изменяются, постольку эмпириче­ские термины и весь эмпирический язык оказываются нейтральными по отношению к теоретическому знанию и его развитию. Как для Ари­стотеля листья деревьев были зелеными, а небо — голубым, так и для Ньютона, и для Эйнштейна. Язык наблюдения этих мыслителей был одним и тем же, несмотря на различие их теоретических представлений. Сохраняется и гносеологическая первичность языка наблюдения: про­цесс познания начинается с наблюдения, с констатации фактов; затем наступает очередь обобщения результатов наблюдения и лишь после этого может начать свою работу теоретик.

Идея языка наблюдения на первый взгляд представляется доволь­но простой и ясной. Однако небольшой философский анализ тотчас обнаруживает, что здесь нет ни простоты, ни ясности. Дело в том, что весьма неясным оказывается основное понятие "наблюдаемости".

Прежде всего, это понятие носит субъективный характер: то, что наблюдаемо для одного человека, может оказаться ненаблюдаемым для другого благодаря индивидуальным различиям наблюдателей (близорукость или дальнозоркость, цветная слепота, профессиональ-

²⁴ Требования, предъявляемые к языку наблюдения, см. в работе: Саrnap R. The Methodological Character of Theoretical Concepts // Minnesota Studies in the Philosophy of Science, V. I, Minneapolis, 1956.

ная тренированность и т. п.). Пусть мы не будем обращать внимания на эти различия и решим ориентироваться на некоего "среднего" на­блюдателя. Однако трудности сохраняются.

Встает вопрос: можно ли использовать при наблюдении приборы? Допустим, мы отвечает "нет" и решаем говорить только о "непос­редственном" наблюдении, т. е. о наблюдении, не использующем ника­ких приборов. Но разрешается ли пользоваться очками или, может быть, следует считать, что носящие очки не наблюдают "непос­редственно"? ^м А если мы смотрим через оконное стекло, то является ли наше наблюдение "непосредственным" или оконное стекло — тоже прибор? — Вопросы подобного рода показывают, что понятие "непос­редственного наблюдения" лишено смысла, ибо в процессе наблюдения мы никогда не можем исключить воздушную среду, которая изменяет свои оптические свойства в зависимости от колебаний температуры, за­грязненности атмосферы и т. п., а также слизистую оболочку глаза. "Не­посредственно" наблюдать можно было бы только лишив себя глаз!

Приходится допускать использование приборов при наблюдении. Однако в этом случае граница между наблюдаемым и ненаблюдаемым становится совершенно неопределенной. Наблюдаем ли мы колебания температуры атмосферного воздуха, когда следим за повышением или понижением столбика ртути в термометре? К тому же сфера наблюдае­мого постоянно расширяется по мере появления новых приборов. А это означает, что язык наблюдения также является неопределенным и изменяется с течением времени. Нельзя говорить, что язык Аристотеля и Эйнштейна один и тот же и что перед ними была одна и та же сово­купность наблюдаемых фактов. Доверие к приборам и результатам, полученным с их помощью, опирается на доверие к теориям, на основе которых созданы и работают эти приборы. Это означает, что в наш язык наблюдения проникают теории, и он существенно зависит от тео­рий. Но тогда как же можно считать, что познание начинается с на­блюдения? Как можно продолжать верить в существование автономно­го языка наблюдения и в то, что он принципиально отличается от тео­ретического языка?

Логическим позитивистам не удалось найти в науке тот несомнен­ный эмпирический базис, существование которого вытекало из их ло­гико-гносеологических посылок. Выяснилось, что такого базиса вооб­ще нет. В настоящее время некоторые философы науки продолжают ве­рить в существование эмпирического языка, независимого от теорий. Чаще всего в качестве такого языка выступает фрагмент обычного раз-

²⁵ См. критику дихотомии наблюдаемого—ненаблюдаемого в статье: Max­well G. Ontologocal Status of Theoretical Entities // Minnesota Studies in the Phi­losophy of Science, V. 2, Minneapolis, 1962.

говорного языка. Но основания для выделения такого языка теперь уже совсем иные, нежели были у логических позитивистов.

Сейчас уже не говорят о полной достоверности и несомненности предложений эмпирического языка и признают влияние теорий на этот язык. Однако такой язык все-таки нужен, по мнению некоторых авто­ров, например, для сравнения и выбора теорий. Если нет некоторого эмпирического языка, общего для конкурирующих теорий, то сравне­ние этих теорий оказывается невозможным. Для того чтобы мы могли' поставить эксперимент, результат которого помог бы нам выбрать од­ну из конкурирующих теории, нужен нейтральный эмпирический язык, в котором мы смогли бы выразить этот результат. Таким образом, ес­ли сейчас кто-то продолжает говорить об эмпирическом языке, то от­сюда еще не следует, что он разделяет воззрения логических позитиви­стов. Однако когда эмпирический язык пытаются противопоставлять теоретическому языку как более достоверный, более обоснованный, более ясный — менее достоверному и ясному, то это, по-видимому, возврат к идее эмпирического базиса логических позитивистов.

1.5. КРИТЕРИИ ДЕМАРКАЦИИ

Существует древняя философская проблема, обсуждение которой восходит еще к первым античным философам: как отличить подлинное надежное знание от изменчивого мнения или то, что я могу знать, от того, во что я вынужден верить? В философии науки XX в. эта пробле­ма предстала в виде проблемы демаркации: как провести разграничи­тельную линию между наукой и другими формами духовной деятельно­сти — философией, религией, искусством и т. п.? Отличается ли наука от философии и мифа, а если отличается, то — чем? Именно эта про­блема весьма сильно занимала логических позитивистов, и они затратили большие усилия на ее решение. Однако им не удалось решить ее так, как им бы хотелось. Логические позитивисты пытались провести четкую логическую границу между наукой и не-наукой, но как в ходе них попыток и выяснилось, что эта граница весьма условна и истори­чески изменчива. — По-видимому, как раз в этом состоит самый цен­ный результат обсуждения проблемы демаркации.

Опираясь на понимание научного знания как описания чувственного иного и руководствуясь аналогией с экстенсиональной логикой, в которой истинность молекулярных предложений устанавливается обращением к значениям истинности атомарных предложений, логиче­ские позитивисты в качестве критерия демаркации избрали верифицируемость: предложение научно только в том случае, если оно верифи­цируемо, т. е. если его истинность может быть установлена наблюдени­ем, если же предложение неверифицируемо, то оно ненаучно. Протокольные предложения не нуждаются в верификации, так как представ­ляют чистый чувственный опыт и служат базой для верификации всех других предложений. Остальные предложения языка науки должны быть верифицированы для того, чтобы доказать свою научность. Про­цесс верификации выявляет чувственное содержание научных предло­жений, и если некоторое предложение нельзя верифицировать, то это означает, что оно не обладает чувственным содержанием и его следует изгнать из науки. Предложения философии нельзя верифицировать, по­этому она сразу же отсекается от науки.

Логические позитивисты пошли еще дальше и объявили верифицируемость не только критерием демаркации, но и критерием осмыс­ленности: только верифицируемые предложения имеют смысл, невери­фицируемые предложения бессмысленны.

Отождествление осмысленности с верифицируемостью, по-видимо­му, было подсказано экстенсиональной логикой. Попытки устранить парадоксы, обнаруженные в теории множеств, и разработка теории типов Б. Расселом привели к тому, что старая дихотомия истины и лжи была заменена трихотомией истинности, ложности и бессмысленности. Предложение может быть не только истинным или ложным, но и просто бессмысленным. Причем его бессмысленность может быть обусловлена не просто нарушением правил обычной грамматики,, а нарушением логических правил построения предложений, которое может быть выявлено только с помощью логического анализа. Витгенштейн отождествил смысл предложения с тем положением дел, ко­торое оно описывает²⁶. То, что некоторое предложение имеет смысл, т. е. говорит о каком-то реальном положении дел, выясняется в результате сведения этого предложения к атомарным предложениям, которые не­посредственно сопоставляются с фактами. Те же предложения, которые не являются функциями истинности атомарных предложений и, таким образом, не говорят о фактах, Витгенштейн объявляет бессмысленными.

Характеристики

Список файлов книги