Диссертация (1098035), страница 14

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 14)

²²⁹ Там же. С. 298.

²³⁰ Белинский В.Г. Сочинения Александра Пушкина: Статья третья// Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: в 13 т.

М., 1957. Т.7. С.228.

²³¹ См. об этом: Лекманов О.А.Осип Мандельштам (серия ЖЗЛ). М., 2009. С.226.

²³² Ср. с цветаевской оценкой: «Вы первый поэт, в чей завтрашний день я верю, как в свой» (Письмо Пастернаку от 10 февраля 1923// Марина Цветаева, Борис Пастернак: Души начинают видеть: Письма 1922-1936 гг. С.33)

оценках он не может совершенно отгородиться от шума времени. Неслучайно тема Пастернака вырастает в его статье из подробного разговора о футуризме – так, в контексте футуризма рассматривали новые книги стихов Пастернака практически все современные ему критики. Подспудно присутствует в мандельштамовской статье и ставшее уже обязательным сопоставление Маяковского с Пастернаком. Отмечено и синтаксическое новаторство Пастернака, обновляющего «кровеносную систему стиха». В параллель к этим «общим местам» можно привести, в частности, фрагмент из уже упоминавшейся статьи И.Груздева

«Утилитарность и самоцель», рассматривающей Пастернака в контексте русского футуризма. Груздев сходным образом оценивает Асеева: «Он не открыватель новых земель, а мускулистый работник на уже отведенном историей огороде, не ищущий мастер, а даровитый и неошибающийся ученик» ²³³; дает близкую характеристику Маяковскому: «Маяковский ввел в поэтический оборот лапидарность уличной речи, мотивируя ее комически…» ²³⁴, сравнивая его с Пастернаком: «Маяковский заслонил Пастернака, между тем, Пастернак во многом параллель Маяковскому» ²³⁵, отмечает синтаксическое новаторство Пастернака и внедрение им в поэзию разговорной речи: «Пастернак («Сестра моя жизнь» М., 1922) ввел в поэзию комнатный язык, нашу обиходную речь, -- путаную, неряшливую порой, недоговоренную, – мотивировав ее темами лирическими»;

«”Непонятность” Пастернака и проистекает из такой недоговоренности, пропуска то подлежащего, то дополнения, или усиленной инверсии…» ²³⁶. Однако при всех типологических совпадениях не стоит забывать, что конечные выводы Мандельштама гораздо глубже и сложнее, чем эти расхожие истины. То же можно сказать и о двух других его статьях, объединенных под названием «Заметки о поэзии».

²³³ Груздев И. Утилитарность и самоцель// Петроград: Литературный альманах. Вып.1. Пг., 1923. С.188.

²³⁴ Там же.

²³⁵ Там же. С.189.

²³⁶ Там же.

Рассуждая о двух противоположных стихиях русского языка – книжной и разговорной, Мандельштам пишет: «Для российской поэтической судьбы глубокие, пленительные глюковские тайны не в санскрите и не в эллинизме, а в последовательном обмирщении поэтической речи» ²³⁷. «Сестру мою жизнь» он считает самой удачной современной попыткой внедрения разговорной речи в поэзию, прежде всего на уровне синтаксического построения – «у Пастернака синтаксис убежденного собеседника, который горячо и взволнованно что-то доказывает» ²³⁸. И в этом смысле «у нас сейчас нет более здоровой поэзии» ²³⁹. Если в предыдущей статье пастернаковская книга стихов называлась требником, то теперь подбирается более значимая метафора – это «библия для мирян». Оттенок сакрального отношения к «Сестре моей жизни» сквозит и в том, и в другом образах. В лютеровских аллюзиях содержится намек на сложные отношения Пастернака с современностью, который разворачивается ниже: «Величественная домашняя русская поэзия Пастернака уже старомодна. Она безвкусна потому, что бессмертна; она бесстильна потому, что захлебывается от банальности классическим восторгом цокающего соловья. Да, поэзия Пастернака прямое токованье (глухарь на току, соловей по весне), прямое следствие особого физиологического устройства горла, такая же родовая примета, как оперенье, как птичий хохолок» ²⁴⁰. Появившееся в начале статьи «щелканье и цоканье Языкова» как прямое предвестие пастернаковского языка теперь обратилось в «восторг цокающего соловья» и отсылку к приведенному здесь же стихотворению «Определение поэзии». Цитированный фрагмент, по наблюдению Л.С.Флейшмана, содержит также реминисценцию из пастернаковской статьи «Несколько положений», опубликованной в альманахе «Современник» весной 1922 г.: «Токованье – забота природы о

²³⁷ Мандельштам О.Э. О поэзии// Мандельштам О.Э. Собрание сочинений в 4-х томах. М., 1993. С.555.

²³⁸ Там же. С.556.

²³⁹ Там же. С. 556.

²⁴⁰ Там же. С. 556.

сохранении пернатых, ее вешний звон в ушах. Книга – как глухарь на току. Она никого и ничего не слышит, оглушенная собой, себя заслушавшаяся» ²⁴¹. Автометаописание Пастернака практически совпадает с декларациями Мандельштама-критика.

Статья «Заметки о поэзии» продолжает тему «Бури и натиска», разворачивая ту же самую мысль – о поэзии Пастернака как о единственной на сегодняшний день наследнице классической русской традиции (Батюшков, Языков, Фет), связанной с усовершенствованием и гармонизацией языка, которая ведет его по единственно возможному,

«среднему удобному пути» сближения с разговорной речью.

1. Организатор речи.

Практически полное совпадение с Мандельштамом по вопросу о разговорной речи обнаруживает рецензия на «Темы и вариации» Пастернака, которая вышла из лефовского лагеря. Она была написана Н.Асеевым почти через год после его первой рецензии на «Сестру мою жизнь». Собственно автор сделал все возможное, чтобы расширить рамки жанра до литературоведческой статьи, отсюда и название – «Организация речи». Статья посвящена не только Пастернаку, но общим вопросам организации поэтической речи, которые всегда представлялись Асееву краеугольными.

Статью свою Асеев начинает с теоретического вступления, в котором определяет две, по его мнению, важнейшие категории – мелодийное и интонационное начала в русской поэзии. Мелодийное (напевное) начало – традиционное для русской лирики XIX века, сыгравшее большую роль в развитии поэтической лексики и метафорики, но устаревшее на современном этапе, напрямую связывается Асеевым с определенным типом политического устройства – со старым режимом. «В самом деле: пассивно-созерцательная тематика, неизменно сопуствующая мелодийному

²⁴¹ Флейшман Л.С. Борис Пастернак в двадцатые годы. С.15.

“распевочному” началу в поэзии, была сама по себе обусловлена тем полувосточным абсолютизмом, первым толчком которому было лишь освобождение крестьян» ²⁴². Сомнительным в этой связке выглядит не только политическая ее составляющая, но и сам термин, используемый Асеевым, не закрепленный традицией и не обладающий объективным смысловым наполнением. По мысли Асеева, к концу XIX века мелодийное начало стало постепенно вырождаться, напевность обернулась бессодержательностью и, главное, отсутствием гражданственности, поскольку поэтами-мелодистами игнорировалась социальная проблематика (приводится ряд соответсвующих примеров). «Одновременно с таким положением поэтического мастерства не могло не существовать и иной тенденции его разрешения и развития: стремления к интонационной выразительности. Под последней мы имеем в виду в противовес чисто ритмическому, мелодийному заданию – развертывание строки и строфы в плане ораторской или разговорной речи» ²⁴³. Заметим в скобках, что определение, которое подбирает Асеев для «интонационной выразительности» звучит тоже крайне расплывчато. Чувствуя, что изобретенный им термин не так уж легко поддается дешифровке и употреблению, Асеев пытается пояснить его, вводя еще одно понятие –

«интонационный жест», но и эта попытка не кажется слишком успешной:

«Поясняя, вкратце, что мною подразумеваются под терминами интонационная выразительность, “интонационный жест” и пр., употребляемых мною если и не в строго научном, то, конечно, и не в буквальном их значении. Совпадение ритмического хода с наиболее выразительной разговорной интонацией, иногда зависимость ритма от нее, но ни в коем случае не обратное подчинение интонации ритмике, я называю интонационным жестом строки или строфы, ради которого и согласно с которым они строятся. Объединение ряда таких жестов,

²⁴² Асеев Н.Н. Организация речи: Б.Пастернак. «Темы и вариации». 4 книга стихов. К-во «Геликон», М.-Б. 1923 г. Стр.125// Печать и революция, 1923. Кн.6. С.71.

²⁴³ Там же. С.72.

фабулярное и формальное, создает интонационную выразительность стиха» ²⁴⁴. Если теоретико-литературные проблемы нелегко поддаются разрешению, то в области историко-литературной Асеев оказывается на высоте, трактуя развитие поэзии с позиций марксистко-ленинской теории классовой борьбы. Прогрессивное в начале своего существования мелодийное начало получило к концу XIX века неприятный монархический оттенок, стало клониться к закату и по логике классовой борьбы должно было неминуемо пасть, а интонационная выразительность оказывалась в роли революционного класса, выстраивающего новую систему отношений в мире поэзии.

Среди поэтов нового типа, в творчестве которых победило интонационное начало, Асеев называет Хлебникова, Ел.Гуро, Маяковского и Пастернака. Пастернаку посвящена вся последующая часть статьи, которая начинается с полемического вступления: Асеев сражается с невидимыми противниками. Одни из них якобы причисляют Пастернака к мелодистам, основываясь на сгущенном лиризме его стихов, а также на соблюдении им «внешних начертательных форм» и использовании

«чопорной», тщательно отобранной лексики. Другие считают его поэтом-

«интимистом», погруженным в сложнейшие личные переживания и недоступным современному широкому читателю. Третьи вообще относят его к символистам. Все три точки зрения Асеев последовательно берется опровергнуть, но делает это с предельной осторожностью. Вообще в тексте рецензии явственно заметно стремление Асеева усидеть на двух стульях. С одной стороны, он твердо придерживается лефовской концепции прикладного искусства, полезного для масс, и с этой точки зрения хвалить Пастернака ему уже явно не с руки. Но с другой стороны – давние отношения с Пастернаком, вероятно, искреннее восхищение его поэзией, дружественная позиция Пастернака по отношению к ЛЕФу и Маяковскому диктуют другое. Самый существенный вопрос для Асеева – это вопрос

²⁴⁴ Там же. С.74.

актуальности творчества Пастернака для широкого читателя. Пытаясь разрешить его, автор ищет подспорье и находит его в авторитете Брюсова. Напомним, в своей статье «Вчера, сегодня и завтра русской поэзии» Брюсов подчеркивал два пункта: не было в России поэта, более популярного, чем Пастернак со времен Пушкина; молодые поэты заучивают его стихи, еще не появившиеся печати, и подражают ему полнее, чем Маяковскому. «За изгибом его периода следуют сомнамбулически даровитейшие из молодых» ²⁴⁵, – вторит Брюсову Асеев. Секрет популярности Пастернака в его особой способности организовывать речь по принципу интонационной выразительности: «В отличие от прежде практиковавшегося приема – введения разговорной интонации в виде цитаты, диалога или обращения к читателю, – в поэзии Б.Пастернака интонационное начало преобладает как причина бытия всего стиха» ²⁴⁶. Асеев словно бросает Пастернаку спасательный круг: поэзия Пастернака прогрессивна, поскольку господствующее в ней интонационное начало революционно уже в силу своей роли в истории литературы, подобной роли пролетариата в истории. Отметим, что самому Пастернаку понимание интонации как категории поэтики было совершенно чуждо. Об этом он не раз высказывался в разных контекстах, косвенно имея в виду прежде всего критические опыты Асеева²⁴⁷. Так, в позднем письме к С.Чиковани он пояснял: «… Об интонации. Это слово когда-то часто применялось ко мне в речах и статьях, и всегда вызывало во мне неизменное недовольство и недоумение. Это понятие слишком побочное и бедное, чтобы заключить в себе что-то принципиальное и многоохватывающее, на чем можно было бы построить теорию, даже отрицательную и боевую, даже в молодые дни общественного распада и уличных потасовок» ²⁴⁸. В очерке «Люди и положения» Пастернак писал: «Ради ненужных сближений меня с

Характеристики

Список файлов диссертации