Рынок труда и политика занятости в переходный период

Лекция 9_Рынок труда и политика занятости в переходный период

(по материалам работы Р. И.Капелюшникова «Российский рынок труда: адаптация без рестуктуризации» <http://www.libertarium.ru/10779>

Рынок труда -- одно из наиболее важных звеньев современной экономики. Смена экономического режима неизбежно принимает здесь особенно болезненные формы, поскольку для миллионов людей трудовая деятельность является основным источником дохода и главным полем личностной самореализации.

Особенности формирующейся российской модели рынка труда едва ли могут быть адекватно описаны и оценены вне сравнительно-страновой перспективы. Принципиальное значение при таком подходе приобретает выбор точки отсчета. Очень часто за нее принимают наиболее развитые страны мира, так что российский рынок труда неизбежно предстает как незрелый, разбалансированный и малоэффективный. На наш взгляд, чтобы избежать смещения перспективы, его нужно рассматривать в контексте опыта других стран с переходной экономикой, прежде всего Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ), двигавшихся по тому же маршруту -- от плановой к рыночной экономической системе. Не менее важен вопрос о хронологических границах процесса системной трансформации.

Главная задача предлагаемого анализа -- выявить специфику "российского пути" в сфере занятости. Но для этого необходимо сначала обратиться к тому наследию, которое было оставлено России системой централизованного планирования.

Введение

Как известно, трудовые отношения были одним из наиболее жестко регулируемых сегментов плановых экономик. Государство полностью определяло "правила игры" на рынке труда и практически выступало в роли единственного работодателя. Частный сектор либо отсутствовал, либо занимал подчиненное положение.

Предполагалось, что плановые органы способны балансировать численность и структуру трудовых ресурсов с потребностями производства -- сначала на бумаге, а затем и в реальной жизни, доводя до отдельных предприятий соответствующие плановые задания. Однако в современном динамичном обществе, строящемся на сложной системе разделения труда, попытки реализации идеи всеобъемлющего централизованного планирования были заведомо обречены на провал и неизбежно порождали глубокие диспропорции, как количественные, так и качественные. Для их смягчения допускались, хотя и в сильно усеченном виде, отдельные "рыночные" элементы, такие как оплата труда в денежной форме, самостоятельное принятие работниками решений о найме и увольнении и т. д. Но в целом рынок труда оставался под жестким административным контролем.

Подобная система не могла не вести к серьезным искажениям в структуре занятости. При гипертрофии промышленного сектора (особенно -- машиностроения) весьма слабое развитие имела сфера услуг. Основная масса рабочей силы концентрировалась на крупных и сверхкрупных предприятиях, доля занятых на небольших предприятиях была чрезвычайно низкой. Свое крайнее выражение эта тенденция находила в создание моногородов, вся жизнь которых строилась вокруг одного единственного предприятия.

Рекомендуемые материалы

С точки зрения предложения труда экономики советского типа отличала предельная мобилизация трудового потенциала общества, которая обеспечивалась заниженным уровнем оплаты и разнообразными механизмами внеэкономического принуждения. Участие в общественном труде вменялось в обязанность, уклонение от него влекло за собой кары (от морального осуждения до уголовного преследования). Свобода выбора занятий ограничивалась разнообразными административными правилами и запретами (институтом прописки, обязательным распределением выпускников учебных заведений и т. п.), жесткость которых могла меняться во времени. Строго регламентировалась возможности самозанятости и вторичной занятости. Наконец, плановые экономики всегда включали в себя крупные анклавы принудительного труда (заключенных и ссыльных), причем в отдельные периоды любой труд становился практически неотличим от принудительного. Результатом было поддержание трудовой активности населения на искусственно высоком уровне.

С точки зрения спроса на труд экономики советского типа характеризовались парадоксальным сочетанием хронического избытка кадров с их хронической нехваткой. С одной стороны, предприятия были лишены возможности приобретать производственные факторы именно тогда, когда в них возникала реальная потребность, так что ресурсы (включая рабочую силу) приходилось запасать впрок. Ресурсный резерв был необходим как страховка на случай непредвиденных обстоятельств (перебои в поставках, внезапные пересмотры плановых заданий и т. д.). Отсюда -- тенденция к раздуванию штатов и поддержанию избыточной численности персонала.

С другой стороны, позиции предприятий в торге с вышестоящими властями впрямую зависели от того, сколько ресурсов им уже удалось сосредоточить под своим контролем. В условиях административного установления цен деятельность значительной части предприятий была изначально убыточной и не могла поддерживаться без крупномасштабных дотаций и дешевых кредитов со стороны государства. Отсутствие жестких бюджетных ограничений означало, что предприятия практически не несли никаких издержек, связанных с накоплением чрезмерных запасов, в том числе -- трудовых ресурсов (эти издержки ложились на все общество в целом). В результате каким бы массивным кадровым резервом ни располагали предприятия, он всегда воспринимался ими как недостаточный. В подобных условиях спрос на рабочую силу оказывался ненасыщаемым, а ее устойчивый дефицит превращался в постоянного спутника плановой экономики.

Отсюда -- необходимость жесткого контроля за кадровой политикой предприятий. Хотя при принятии решений, касающихся условий найма и оплаты конкретных работников, они располагали известной свободой маневра, ее границы были крайне узки. За время существования централизованных экономик советского типа состав спускаемых сверху плановых показателей многократно менялся (это могли быть лимиты численности, уровень и темпы роста производительности труда, величина фонда заработной платы, нормативы отчислений в фонды стимулирования и многое другое), но их перечень неизменно оставался чрезвычайно внушительным, а отклонения от них грозили руководителям предприятий серьезными санкциями (от административных взысканий до снятия с занимаемых постов и уголовной ответственности).

Особенно жесткому централизованному регулированию подвергалась оплата труда. Денежная заработная плата поддерживалась на искусственно низком уровне, но дополнялась предоставлением благ и услуг из так называемых "общественных фондов потребления", которые напрямую контролировались государством и оставляли меньше свободы для индивидуального потребителя.[1] Ставки заработной платы устанавливались в рамках единой тарифной сетки, ориентированной на принципы уравнительной оплаты и сжатие дифференциации в доходах. В результате связь между производительностью работников и их вознаграждением нарушалась, а роль заработной платы в качестве сигнала и стимула к перераспределению рабочей силы между регионами, отраслями и предприятиями оказывалась резко ослабленной. Отсутствие гибкости в политике заработной платы частично компенсировалось многочисленными районными, отраслевыми и т. п. коэффициентами и надбавками. Что касается предприятий, то они пытались привлекать и удерживать работников с помощью разнообразных льгот и гарантий, активно развивая социальную инфраструктуру и превращаясь для своего персонала в важнейший канал получения социальных благ и услуг. Это придавало отношениям руководства предприятий с трудовыми коллективами отчетливо выраженный патерналистский характер.

Поиск на рынке труда в условиях плановых экономик не мог принимать форму открытой безработицы. Одним из главных достижений "реального социализма" провозглашались ликвидация безработицы и обеспечение "полной занятости". Система материальной поддержки безработных отсутствовала, поскольку отрицалась сама возможность их существования.

Хотя к началу переходного периода многие из ограничений, присущих советской модели рынка труда, были ослаблены или отменены, ее базовые черты все еще сохранялись в полной мере.

В России правовой каркас рынка труда, где основным регулятором выступал бы конкурентный механизм, а не прямой административный контроль, сформировался в поздние перестроечные и первые пореформенные годы, когда была принята серия основополагающих законодательных актов (таких как Закон о занятости (1991), Закон о коллективных договорах (1992) и др.) и внесен ряд принципиальных изменений в Кодекс законов о труде, которые установили новые "правила игры" в трудовых отношениях.

Рыночные реформы означали отмену большей части административных ограничений, действовавших в сфере занятости при прежнем экономическом режиме. Были законодательно определены права и обязанности работников, работодателей и государства применительно к новым условиям. Централизованное планирование как метод регулирования спроса и предложения рабочей силы отошло в прошлое. Государство лишилось статуса работодателя-монополиста, наряду с государственным возник и начал бурно развиваться новый частный сектор. Трудовая деятельность утратила обязательный характер, который она имела в плановой экономике, исключительное право распоряжаться своими способностями к труду было признано за самими работниками. Признание контрактной природы трудовых отношений потребовало углубленной разработки законодательства об индивидуальных и коллективных договорах и усиления роли судебной системы в контроле их исполнением. Искусственные барьеры на пути перемещения рабочей силы (такие как институт прописки и т. п.) были ликвидированы или значительно ослаблены. Широкое распространение получили самозанятость и вторичная занятость. Предприятия получили свободу в определении численности и состава занятого персонала, а также в установлении уровня и степени дифференциации заработной платы. Ужесточение бюджетных ограничений, ставшее следствием рыночных реформ, ослабило стимулы к накоплению излишков рабочей силы. Произошел отход от принципа гарантированной занятости, была признана неизбежность существования такого экономического явления как безработица. Как следствие, возникла и начала функционировать система страхования по безработице (была создана Федеральная служба занятости, учрежден Фонд занятости, определен порядок отчисления страховых взносов и т. д.).

На эволюцию российского рынка труда не мог не наложить серьезного отпечатка трансформационный кризис, в условиях которого она протекала. С одной стороны, России, как и странам ЦВЕ, не удалось избежать резкого сжатия совокупного спроса, последовавшего за либерализацией цен и сокращением государственного субсидирования предприятий, что имело крайне негативные последствия с точки зрения спроса на труд и общего уровня занятости. С другой стороны, под влиянием таких факторов как разрыв устоявшихся хозяйственных связей, новая структура относительных цен на товары и факторы производства, резкое обострение конкуренции и т. п. она столкнулась с необходимостью крупномасштабного перераспределения ресурсов, включая рабочую силу.

С содержательно-экономической точки зрения системную трансформацию можно представить как сочетание двух взаимосвязанных процессов -- реструктуризации и реаллокации (перераспределения) рабочей силы. В первом случае речь идет о преобразовании на новых рыночных основах деятельности сложившихся в рамках прежней системы "традиционных" фирм (государственных и приватизированных); во втором -- о формировании новых частных фирм и перераспределении в их пользу ресурсов из традиционного сектора. Различают защитную, или "спонтанную", реструктуризацию, отражающую пассивное приспособление предприятий к новым условиям, и стратегическую, или "глубинную", реструктуризацию, предполагающую смену общих поведенческих установок. Важнейшие элементы первой -- сокращение текущих издержек (в частности, за счет "сброса" избыточной рабочей силы, накопленной при прежнем экономическом режиме) и отказ от выпуска продукции, не пользующейся спросом; важнейшие элементы второй -- инвестиции в замену устаревшего оборудования и устаревших технологий, овладение новыми организационными и управленческими практиками (в том числе -- в кадровой политике).

Применительно к рынку труда взаимодействие процессов реструктуризации и реаллокации описывается простейшей двухсекторной моделью, разработанной Ф. Агийоном и О. Бланшаром.[2] Предполагается, что реструктуризация вызывает активное освобождение предприятий традиционного сектора от избыточного персонала, что создает почву для роста открытой безработицы. Однако параллельно увеличивается спрос на рабочую силу со стороны нового частного сектора, где после более или менее продолжительного поиска и начинают "оседать" безработные, покинувшие традиционные предприятия. Безработица предстает в этой модели как своего рода перевалочный пункт при перераспределении трудовых ресурсов из стагнирующих сегментов экономики -- в развивающиеся. Соответственно, уровень безработицы определяется соотношением между интенсивностью выталкивания рабочей силы из традиционного сектора и интенсивностью ее поглощения новым частным сектором (позднее потребность в дополнительной рабочей силе может возникнуть и у традиционных предприятий, прошедших через глубинную реструктуризацию).

Задача государства в подобных условиях -- поддерживать оптимальный баланс между силами притяжения и отталкивания на рынке труда с тем, чтобы, с одной стороны, не спровоцировать лавинообразного нарастания безработицы, а, с другой, не заблокировать процесс структурной перестройки экономики. Хотя описанная модель является упрощенной и не учитывает многих важнейших проблем, с которыми столкнулись в ходе рыночных преобразований бывшие социалистические страны, она достаточно точно очерчивает основные направления эволюции рынка труда в переходных экономиках.

В российской экономике процессы реаллокации и реструктуризации занятости приняли достаточно своеобразные формы. То, что российский рынок труда предрасположен к нестандартному поведению, стало ясно уже на первых этапах реформ, когда вопреки всеобщим ожиданиям мощный шок, вызванный либерализацией цен, не привел к всплеску открытой безработицы.[3]. В ноябре 1991 г. министр труда правительства России А. Шохин предсказывал, что в течение первого года реформ 30 млн. чел. потеряют работу, причем половина из них будет обречена на долгосрочную безработицу. Позднее правительственные эксперты на протяжение нескольких лет прогнозировали повышение регистрируемой безработицы до уровня 6%, который так никогда и не был достигнут. Упрощая ситуацию, можно было бы сказать, что специфика российского рынка труда дала о себе знать практически сразу же после запуска программы радикальных реформ, когда вместо ожидавшегося послешокового скачка открытой безработицы российское правительство столкнулось с никем не ожидавшейся эскалацией невыплат заработной платы. Дальнейшие события показали, что развитие рынков труда в России и странах ЦВЕ пошло по разным траекториям, дав основания говорить об особом, "российском" пути в сфере занятости.

1. Производство, занятость и безработица

Старт российских реформ сопровождался ожиданиями "обвального" роста открытой безработицы. Катастрофические предсказания делались как экспертами правительства, так и его критиками, которые исходили из неизбежности резкого сокращения занятости и появления гигантской армии "лишних людей", причем нередко предстоящая безработица прогнозировалась на уровне 25--50%. Однако реальное развитие российского рынка труда опровергло эти мрачные прогнозы. Уровень открытой безработицы, установившийся в российской экономике, оказался весьма умеренным -- намного ниже, чем в большинстве стран ЦВЕ. Чем же можно объяснить этот феномен?

Во-первых, учитывая масштабы и глубину общего экономического кризиса, можно сказать, что установившийся уровень открытой безработицы оказался относительно невысоким. В целом на протяжении большей части 1990-х гг. численность безработных составляла 4-9 млн. человек или 4-10% экономически активного населения. Пик безработицы пришелся на 1998-1999 гг., когда ее уровень достиг - 12-13%, что связано в частности с последствиями финансового кризиса 1998 года.[4] Затем уровень безработицы снизился и в 2002 году составил - 8%.

Таблица 10. Экономическая активность и безработица в России в переходный период (1992-2000).

Во-вторых, рост безработицы растянулся на длительный период и был плавным (без резких скачков, вызванных разовыми выбросами на рынок труда больших масс безработных). Лишь в 1997 году, то есть на шестом году рыночных реформ она перешагнула 10% рубеж, а впоследствии начала уменьшаться. При этом изменения уровня безработицы были слабо связаны с колебаниями производства. Усиление экономического спада далеко не всегда сопровождалось более активным расширением армии безработных, и, напротив, ослабление или даже приостановка негативных тенденций в производстве и занятости не всегда замедляли ее рост.

В российской статистике, как и в статистике многих других стран, используются два способа измерения безработицы. Первый -- по регистрациям в службах занятости, второй -- по результатам регулярных обследований рабочей силы, в которых статус безработного определяется по критериям Международной организации труда (МОТ). Соответственно рассчитываются и публикуются два показателя -- регистрируемой и общей (или "мотовской") безработицы.

Рост как общей, так и регистрируемой безработицы в России был умеренным и плавным. Уровень первой увеличился с 4,7% в 1992 г. до 12,3% в 1998 г., уровень второй -- с 0,8% до 2,7%. Повышательная тенденция в динамике обоих показателей наблюдалась до 1996-1997 гг., когда траектории их изменения стали расходиться. Достигнув пика в апреле 1996 г. (3,8%), регистрируемая безработица начала уменьшаться. Ее снижение было на короткое время прервано в начале 1997 г., но затем почти монотонно продолжалось до середины следующего года. Рост регистрируемой безработицы возобновился только после августовского кризиса 1998 г.: ее уровень повысился с докризисных 2,5% до 2,7% в декабре 1998 г. Большинство исследователей связывают возникшее расхождение в трендах "мотовской" и регистрируемой безработицы с изменениями в методике определения численности официальных безработных, ужесточением условий регистрации и нарастанием задолженности по выплатам пособий.

Следует отметить, что в России наблюдался очень сильный разрыв (в 4-7 раз) между уровнями реальной и зарегистрированной безработицы. Он свидетельствует о слабости экономических стимулов к регистрации в государственных службах занятости и объясняется неверием людей, ведущих поиск на рынке труда, в возможность найти через эти службы подходящую работу, а также низким уровнем поддержки безработных. Большинство российских безработных полагают, что выгоды, которые дает официальная регистрация, не окупают связанных с нею издержек и предпочитают вести поиск самостоятельно.

Таким образом, динамика безработицы в России была достаточно нетипичной. В странах ЦВЕ начало рыночных реформ ознаменовалось резким скачком открытой безработицы -- как общей, так и регистрируемой. Практически везде ее уровень сразу же перевалил за десятипроцентную отметку, а в ряде стран (Болгария, Польша, Словакия) поднимался до 15--20%. (Единственным исключением была Чехия, где безработица устойчиво удерживалась на уровне 3--4%.) Приблизительно к 1995 г. показатели безработицы в большинстве стран ЦВЕ стабилизировались, а затем по мере ускорения темпов экономического роста начали постепенно снижаться.

Относительно умеренный уровень открытой безработицы и ее плавная динамика, характерные для российской экономики, объяснялись сочетанием многих факторов. На российском рынке труда спонтанно возникли и действовали механизмы, не имеющие аналогов или не получившие широкого распространения в других странах: административные отпуска, работа по сокращенному графику, систематические задержки заработной платы, распространение неформальных (теневых) отношений и т.п.

В советской экономике экономические цели ставились и достигались прежде всего на уровне народного хозяйства в целом. Предприятия рассматривались как винтик этого гигантского хозяйственного механизма и являлись объектами централизованного государственного планирования. В этой ситуации рентабельность конкретного производства не являлась первоочередной целью. Перераспределяя ресурсы, государство дотировало многие убыточные предприятия за счет более успешных.

2. Структура безработицы

По своим структурным характеристикам российская безработица также имеет немало отличий от безработицы в других странах с переходной экономикой.

Продолжительность безработицы.

Хотя тенденция к постепенному увеличению сроков безработицы прослеживается как по "мотовским", так и по официальным данным, до сих пор российской экономике удавалось избегать одной из самых серьезных и плохо поддающихся лечению болезней -- формирования устойчивого контингента хронических безработных, имеющих минимальные шансы на трудоустройство.

Обратимся к такому важному показателю как доля лиц, остававшихся без работы год и более, в общей численности безработных. В России его значение по "мотовским" безработным увеличилось с 12,2% в 1992 г. до 42,3% в 2000 г.

По международным стандартам, это все еще достаточно умеренный уровень. Конечно, он существенно выше того, что демонстрирует отличающийся исключительным динамизмом американский рынок труда, где доля длительно безработных не превышает 10%. Вместе с тем в ведущих западноевропейских странах, таких как Великобритания, Бельгия, Германия, Италия или Франция, доля длительно безработных в 1,2--2 раза выше, чем в России. В большинстве переходных экономик свыше года ищут работу 40--60% всех безработных (только в Чехии доля длительно безработных несколько ниже, чем в России, -- примерно 30%).

Таким образом, и эти данные свидетельствуют, что было бы неоправданно приписывать российской безработице какой-то особо "застойный" характер.

Социально-демографические характеристики. По социально-демографическим характеристикам безработица в России достаточно близка к безработице в других странах -- не только с переходной, но и со зрелой рыночной экономикой. За немногими исключениями риск попадания в ряды "лишних людей" выше для тех групп, которые повсеместно рассматриваются как наиболее уязвимые с точки зрения их позиций на рынке труда.

Одним из таких исключений можно считать безработицу среди женщин, которая в большинстве стран мира существенно превышает безработицу среди мужчин. Однако, как показывают данные, в России вероятность попадания в ряды безработных для мужчин и женщин практически одинакова. Уровень общей безработицы среди женщин даже несколько уступает среднероссийскому: в последние годы он был на 0,1--0,4 процентных пункта ниже. Это означает, что нередко встречающиеся утверждения о "женском лице" российской безработицы не имеют под собой достаточных оснований. Правда, среди зарегистрированных безработных доля женщин несколько выше, достигая 62--68%. Но это свидетельствует, по-видимому, лишь о том, что женщины более склонны, чем мужчины, обращаться за содействием в трудоустройстве в государственные службы занятости.

Гендерная дифференциация безработицы

Интересно отметить, что гендерная дифференциация безработицы в странах с переходной экономикой не укладывается в какую-то общую модель. В одних, как и в России, отмечается более высокая безработица среди мужчин, в других -- среди женщин. Но в любом случае эти различия оказываются менее глубокими, чем в большинстве развитых стран. Наиболее вероятное объяснение заключается в традиционно высоком уровне экономической активности женской рабочей силы, который десятилетиями поддерживался в бывших социалистических экономиках. Наличие у женщин опыта трудовой деятельности, мало уступающего по продолжительности опыту мужчин, делает их позиции на рынке труда более прочными.

Безработица среди молодежи

Как и везде в мире, безработица среди молодежи в России выше, чем среди других возрастных групп. Это естественно, поскольку наиболее интенсивный поиск на рынке труда, сопровождающийся неизбежными пробами и ошибками, приходится на начальный этап трудовой активности человека. На протяжении 90-х гг. "мотовская" безработица среди молодежи примерно вдвое превосходила среднероссийский уровень. Следует, однако, отметить, что в других переходных экономиках ситуация была намного более критической, причем даже после их вступления в фазу подъема. До 1997 года уровень молодежной безработицы в России существенно уступал средним значениям по странам ЦВЕ, и только в 1997 году приблизился к ним. (если исключить "благополучную Чехию"). Таким образом, молодые россияне имели, как правило, более широкие возможности для трудоустройства, чем их сверстники из других пост-социалистических стран.

Безработица среди лиц пенсионного и предпенсионного возраста

В развитых странах к уязвимым группам на рынке труда обычно относят лиц пенсионного и предпенсионного возраста. Однако в переходных экономиках, включая российскую, вероятность попадания в ряды безработных для этих возрастных групп относительно невелика. Так, в России уровень общей безработицы среди лиц предпенсионного возраста был в последние годы ниже среднероссийского на 3--4 %, а среди лиц пенсионного возраста -- ниже на 3--4,5 %.

Известно, что одним из главных факторов, определяющих позиции работника на рынке труда, является уровень его образования. Чем больше запас накопленного человеческого капитала, тем меньше риск попадания в ряды "лишних людей". Эта закономерность отчетливо прослеживается и на российском рынке труда. Так, в 2002 году уровень зарегистрированной безработицы среди мужчин с неполным средним образованием был почти в 4 раза выше, чем средни мужчин с высшим образованием; среди женщин аналогичные показатели были несколько ниже, но также достигали почти пятикратной величины.

Структура по источникам поступления. Структура общей и регистрируемой безработицы по источникам поступления  характеризуется отчетливым преобладанием увольнений по собственному желанию на фоне относительно низких показателей численности безработных, уволенных с прежнего места работы в связи с сокращением штатов, ликвидацией или реорганизацией предприятия. При этом на протяжении всего периода реформ прослеживается отчетливая  гендерная асимметрия в этом отношении:

Особенности территориального распределения безработицы. Бремя безработицы крайне неравномерно распределено по территории России.

Сложившаяся в эпоху централизованного планирования структура размещения производительных сил отличалась исключительно высокой степенью специализации, так что последствия трансформационного кризиса для региональных рынков труда оказались далеко неодинаковыми. Его негативное воздействие на занятость сильнее всего сказалось на регионах с высокой долей концентрации предприятий легкой промышленности и машиностроения (прежде всего -- ВПК), где сброс объемов производства был максимальным. Особую остроту приобрела проблема безработицы в экономически наименее развитых частях страны, где возможности обеспечения занятости были ограничены. Наконец, ситуация на рынке труда заметно осложнялась территориальной изолированностью ряда регионов. Соответственно в относительно лучшем положении находились регионы, богатые природными ресурсами, с диверсифицированной структурой производства и благоприятными условиями для развития третичного сектора (торговли, финансовых услуг и т. д.).

Выделяются три основных группы территорий, где уровень общей безработицы существенно превышает среднероссийский. Во-первых, это район Северного Кавказа (Дагестан, Ингушетия, Карачаево-Черкессия, Кабардино-Балкария, Северная Осетия); во-вторых, так называемые старопромышленные регионы европейской части страны (Мурманская, Ивановская, Псковская области и др.); в-третьих, южная часть Сибири и Дальнего Востока (республика Алтай, Тыва, Бурятия, Амурская, Сахалинская и Еврейская автономная области). Как и в других странах с переходной экономикой, наиболее благоприятно на этом фоне выглядят крупнейшие мегаполисы (Москва, Санкт-Петербург), обладающие более широким и разнообразным набором рабочих мест.

По мере развития переходного кризиса различия в состоянии региональных рынков труда углублялись и приобретали устойчивый характер, чему способствовала низкая территориальная мобильность рабочей силы. Ее важнейшими ограничителями выступали сохраняющиеся административные барьеры, отсутствие надежной информации о возможностях трудоустройства в других регионах, неразвитость рынка жилья, недостаточная плотность транспортной сети, высокие издержки, сопровождающие перемену места жительства.

Основные характеристики российской системы поддержки безработных таковы:

· статус безработного с правом на получение пособия предоставляется практически всем категориям не имеющих работу, включая уволившихся по собственному желанию, уволенных за нарушения дисциплины, возобновляющих трудовую деятельность и впервые ищущих работу (исключение составляют студенты и пенсионеры);

· максимальный срок пребывания в составе официально зарегистрированных безработных ограничен 18 мес.;

· пособия предоставляются на срок до 12 мес. (в случае отказа от двух предложений о трудоустройстве его выплата может быть приостановлена на 3 мес.). Если соискатель в течение года перед обращением в службу занятости имел оплачиваемую работу не менее 26 недель, величина базового пособия составляет 75% от среднего заработка по последнему месту работы в первые три месяца безработицы, 60% -- в следующие 4 мес. и затем 45% в оставшиеся 5 мес. (при этом оно не должно быть ниже минимальной оплаты труда и не может превышать среднюю заработную плату в соответствующем регионе). Во всех остальных случаях базовое пособие устанавливается в размере минимальной оплаты труда;

· помимо базового пособия выплаты безработным безработным включают доплаты на иждивенцев (в размере половины минимальной заработной платы на каждого члена семьи);

· после исчерпания права на получение пособия безработному может быть предоставлена материальная помощь (обычно в размере одного-двух минимальных заработков в течение оставшихся 6 мес.).

Системы поддержки безработных, введенные в большинстве переходных экономик на старте рыночных реформ, были исключительно "щедрыми". Пособия устанавливались на высоком уровне, предоставлялись в течение длительных сроков либо вообще бессрочно, требования к регистрации не отличались особой строгостью и т. д. Но вскоре выяснилось, что такой "либеральный" подход, имитирующий системы страхования по безработице в зрелых рыночных экономиках, возлагает на государство непосильное финансовое бремя. В странах ЦВЕ расходы только на пассивные программы на рынке труда достигали 1--2% ВВП, а в Польше доходили до 5--6%, что явно не соответствовало возможностям переходных экономик.  Как следствие, практически повсеместно начали предприниматься шаги по радикальному реформированию сложившихся систем поддержки безработных. Были ужесточены условия регистрации; снижены размеры пособий; ограничен круг лиц, имеющих право на их получение, и сокращены сроки их предоставления; ряд стран отказались от дифференциации выплат в зависимости от уровня предыдущих заработков безработных в пользу фиксированных пособий, единых для всех получателей (Польша, Венгрия).

На этом фоне действующую в России систему трудно однозначно оценить как более жесткую или более либеральную. В России право на получение пособий имели 80--90% зарегистрированных безработных, тогда как в странах ЦВЕ их доля колебалась от 15% до 46%. Причем если в России охват безработных пособиями со временем расширялся, то в государствах ЦВЕ, напротив, становился все более yзким. В других пост-социалистических странах уволившиеся по собственному желанию и уволенные за нарушения дисциплины, равно как возобновляющие трудовую деятельность либо вообще лишены права на пособие, либо начинают получать его с задержкой в несколько месяцев. Как правило, пособие предоставляется только в том случае, если до обращения в службу занятости безработный в течение определенного периода трудился (обычно не менее полугода или года) и с его заработка уплачивались страховые взносы. В России подобные ограничения отсутствуют. Кроме того, в большинстве стран ЦВЕ к безработным, отказывающимся от предложения о трудоустройстве, применяются более жесткие санкции, а в некоторых из них установлены существенно более короткие сроки выплаты пособий (до 6--9 мес.), чем в России.

Казалось бы, в этих условиях стимулы к регистрации в службах занятости должны быть в России много сильнее. Однако в большинстве стран ЦВЕ, как было показано выше, регистрируемая безработица превосходит общую, что служит наглядным подтверждением высокой заинтересованности в получении статуса безработного. В России же более чем четырехкратное отставание регистрируемой безработицы от общей свидетельствует о явной слабости подобных стимулов.

Наиболее распространенное объяснение сводится к ссылке на неодинаковый уровень материальной поддержки, которую обеспечивает регистрация в службах занятости. Действительно, в относительном выражении размер выплат по безработице был в России ниже, колеблясь в пределах 10--30% от средней заработной платы. В странах ЦВЕ аналогичный показатель был выше -- 20--40%. Однако, скорее всего, дело тут не в меньшей щедрости российской системы страхования по безработице, а в неодинаковом составе получателей пособий. В России около половины пособий предоставлялись в минимальном размере, причем в основном такие минимальные пособия выплачивались тем категориям безработных, которые в других реформируемых экономиках, как было отмечено, вообще лишены подобного права.[5] Это обстоятельство ведет к занижению среднего размера выплат в России. При корректировке на различия в составе получателей их уровень оказывается не ниже (в относительном выражении), чем в странах ЦВЕ.

Более значимым фактором, подрывавшим стимулы к регистрации, следует признать систематические задержки в выплате пособий (впрочем, прямо противоположный эффект могли иметь нараставшие параллельно с ними задержки заработной платы).

Однако не менее важную роль, по-видимому, играла другая характерная особенность российской системы поддержки безработных. В странах ЦВЕ безработному, исчерпавшему право на получение пособия, но так и не сумевшему найти работу, начинает выплачиваться либо специальная помощь, размер которой устанавливается на более низком уровне, либо пособие по бедности. Фактически безработный "передается" из вeдения системы страхования по безработице в вeдение системы социального обеспечения. Понятно, почему при таком институциональном устройстве статус официального безработного приобретает немалую ценность.

Показательно в этом смысле, как в странах ЦВЕ менялся состав зарегистрированных безработных: на старте реформ, когда в службы занятости пошел первый поток обращений, подавляющее большинство составляли получатели пособий по безработице, однако со временем их доля начала сокращаться, тогда как доля получателей помощи или пособий по бедности возрастать. В настоящее время такими формами поддержки там охвачены от трети до двух третей всех безработных. В России же, где отсутствуют как специальные программы поддержки длительно безработных (в лучшем случае в течение полугода предоставляется ежемесячная помощь в размере минимальной оплаты труда), так и "мостки" между системой страхования по безработице и системой социального обеспечения, большинство безработных, исчерпавших право на получение пособий и затем -- материальной помощи, просто выбывают из регистра служб занятости.

Три институциональные характеристики представляются здесь наиболее значимыми:

1) ограничение максимального срока пребывания на учете в службах занятости 18 месяцами (в странах ЦВЕ исчерпавшие право на пособия перестают их получать, но при этом остаются в регистре служб занятости);

2) 2) низкий размер минимального пособия, равный минимальной заработной плате;

3) отсутствие прямой зависимости между официальным статусом безработного и правом на получение различных льгот и гарантий, предоставляемых в рамках системы социального обеспечения.

Для значительной части выбывших из регистра служб занятости перспектива повторной регистрации оказывалась в этих условиях малопривлекательной. Думается, именно это -- наряду с задержками в выплате пособий -- служило главной причиной, почему в России соотношение между "мотовской" и регистрируемой безработицей оказывалось обратным тому, которое наблюдалось обычно в других переходных экономиках.

Как видим, анализ структурных характеристик российской безработицы свидетельствует, что по сравнению с безработицей в большинстве стран ЦВЕ российская безработица являлась более динамичной и краткосрочной, равномернее распределялась по социально-демографическим группам, а кроме того была в большей мере свободна от искажающего воздействия государственных программ поддержки безработных.

3. Характеристики институциональной гибкости рынка труда

Излишняя "зарегулированность" способна замедлять адаптацию рынка труда к изменившимся условиям, увеличивать сопровождающие ее издержки, вести к формированию высокой и затяжной безработицы. Напротив, его гибкость позволяет быстрее осуществлять перераспределение рабочей силы и приспосабливаться к новой ситуации с меньшими трениями. Особенно опасна "неповоротливость" рынка труда в переходный период, в ситуации смены экономического режима.

Институциональная гибкость -- комплексное понятие. Многие факторы могут становиться причиной "окостенения" рынка труда, затягивать приспособление к шокам. Анализ показывает, что по большинству институциональных характеристик российский рынок труда предстает как явно менее "зарегулированный", если сравнивать его с рынками труда других пост-социалистических стран.

1. Установление высоких ставок минимальной заработной платы может оттеснять в ряды безработных лиц с низкой производительностью и вести к сокращению возможностей занятости для молодежи.

На российском рынке труда влияние этого фактора практически не ощущалось. В течение всего пореформенного периода законодательный минимум оставался чрезвычайно низким, колеблясь в пределах 8--12% от средней заработной платы.

Фактически минимальная заработная плата приобрела в России несвойственные ей функции, превратившись в счетную единицу при определении размеров социальных пособий, штрафов, государственных пошлин и т. д.

2. Гибкость рынка труда может подрываться жесткой системой индексации заработной платы. Тесная привязка темпов роста номинальной заработной платы к темпам роста цен затрудняет достижение макроэкономической стабильности, если одним из ее необходимых условий выступает снижение реальной оплаты труда. Индексация создает условия для формирования спирали "цены-заработная плата", превращая инфляцию в самоподдерживающийся процесс. Кроме того, она придает инерционность шкале относительных ставок заработной платы, тогда как новые рыночные условия требуют ее кардинальной перестройки.

На ранних этапах реформ во многих странах ЦВЕ были введены весьма жесткие схемы индексации (наиболее яркий пример -- Болгария), обязательные как для государственного, так и негосударственного сектора. Нередко объектом индексации выступала средняя заработная платы, а степень ее защиты от инфляции приближалась к 100%.

Хотя в России Закон об индексации был принят еще в 1991 г., эффективные механизмы ее реализации так и не были выработаны. Индексировалась не средняя, а минимальная заработная плата, причем каждая очередная корректировка требовала принятия специального закона парламентом и его последующего подписания президентом страны. Как следствие, индексация производилась через нерегулярные промежутки времени и вне прямой связи с динамикой стоимости жизни. Важно отметить, что поскольку минимальная заработная плата была положена в основу всей системы социальных гарантий, каждое ее повышение существенно увеличивало нагрузку на расходную часть бюджета. Отсюда -- прямая заинтересованность правительства в том, чтобы проводить индексацию как можно реже.

Все указывает на то, что принятая в России схема индексации оставалась во многом формальной и не могла служить фактором, серьезно затруднявшим борьбу с инфляцией или заметно деформировавшим структуру относительных ставок заработной платы.

3. На старте рыночных реформ практически все пост-социалистические страны пытались сдерживать рост заработной платы с помощью налоговых санкций, взяв на вооружение так называемую налоговую политику ограничения доходов. Подобного рода меры рассматривались как один из наиболее эффективных механизмов противодействия инфляции.

Налоговая политика доходов была разработана и начала применяться еще в последние годы существования Советского Союза. С началом российских рыночных реформ она была модифицирована, но не отменена. Был введен контроль за средним уровнем заработной платы, действие которого распространялось на предприятия как государственного, так и негосударственного сектора. В различные годы нормируемый уровень оплаты труда составлял от 4 до 8 минимальных заработных плат, а ставки налога за его превышение колебались от 32% до 50%. По оценкам специалистов, российская политика налогового ограничения доходов была одной из самых жестких среди всех пост-социалистических стран.[6] Однако ее жесткость в значительной мере сводилась на нет тем, что предприятиями были разработаны разнообразные страховые, депозитные и т. п. схемы, позволявшие им успешно обходить налог на сверхнормативную заработную плату.

В настоящее время многие исследователи переходных экономик склоняются к выводу, что налоговая политика ограничения доходов не оправдала возлагавшихся на нее надежд и принесла, скорее, больше вреда, чем пользы [там же, сс. 28--31]. Хотя с фискальной точки зрения налоги на фонд оплаты труда чрезвычайно привлекательны ввиду легкости их сбора, обращение к ним чревато многими негативными последствиями на микроуровне -- нарушением связи между заработной платой и производительностью труда, переносом налогового бремени на наиболее эффективные предприятия, имеющие возможность оплачивать своих работников по более высоким ставкам, использованием неденежных форм вознаграждения за труд, уводом значительной части заработной платы "в тень". Опасения, что в условиях переходной экономики эскалация требований о повышении заработной платы может выступать чуть ли не главным источником инфляции также, по-видимому, оказались преувеличенными, особенно в тех странах, где, как в России, не было сильных и влиятельных профсоюзов.

Постепенное разочарование в налоговой политике ограничения доходов привело к тому, что пост-социалистические страны одна за другой начали отказываться от нее (до сих пор она сохраняется только в Румынии). В России налог на превышение нормируемого уровня оплаты труда был отменен в 1996 г. Похоже, в этой области российский опыт был схож с опытом других переходных экономик.

4. Налоги и начисления на фонд оплаты труда вбивают "клин" между заработной платой, фактически достающейся работникам, и теми совокупными затратами, которые приходится нести фирмам в связи с использованием их труда. Чем больше этот "клин", тем слабее при прочих равных условиях спрос на рабочую силу.

В России суммарная ставка взносов в социальные фонды (в пенсионный фонд, фонд занятости, фонды социального и обязательного медицинского страхования) составляет около 40% от фонда оплаты труда. В странах ЦВЕ этот показатель выше -- 45--60%. Правда, в некоторых из них существенную долю взносов в социальные фонды вносят сами работники. Необходимо добавить, что схемы, использовавшиеся российскими предприятиями для ухода от налога на сверхнормативную оплату труда, с успехом применялись ими и для сокращения взносов в социальные фонды.

5. Щедрые пособия по безработице могут делать их получателей более "разборчивыми" при оценке предлагаемых вариантов трудоустройства и побуждать к регистрации в службах занятости тех, кто реально не заинтересован в нахождении работы. Средний срок поиска на рынке труда удлиняется, способствуя поддержанию безработицы на высокой отметке. Не менее важно, что щедрый режим выплат ограничивает возможности сокращения заработной платы, затрудняет процесс ее адаптации к изменившимся условиям: вместо того, чтобы соглашаться на получение более низкой оплаты, многие работники предпочитают регистрироваться в службах занятости и существовать на пособия по безработице.

Однако, как было показано выше, особенности устройства и функционирования российской системы поддержки безработных таковы, что в большинстве случаев стимулы к регистрации оказываются весьма слабыми. По-видимому, и в этом отношении российский рынок труда едва ли отличался чрезмерной "зарегулированностью".

6. Жесткая регламентация процедур найма и увольнения заставляет фирмы осторожнее относиться к привлечению дополнительных работников, поскольку от них будет нелегко освободиться, если впоследствии в этом возникнет необходимость. Во многих странах увольнения допускаются только при условии предварительного уведомления самих работников, получения согласия от профсоюзов и государственных органов занятости, выплате значительных выходных пособий и т. д. Повышенная осторожность фирм при найме может обрекать многих ищущих работу на длительное пребывание в рядах безработных.

По российскому законодательству, в случае увольнения в связи с сокращением штатов, реорганизацией или ликвидацией предприятия работнику полагается компенсация в размере двух-трехмесячного заработка. Профсоюзные организации должны извещаться о предстоящем высвобождении за три, а местные службы занятости за два месяца.

В большинстве стран ЦВЕ выходные пособия также не превышают суммы двух-трехмесячного заработка. Вместе с тем во многих из них применяется более дифференцированный подход. Выходное пособие выплачивается только в случае массовых увольнений, а его размер ставится в зависимость от стажа работы увольняемого на данном предприятии.

Сравнительный анализ показывает, что российская система по оказанию поддержки сокращенным работникам является, по-видимому, более обременительной для предприятий, чем системы, действующие в странах ЦВЕ. Однако эти издержки компенсируются той легкостью, с которой российские предприятия могут обходить соответствующие требования и ограничения. В их распоряжении имеется широкий набор средств (от лишения премий и ужесточения дисциплины до отправки в административные отпуска и задержек заработной платы) для того, чтобы побуждать работников к добровольному уходу, избавляя себя от необходимости выплачивать выходные пособия.

7. "Склероз" рынка труда может вызываться негибкостью относительных ставок заработной платы. Если допустимые разрывы в оплате труда узки и жестко контролируются, то это подрывает стимулы к привлечению менее опытной и менее квалифицированной рабочей силы, обрекает значительную ее часть на незанятость.

В России система тарифных ставок была полностью децентрализована в ходе рыночных реформ (а частично даже до их начала). Прямое государственное регулирование сохранилось только в бюджетном секторе, где действует введенная в 1992 г. Единая тарифная сетка (ЕТС), состоящая из 18 разрядов (ставка первого разряда соответствует законодательному минимуму заработной платы, хотя по решению правительства может устанавливаться выше него). Несомненно, это вносило определенный элемент негибкости в структуру относительной заработной платы. Из-за более тесной привязки к законодательному минимуму оплата труда в бюджетном секторе оказывалась существенно ниже среднего уровня. Чтобы поддержать наиболее низкооплачиваемые категории бюджетных работников, правительство было вынуждено повышать ставки низших разрядов в большей пропорции, чем ставки высших разрядов. Это вело к нивелирование оплаты труда в бюджетном секторе и прогрессирующему вымыванию из него наиболее квалифицированной части кадров. Поскольку ЕТС регулирует ставки оплаты труда не только на федеральном, но и на региональном уровне, она лишала региональные власти возможности дифференцировать заработную плату различных категорий бюджетных работников в соответствии с местными потребностями и условиями.

Но в остальном шкала относительных ставок заработной платы формировалась без прямого государственного вмешательства.

8. Мощные и влиятельные профсоюзы нередко выступают носителями монопольной власти на рынке труда. Их деятельность способна подрывать конкурентный характер установления заработной платы, провоцировать гонку между заработной платой и ценами, препятствовать межотраслевому и межфирменному перераспределению рабочей силы, порождать высокую безработицу в неюнионизированном секторе. В переходных экономиках все это входит в прямое противоречие с задачами структурной трансформации. Мощные профсоюзы, обладающие достаточными политическими ресурсами, чтобы навязывать государству свои требования, способны тормозить необходимые рыночные преобразования или вообще делать их невозможными.

При социализме профсоюзы не являлись свободными ассоциациями трудящихся, а были встроены в общую систему государственного управления и служили "приводным ремнем партии", по известному выражению В. Ленина. Членство в них было почти всеобщим, охват коллективными договорами приближался к стопроцентному. Однако само заключение коллективных договоров выступало как чистая формальность, как один из элементов обязательного социального ритуала, пронизывавшего все стороны жизни обществ советского типа. Профсоюзные организации на местах находились в полной зависимости от администрации предприятий и фактически являлись ее отделами по решению социально-бытовых проблем. В случае каких-либо конфликтов между руководством и рядовыми работниками профсоюзы практически всегда вставали на сторону первого. Право на проведение забастовок отсутствовало, попытки их организации жестоко карались, вплоть до уголовных преследований.

В России, как и в большинстве стран ЦВЕ, кризис системы государственных профсоюзов обозначился еще в дореформенный период, когда начали создаваться независимые профсоюзы и широкий размах приняло забастовочное движение, во многом способствовавшее крушению прежнего режима. В ходе последующих реформ российский рынок труда приобрел все важнейшие атрибуты, присущие современной системе трудовых отношений, -- независимые от государства объединения трудящихся; право на проведение забастовок; свободу заключения коллективных договоров; механизм трехсторонних соглашений с участием профсоюзов, работодателей и государства.

Исходя из чисто формальных критериев можно было бы предположить, что развитие российского рынка труда находилось под сильным влиянием профсоюзов. Так, примерно две трети работников являются их членами, профсоюзные организации существуют на подавляющем большинстве средних и крупных предприятий. Коллективными договорами, как свидетельствуют результаты опросов, охвачено не менее чем две трети всех работающих.

В действительности же присутствие профсоюзов на российском рынке труда ощущается достаточно слабо. Высокий уровень юнионизации сохранялся скорее по традиции, благодаря массовому членству в прежних государственных профсоюзах, которое в качестве своеобразного наследства досталось их правопреемнице -- Федерации независимых профсоюзов России (ФНПР). Показательно и то, что численность конкурирующих с ФНПР независимых профсоюзов оставалась в переходный период неизменной или даже снижалась. Важно отметить, что новый частный сектор оставался практически полностью свободным от присутствия профсоюзов.

На уровне предприятий коллективные договоры сохраняли прежний "ритуальный" характер, а их выполнение (равно как и само заключение) целиком зависело от доброй воли руководства и имевшихся у него финансовых возможностей. В большинстве случаев работники ничего не знают ни о содержании коллективных договоров, ни о том, как они выполняются. Профсоюзные организации как были, так и остаются, частью администрации, отделами по распределению социальных благ.

Только некоторые сильные отраслевые профсоюзы (горняков и др.) обладали достаточным потенциалом, чтобы заставлять правительство и работодателей считаться со своими требованиями. Однако новые независимые профсоюзы сложились в ограниченном круге отраслей и профессий, так что по большей части их влияние было локальным и слабо отражалось на развитии общей ситуации в сфере трудовых отношений.

По существу развитие российского рынка труда происходило вне сильного прямого влияния профсоюзов как на микро-, так и на макроуровне. По мощи и авторитету российские профсоюзы нельзя поставить рядом с профсоюзами таких стран, как Польша, Болгария или Румыния, которые были способны оказывать реальное воздействие как на общий ход реформ, так и на условия занятости и оплату труда в рамках отдельных предприятий.

Подытоживая можно сказать, что институциональные ограничения, присущие российскому рынку труда, были относительно слабыми, а когда они не уступали по степени жесткости ограничениям, характерным для стран ЦВЕ (налоговая политика ограничения доходов, начисления на фонд заработной платы, регламентация процедур увольнения), предприятия имели возможность действовать в обход существующих формальных правил. В результате складывалась такая структура издержек приспособления на рынке труда, при которой маневрирование продолжительностью труда или его оплатой оказывалось для предприятий более доступным и менее дорогостоящим способом адаптации, чем прямые сокращения численности персонала. С особой отчетливостью это обнаруживается при обращении к нестандартным приспособительным механизмам, выработанным российским рынком труда.

4. Механизмы приспособления

Механизмы адаптации к негативным шокам, с которыми приходится сталкиваться рынку труда, многообразны. Во-первых, она может принимать форму ценовой подстройки, то есть снижения уровня оплаты труда. Во-вторых, выражаться в количественной подстройке, то есть сокращении либо продолжительности рабочего времени, либо численности занятых. В каком сочетании станут использоваться различные приспособительные механизмы, зависит от сравнительных издержек, сопровождающих действие каждого из них.

Поведение рынка труда большинства развитых стран может быть описано такой -- конечно же, чрезвычайно упрощенной и не учитывающей многообразных индивидуальных особенностей -- схемой: первая реакция на негативный шок -- снижение продолжительности труда, но поскольку резерв для нее ограничен, фирмы достаточно быстро приступают к сокращению занятости; результатом активизации увольнений и замораживания найма становится увеличение безработицы; через более или менее продолжительное время под давлением возросшей безработицы происходит снижение уровня или замедление роста реальной заработной платы, что позволяет показателям занятости вернуться к своим "нормальным" значениям.

Поведение рынков труда стран ЦВЕ в условиях трансформационного кризиса было во многом иным. Как было показано выше, значительную часть "удара" приняла на себя заработная плата, что в известной мере позволило нейтрализовать рост безработицы. Но даже на этом фоне российский рынок труда, как мы убедились, выглядел достаточно необычно. В еще большей мере, чем в других реформируемых экономиках, приспособления осуществлялись за счет изменения цены труда и его продолжительности и лишь в весьма ограниченной степени -- за счет изменения численности работающих. Это заставляет обратиться к более подробному рассмотрению конкретных приспособительных механизмов, сделавшихся "визитной карточкой" российского рынка труда.

Вынужденная неполная занятость и придерживание избыточной рабочей силы. Поддержание численности занятых на более или менее стабильном уровне может достигаться благодаря снижению продолжительности и интенсивности их труда. В таком случае издержки приспособления не концентрируются на узкой группе безработных, а распределяются среди значительно более широкого круга лиц, чей трудовой потенциал используется частично. В российской экономике это явление, известное как "вынужденная неполная занятость", получило широкое распространение.

Так, во второй половине 90-х годов  доля вынужденных "отпускников" составляла по разным данным от 5 до9%, а доля переведенных на неполное рабочее время – от 2 до 5%. Вынужденная неполная занятость может также выражаться в простоях, частых остановках производства, работе с меньшей, чем обычно, продолжительностью и напряженностью труда из-за отсутствия клиентов, заказов, финансовых ресурсов и т. п.

Даже на предприятиях, которые не прибегали ни к переводу работников в режим неполного рабочего времени, ни к их отправке в административные отпуска, средний уровень загрузки рабочей силы составлял не более 85%.

Общий уровень "недозанятости" в российской экономике был заметно выше, чем в странах ЦВЕ, где большинстве случаев он составлял 0,5--3%.

Как известно, накопление избыточных трудовых ресурсов было характерной чертой поведения предприятий в условиях системы централизованного планирования. Как следствие, к началу рыночных реформ российская экономика подошла с массивным навесом избыточной занятости, достигавшим, по некоторым оценкам, 15% от общей численности работающих. Переход к рынку поставил вопрос о том, как предприятия распорядятся имевшимися у них излишками рабочей силы. Предполагалось, что поскольку в новых, рыночных условиях будут подорваны стимулы к тому, чтобы запасать трудовые ресурсы впрок, следует ожидать массированного "сброса" избыточной рабочей силы. Однако российские предприятия повели себя не так, как ожидалось. Они не торопились расставаться с "лишними" работниками", так что на протяжении всего пореформенного периода в российской экономике сохранялся внушительный "навес" избыточной занятости.

В России масштабы и устойчивость избыточной занятости были столь впечатляющи, что, казалось, требовали каких-то специальных объяснений. Для осмысления феномена придерживания рабочей силы в российской переходной экономике выдвигались разнообразные гипотезы.

Результаты опросов Российского Экономического Барометра (РЭБ) о причинах придерживания рабочей силы российскими промышленными предприятиями показали, что что основными факторами, способствовавшими сохранению избыточной занятости, выступали: ожидание роста спроса на выпускаемую продукцию (35--40% упоминаний руководителей предприятий); высокие издержки, связанные с освобождением от "лишних" работников (30--35% упоминаний); патерналистские установки российского менеджмента, унаследованные от прежней системы и не полностью разрушенные новыми рыночными условиями (50--70% упоминаний). Если вопрос о действенности патерналистских установок во многом остается открытым и нуждается в дополнительном изучении (руководители предприятий могут ссылаться на мотив "социальной ответственности" просто для того, чтобы давать своему поведению наиболее привлекательное объяснение), то два других фактора -- характер ожиданий и высокие издержки, сопровождающие "сброс" излишней рабочей силы, -- имеют общеэкономическую природу и действуют в экономиках любого типа.[7]

Вторичная и неформальная занятость. Явлением, обратным вынужденной неполной занятости, можно считать дополнительную, или вторичную занятость. Анализ показывает, что работа в режиме неполного рабочего времени или принудительный отпуск нередко становится причиной, подталкивающей к поиску приработков.[8]

Масштабы вторичной занятости определяются также на базе выборочных обследований, но здесь разброс оценок очень велик -- от 1,2% от общей численности занятых по данным Госкомстата до 20--25% по данным ВЦИОМ. Отчасти это связано с различиями в определении самого понятия "дополнительная занятость". Наиболее корректным, на наш взгляд, является узкий, используемый Госкомстатом, при котором трудовая деятельность пенсионеров, студентов, домохозяек и тому подобных категорий трактуется в качестве первичной, а не вторичной занятости.

Следует подчеркнуть, что для российского рынка труда характерна не столько высокая доля лиц, постоянно работающих на нескольких работах одновременно, сколько высокая доля лиц, периодически пополняющих ряды вторично занятых и через короткое время их оставляющих.

Неформальные отношения в сфере занятости

Широкое распространение на российском рынке труда получила также нерегистрируемая занятость. Разночтений в ее понимании еще больше, чем в понимании вторичной занятости.

Следует с самого начала подчеркнуть, что хотя неформальная занятость по определению не может находить отражения в отчетности предприятий, она вполне может улавливаться обследованиями населения.

В эпоху горбачевской перестройки общепринятым было мнение, что теневая экономика - это порождение присущих советской системе запретов на предпринимательскую активность. Поэтому считалось, что по мере продвижения страны к рыночной экономике масштабы теневой экономики будут сокращаться. Однако эти надежды не оправдались. Именно в 90-е годы теневая экономика в России достигла гипертрофированных масштабов, поразив все сферы жизни общества.

Поскольку информация о трудовой активности опрашиваемых носит общий характер и не предназначается для налоговых или правоохранительных органов, стимулы к ее сокрытию оказываются относительно невелики, даже когда дело касается занятости, осуществляемой на неформальной основе (естественно, речь не идет о собственно криминальной деятельности). В таком случае данные об общем уровне занятости в экономике, получаемые в ходе обследований населения, не нуждаются в корректировке. Так, согласно оценкам ВЦИОМ и ИСИТО, без юридического оформления трудовых отношений заняты по своей основной работе примерно 4-5% от общего числа работающих. Значительно чаще неформальная трудовая активность встречается в сфере вторичной занятости. По тем же данным, на основе устной договоренности осуществляется более половины всех наймов на дополнительную работу.

Удельный вес теневой экономики в России по разным оценкам достигал 20-50% ВВП, а теневая занятость около 8,2-30 млн. человек.[9] Оценки Госкомстата - самые оптимистичные из всех существующих: в тени трудиться 8,2 млн чел., т.е. более 12% всех занятых.[10] Теневой сектор наиболее распространен в оптовой и розничной торговле, общественном питании, сельском хозяйстве.

При этом речь не обязательно идет о криминальном характере экономической деятельности (наркобизнес, продажа оружия, контрабанда, проституция, и т.п.), внелегальные фирмы могут производить обычные товары и услуги. В этом случае внелегальность самой экономической деятельности естественно ведет к тому, что трудовые отношения регулируются не законодательными нормами и трудовыми контрактами, а строятся на неформальных договоренностях. Но неформальные отношения широко распространены и на вполне легальных предприятиях.

Широкое распространение получил бесконтрактный найм на основе устного соглашения. По оценкам без юридического оформления трудовых отношений заняты на основной работе примерно 4-5% общего числа работающих.

Одновременно имеет место значительное расхождение фактических и формальных (записанных в контракте) условий найма и оплаты труда. Широкое распространение получила система двойного стандарта -работник подписывает формальный трудовой договор на предусмотренных законодательством условиях при достаточно небольшом размере оплаты, реальные же условия найма, в том числе и основная часть оплаты, определяются устным соглашением.

Наиболее распространена в российском бизнесе скрытая оплата труда. Вознаграждение наличными может как дополнять официальную заработную плату, выплачиваемую предприятиями своему персоналу, так и использоваться при расчетах с внешними производителями работ и услуг. Зарплата «в конверте» нередко выдается в долларах и может в несколько раз превосходить зарплату «по ведомости». В целом во второй половине 90-х гг. оплата труда примерно на треть производилась в скрытой форме.

Вытеснение в трудовых отношениях писанного права «обычным» резко снижает уровень гарантий для работника и не дает ему возможностей легальной защиты своих прав. Это проявляется в различных сферах:

• оплата труда (произвольное установление размера оплаты труда, зачастую не соответствующего реальному трудовому вкладу, штрафные санкции как мера дисциплинарного воздействия);

• режим работы (ненормированный рабочий день без компенсации за сверхурочные работы и работу в праздничные и выходные дни);

• условия труда (антисанитарные условия, несоблюдение норм охраны труда);

• процедуры увольнения (отсутствие предварительного уведомления и выплаты выходного пособия; незащищенность от произвольного увольнения и невозможность отстаивать свои права в судебном порядке);

• социальные гарантии (отказ в предоставлении очередного ежегодного отпуска и выплате денежной компенсации в период временной нетрудоспособности);

• пенсионное обеспечение (неофициальные заработки не учитываются при расчете пенсии).

Основные издержки неформальности трудовых отношений ложатся на плечи наиболее уязвимых групп (низкоквалифицированные работники, мигранты, женщины с маленькими детьми и др.), имеющих низкие шансы на альтернативное трудоустройство. В сфере незарегистрированной занятости выше интенсивность труда. Средняя продолжительность рабочей недели неформально занятых составляет почти 50 часов.[11] Однако в большинстве случаев это никак не отражается на их заработной плате.

Вместе с тем, вряд ли оправдано представлять сложившуюся на российских предприятиях ситуацию исключительно как столкновение интересов алчного работодателя и беззащитного и постоянно ущемляемого работника. И наемные работники и наниматели во многом разделяют теневую мораль, устанавливая своеобразный альянс против государства. Уровень терпимости общества к теневой деятельности в России чрезвычайно высок. Так, по данным социологических исследований, 57,3% одобрительно относятся к скрытым формам заработка, 23,5% считают их неизбежными, и лишь 11,7% относятся неодобрительно.[12]

Задержки заработной платы. Уникальной чертой российского рынка труда следует все же считать не вторичную или вынужденную неполную занятость, а задержки заработной платы, которые стали основным способом смягчения бюджетных ограничений .Они заявили о себе в первые же месяцы после начала реформ, и без них теперь уже трудно представить переходную экономику России. Это явление практически неизвестно ни индустриально развитым, ни другим пост-социалистическим странам. Таким образом, можно сказать, что российский рынок труда открыл более прямой и быстрый механизм регулирования заработной платы, не нуждающийся в опосредующем звене в виде высокой безработицы.

Это означает, что хотя формально предприятие считалось самостоятельным субъектом рыночных отношений, оно могло позволить себе жить не по средствам, т.е. тратить больше, чем зарабатывать. Причем это не грозило предприятию закрытием (банкротством) или какими-либо серьезными санкциями со стороны государства. С одной стороны, предприятия по прежнему стремились получить доступ к государственному финансированию, с другой - они не выполняли в полном объеме своих обязательств перед контрагентами. Применительно к работникам это проявлялось в систематических задержках заработной платы, ее выплатах в не денежных, а натуральных формах (т.е. виде продукции) и т.п.

Финансовые вливания со стороны федеральных и региональных властей в форме прямых субсидий, дешевых кредитов и налоговых льгот удерживали на плаву многие предприятия. Примечательно, что руководство предприятий нередко поддерживало забастовки и акции протеста недовольных работников, а порой и само являлось их инициаторами. Эта на первый взгляд парадоксальная ситуация также объясняется желанием выбить у государства дополнительные финансовые средства для своих предприятий. Подобная политика приносила свои плоды, особенно в период предвыборных кампаний, когда власти более сговорчивы.

В начале реформ, в период приватизации, отказ от массовых увольнений был также обусловлен стремлением администраций привлечь работников на свою сторону и с их помощью не допустить на предприятия внешних собственников.

Характерной чертой переходного периода стало драматическое снижение реальной заработной платы: в 90-х годах оно составило около 50-60%. Причем несколько раз это снижение происходило внезапно в результате резких инфляционных скачков (либерализация цен 1992 г., «черный вторник» 1994 г., августовский кризис 1998 г.). Для сравнения в других странах с переходной экономикой снижение реальной заработной платы как правило составляло 30-35%.

Однако в официальных данных приводится начисленная заработная плата, а не фактически выплаченная. Между тем, в 90-е годы в России широкое распространение получили невыплаты, выплаты не в полном объеме, а также задержки выплат заработной платы. Зрелым рыночным экономикам это явление практически незнакомо: своевременная выплата работодателем денежного вознаграждения за труд работнику - безусловный и само собой разумеющийся акт. Он гарантируется трудовым законодательством, конкуренцией предприятий за высококвалифицированных работников, заботой работодателей о своей деловой репутации, а также общей культурой трудовых и деловых отношений.

В российской экономике манипуляции с заработной платой стали одним из важнейших инструментов смягчения бюджетных ограничений. Задолженности по зарплате можно рассматривать как специфическую форму принудительного беспроцентного кредитования предприятий со стороны их работников, при которой сроки погашения выбираются самими заемщиками. Если какая-либо компания находится в безнадежном финансовом положении, ее работники и менеджеры могут неформально договориться о сохранении рабочих мест и занятости в обмен на несвоевременную выплату зарплаты. Согласие на этот сценарий со стороны работников объясняется практическим отсутствием альтернативных возможностей трудоустройства и повсеместным распространением практики неплатежей.

Задержки зарплаты позволяли руководству направлять ограниченные финансовые средства на обеспечение условий, минимально необходимых для поддержания жизнедеятельности предприятия. Однако непрозрачность финансовой деятельности предприятий и отсутствие действенных рычагов контроля за расходованием средств позволяли их руководству по собственному усмотрению решать, сколько и когда платить работникам и платить ли вообще. Нередко денежные ресурсы использовались ими в личных корыстных целях.

Примечательно, что будучи неспособным платить по собственным счетам, государство само являлось одним из основных неплательщиков зарплаты работникам государственных предприятий (так называемым «бюджетникам»). Это имело не только прямые, но и косвенные последствия: нарушая трудовой контракт со своими работниками и снимая с себя ответственность за наказание виновных, государство способствовало формированию и распространению культуры неплатежей. В результате, задержки или неполные выплаты зарплаты закрепились в качестве нормы ведения бизнеса.

Конечно, в основе невыплат лежали объективные факторы: нехватка финансовых средств для ведения бизнеса. Но вскоре этой практикой стали пользоваться и фирмы, которые не испытывали финансовых проблем. Они быстро поняли, что могут прокручивать средства, предназначенные для зарплаты, в банках или вкладывать в построенную государством пирамиду заимствований -государственные краткосрочные обязательства (ГКО).

Масштабы распространения задолженности постоянно нарастали и во второй половине 90-х гг. от половины до двух третей всех занятых не получали своевременно заработную плату. Особенно длительные задержки были характерны для отраслей машиностроения, деревообрабатывающей промышленности, строительства и науки. Самыми «злостными неплательщиками» зарекомендовали себя угледобывающая промышленность и сельское хозяйство, где средняя продолжительность задержек достигала 5-6 месяцев.[13]

В то же время задержки заработной платы едва ли могли получить такое широкое распространение, если бы не исключительно высокая степень терпимости, с какой относились к ним сами работники. Социологические опросы свидетельствуют, что предельный срок, в течение которого они готовы трудиться, не получая никакой оплаты оценивался респондентами в 5-6 месяцев.

Ряд российских промышленных предприятий, не находя сбыта своей продукции и не имея средств для оплаты труда своих работников, производил выплаты в натуральной форме (произведенными товарами). В этом случае предприятия по сути перекладывали задачу реализации продукции на плечи самих работников.

Данные ВЦИОМ свидетельствуют, что несвоевременные выплаты заработной платы затрагивают намного бoльшую долю работающего населения, чем вынужденная неполная занятость, и что степень их распространения в российской экономике в течение переходного периода возрастала. Так, если в начале 1993 г. заработную плату за прошлый месяц не получили полностью или частично 11% опрошенных, то в 1996 -- начале 1997 гг. -- свыше 50%. К концу 1997 г. доля работников, остававшихся без заработной платы за прошлый месяц, снизилась до 35%, однако к середине 1998 г. вновь поднялась до 66%, а после августовского кризиса 1998 года поднялась до 74%. Таким образом, на протяжении второй половины 90-х голов ежемесячно примерно половина всех занятых не получали своевременно заработную плату.

Важно отметить, что невыплаты встречаются не только в традиционном, но и в новом частном секторе, хотя и несколько реже, как свидетельствуют результаты различных опросов. Не менее значимым фактом является то, что на большинстве предприятий-должников задержки носят избирательный характер и касаются не всего персонала, а лишь определенной его части. Это означает, что в известных пределах руководители предприятий имеют возможность манипулировать невыплатами по своему усмотрению. Как показывает эмпирический анализ, в наименьшей степени от задержек страдают самые ценные с точки зрения директората категории персонала (с высокой квалификацией и высоким уровнем потенциальной мобильности), в наибольшей -- социально уязвимые и слабо защищенные категории (с низкой квалификацией, длительным стажем работы на данном предприятии, с минимальными шансами на устройство в других местах).

Задержки заработной платы представляют собой крайнее проявление гибкости в оплате труда. По сравнению с менее экзотической формой гибкости заработной платы -- снижением ставок -- они имеют несомненные преимущества с точки зрения работодателей. Во-первых, в этом случае не требуется формального пересмотра условий контракта: они меняются "по умолчанию". Стандартный трудовой контракт оговаривает не только сумму, но и время платежа. Фактически российские предприятия берут обязательства только по первому пункту, оставляя определение времени платежа на свое усмотрение. Во-вторых, задержки означают, что оплата труда фактически перестает быть фиксированной и начинает колебаться вместе с результатами текущей деятельности предприятия. По существу речь идет о специфической схеме участия работников в убытках фирмы (в противоположность схемам участия в ее прибылях). Вместе с тем в случае задержек за предприятиями сохраняются обязательства по погашению накопленной задолженности, тогда как при прямом снижении ставок никаких обязательств за прошлые периоды не возникает. Таким образом, невыплаты заработной платы могут рассматриваться как форма принудительного беспроцентного кредитования работниками своих предприятий, при котором сроки погашения кредита определяются заемщиками.

В-третьих, задолженность по зарплате не подлежит индексации, она попросту "съедается" ростом цен. Чем выше темпы инфляции, тем легче становится предприятиям-должникам расплачиваться по своим обесценивающимся обязательствам.

В литературе обсуждаются несколько объяснений широкого распространения задержек заработной платы в российской экономике. Одно из них связывает невыплаты со злоупотреблениями руководителей предприятий, направляющих средства по оплате труда на удовлетворение личных целей. Согласно другому, главная причина невыплат заключается в завышенности общего уровня заработной платы. Специфика российского рынка труда усматривается в том, каким образом предприятия реагируют на требования работников о повышении заработной платы: вместо сокращения спроса на рабочую силу они начинают задерживать ее оплату. Это позволяет им опускать фактическую заработную плату до приемлемого уровня, отвечающего их реальным возможностям. К невыплатам в целях выживания могут прибегать убыточные предприятия, которые без периодических заимствований у собственного персонала были бы не в состоянии продолжать свою деятельность.

Высказывалось также предположение, что задержки заработной платы могут использоваться как средство морального давления на налоговые органы, поскольку должны восприниматься ими как сигнал явного финансового неблагополучия предприятия и тем самым открывать дорогу к получению налоговых послаблений. В более широком смысле они могут оказываться инструментом выбивания из государства субсидий и льготных кредитов. Наконец, менеджеры могут сознательно прибегать к задержкам с тем, чтобы вынуждать работников к продаже принадлежащих им акций предприятия.

После того, как невыплаты стали повседневным явлением и по существу превратились в социальную норму, руководители предприятий получили возможность направлять средства, причитающиеся работникам, на личное потребление, вложения в ГКО и тому подобные цели; "шантажировать" ими власти; принуждать работников к продаже принадлежащих им пакетов акций. В ситуации массового распространения задолженности по заработной плате отличить оппортунистическое поведение менеджеров от неоппортунистического стало практически невозможно. Задержки, вызывавшиеся первоначально действительным недостатком денежных средств, превратились в надежную ширму, скрывающую злоупотребления менеджмента.

Эмпирический анализ подтверждает, что невыплаты действительно чаще встречаются на убыточных предприятиях, находящихся в тяжелом финансовом положении. Однако длительные задержки наблюдаются и на, казалось бы, вполне благополучных предприятиях, включая крупнейших "естественных" монополистов.

5. Реструктуриризация и перераспределение (реаллокация) на рынке труда

Каковы же итоги переходного периода в сфере занятости и как их можно оценить? Массовой и обвальной безработицы, которую многие предрекали на старте реформ, в стране не случилось. Сегодня уровень безработицы колеблется вокруг отметки в 8%. По этому показателю Россия (наряду с Венгрией и Чехией) находится в тройке наиболее благополучных стран, переживших период трансформации. Российское общество отчасти сознательно, отчасти стихийно нащупало ряд механизмов, послуживших своеобразными амортизаторами в сложной экономической ситуации. Сокращение рабочего дня и рабочей недели, введение неоплачиваемых отпусков по инициативе администрации, уменьшение реальной заработной платы, ее систематические задержки позволяли предприятиям поддерживать высокий уровень занятости, редко прибегая к массовому сокращению персонала.

С одной стороны, это смягчило ситуацию на рынке труда, сохранило устойчивость всей системы, позволило избежать крупномасштабных социальных потрясений и продолжить реформирование отечественной экономики. Поэтому явления, характерные для российского рынка труда в 90-е годы, можно рассматривать как меньшее зло по сравнению с массовым закрытием предприятий и увольнением работников. В любом случае переход к безработице осуществляется постепенно, через ступень частичной занятости, что, по-видимому лучше, чем «залповый» выброс на улицу многих миллионов людей. Да и сама частичная занятость далеко не всегда завершается полной безработицей.

С другой стороны, хотя массовая безработица в ее «стандартной» ожидавшейся форме пришла со значительным опозданием и в ограниченных масштабах, общие социальные издержки, заплаченные россиянами за переход к рыночным отношениям, были исключительно велики. Слабость государства, безответственность собственников, пассивность самих работников способствовали перенесению всех невзгод на их плечи. При этом применение тех или иных механизмов (административные отпуска, неполное рабочее время, задержки зарплаты, бесконтрактный найм и т.п.) носили избирательный характер. В наименьшей степени от них страдали самые ценные, с точки зрения администрации предприятия, категории персонала (с высокой квалификацией и высоким уровнем потенциальной мобильности), в наибольшей - наименее конкурентоспособные, социально уязвимые и слабо защищенные категории (с низкой квалификацией и минимальными шансами на устройство в других местах), которым было значительно труднее найти свое место в новой системе.

В результате между полноценной занятостью и безработицей образовалось множество промежуточных состояний: человек имел работу в ограниченном количестве или надежду на ее возвращение (в случае административных отпусков), но не мог существовать на средства, получаемые от нее.

Переходный процесс стал не только более плавным, но и растянулся практически на целое десятилетие. В целом работодатели и работники получили значительное время для осмысления ситуации и выработки собственной стратегии действий. К сожалению этим временем многие распорядились не лучшим образом.

То, что бюджетные ограничения оставались мягкими, не стимулировало руководство предприятий к принятию радикальных мер по реструктуризации предприятий, т.е. преобразованию прежних принципов и форм хозяйственной деятельности. Неэффективные предприятия имели возможность удерживаться на плаву, перекладывая издержки переходного периода на своих работников. Темпы создания эффективных рабочих мест и свертывания неэффективных были низки. Можно сказать, что субъекты рынка труда адаптировались к вызовам рыночной экономики без глубоких структурных изменений. Отмечая это явление, авторитетный российский исследователь Р.И. Капелюшников назвал свою книгу, посвященную российскому рынку труда «Адаптация без реструктуризации». Все это значит, что задачу повышения эффективности производства и занятости еще только предстоит решить.

Многое здесь зависит от государственной политики. В конце 90-х годов новая российская власть провозгласила своими приоритетами утверждение прозрачных и единых для всех «правил игры», строительство «сильного государства», способного отвечать по своим обязательствам, реализацию принципа равноудаленности в отношениях бизнеса и власти, обеспечение эффективности государственного аппарата, создание стимулов для вывода экономики из тени.

Вместе с тем, было бы неверно оценивать российскую ситуацию исключительно в позитивных тонах.

Не только по глубине трансформационного кризиса, но и по масштабу исходных структурных диспропорций, унаследованных от прежней системы, российская экономика превосходила другие переходные экономики. Соответственно, потребность в структурной перестройке (в том числе -- и в сфере занятости) была выше. Возникает вопрос: в какой мере гибкость и динамизм, присущие российскому рынку труда, способствовали успешному осуществлению структурной трансформации?

Интересно отметить, что первоначальная оценка его адаптивных возможностей была по преимуществу позитивной. Так, Р. Лэйард и А. Рихтер характеризовали российский рынок труда как "мечту любого экономиста-неоклассика".[14]  Предполагалось, что "российский путь" дает возможность осуществлять крупномасштабное перераспределение трудовых ресурсов из стагнирующих секторов в развивающиеся напрямую, минуя высокую открытую безработицу. Мобильность рабочей силы, которая стимулируется низкой заработной платой и ее несвоевременными выплатами, административными отпусками и переводами в режим неполного рабочего времени, принимает в этом случае форму прямого перемещения работников из неэффективных производств в эффективные. Снижается опасность возникновения трудноразрешимых проблем молодежной и долгосрочной безработицы, с общества снимается весомая часть издержек по поддержке безработных.

Кроме того, поиск работы, ведущийся при сохранении занятости, может быть эффективнее, чем поиск, ведущийся из состояния безработицы. Потери работника в социальном статусе (а зачастую и в доходе) оказываются в таком случае меньше, информационное поле поиска -- шире, опасность деквалификации и эрозии трудовой этики -- ниже, переговорные позиции с потенциальными работодателями -- сильнее. Не опека со стороны государства, а усилия и инициатива самих соискателей становится главной движущей силой, направляющей поиск на рынке труда, что обеспечивает его бoльшую результативность. Важное значение приобретает при этом вторичная занятость, которая не только компенсирует работникам потери дохода от первичной занятости, но и позволяет им опытным путем оценивать альтернативные возможности трудоустройства и принимать более взвешенные и рациональные решения о смене места работы.

Все это, как предполагалось, должно ускорять процесс реструктуризации и перераспределения на рынке труда и смягчать связанные с ним издержки, способствуя тому, чтобы структурная трансформация осуществлялась в более сжатые сроки и сопровождалась меньшим количеством проб и ошибок.

Вместе с тем, трудно не согласиться с выводами Р.И. Капелюшникова о том, что выработанные российским рынком труда приспособительные механизмы могут гасить рост открытой безработицы, но при этом не ускорять, а замедлять темпы реструктуризации-реаллокации занятости. В этом случае ситуация "недозанятости-недоплаты" может становиться не промежуточной станцией на пути от менее эффективной к более эффективной структуре занятости, как первоначально думали многие исследователи, а новым состоянием долгосрочного равновесия, если это отвечает интересам его основных участников рынка труда -- работников, традиционных предприятий и частных предпринимателей. Этот вариант развития описывается Это различие может быть описано с помощью простейшей типологии рынков труда, введенной в одной из работ Р.И. Капелюшникова и включающей четыре основных модели:

· модель "стрелы", когда рынок труда способен напрямую, без отклонений и пробуксовки продвигаться к новой структуре занятости, которая диктуется сдвигами в спросе, изменившимися технологическими и институциональными условиями;

· модель "летящей пули", когда при активном "вращении вокруг оси" (то есть высоком обороте рабочей силы) рынок труда вместе с тем демонстрирует способность к быстрому обновлению структуры рабочих мест;

· модель "лежачего камня", то есть застойного рынок труда, на котором практически не наблюдается ни движения работников через имеющиеся рабочие места, ни переброски рабочих мест из неэффективных производств в эффективные;

· модель "волчка", когда при энергичном "беге на месте" рынок труда не продвигается вперед -- к новой, более эффективной структуре занятости, а если и продвигается, то крайне медленно.

Простейшая типология рынков труда

Конечно, предложенная классификация является условной и предельно упрощенной. И все же трудно избавиться от впечатления, что российский рынок труда обладает многими чертами, приближающими его к последней, четвертой модели с высокими показателями движения рабочей силы и низкими показателями движения рабочих мест.

Как видим, по всему набору доступных нам показателей интенсивности перераспределительных процессов на рынке труда, будь то перемещения из традиционного сектора -- в новый частный, из сферы промышленности -- в сферу услуг, из неэффективных предприятий -- на эффективные, Россия заметно уступала большинству стран ЦВЕ. Отсюда следует достаточно парадоксальный вывод: несмотря на бoльшую глубину диспропорций, унаследованных от плановой системы, а также бoльшую гибкость и динамизм, интенсивность структурных сдвигов на российском рынке труда была заметно ниже, чем на рынках труда других реформируемых экономик.

Так, для многих работников сочетание неполной занятости в традиционном секторе с дополнительной занятостью в новом частном может быть предпочтительнее окончательного перехода в частный сектор. По выражению В. Гимпельсона, в таком случае они оказываются "в лучшем из обоих миров": "Совмещение работы в государственном или приватизированном секторе с вторичной занятостью в бизнесе решает для работника несколько задач. Во-первых, позволяет получить дополнительный доход и тем самым пережить наиболее тяжелое время; во-вторых, не потерять те привычные социальные гарантии, блага и связи, которые привязаны к традиционным местам; в-третьих, лучше присмотреться и неспешно адаптироваться к работе в частном секторе".[15] В этом случае диверсификация занятости выступает как своеобразная форма позволяет, с одной стороны,  уменьшить риск безработицы, сопутствующий полному переходу в частный сектор, а с другой – защититься от непредсказуемых колебаний в доходе, которыми сопровождается работа в традиционном секторе. При сохранении доступа к социальным льготам и наличии подработок задержки заработной платы начинают восприниматься как меньшее зло, чем выход на открытый рынок. Таким образом для значительной части работников стимулы к перемещению рабочей силы в частной сектор оказываются ослабленными. Так, из опросов ВЦИОМ следует, что почти 50% работающих предпочли бы сохранить за собой рабочее место, даже если заработная плата будет выплачиваться несвоевременно и неполностью, и лишь около 20% в подобной ситуации были бы готовы уволиться и включиться в поиск на рынке труда, причем на протяжении 1995--1998 гг. это соотношение практически не менялось.[16]

Однако механизм адаптации, предполагающий сохранение избыточной занятости при поддержании низкого уровня заработной платы труда и возможности задержек в ее выплате, вполне устраивает не только работников, но и и предприятия традиционного сектора. Он избавляет их от издержек, связанных с высвобождением рабочей силы, и позволяет не прерывать связь с работниками, которые могут пригодиться в будущем, в случае восстановления спроса на выпускаемую продукцию. Благодаря дешевизне рабочей силы и принудительным заимствованиям в форме задержек заработной платы традиционные предприятия получают возможность не спешить с реструктуризацией, не форсировать отказ от устаревших технологий и управленческих практик. Это тормозит процесс рыночной селекции, удерживая на плаву предприятия, которые при иных условиях были бы обречены на банкротство.

Вопреки первоначальным предположениям, задержки заработной платы также способны не ускорять, а замедлять темпы оттока рабочей силы, снижать ее мобильность. Закон требует, чтобы при увольнении работникам выплачивалось не только выходное пособие, но и вся сумма ранее задержанной заработной платы. Следовательно, чем выше задолженность по оплате труда, тем дороже обходится предприятиям "сброс" рабочей силы и тем слабее стимулы к ее сокращению. Что касается работников, то невыплаты оказывают на их поведение разнонаправленное воздействие. С одной стороны, задержки заработной платы стимулируют отток рабочей силы с предприятий-должников. Но, с другой, как показали Р. Эрл и К. Сабирьянова, они выступают как специфическая форма отложенного платежа. Из экономической теории известно, что отложенное вознаграждение (например, пенсионные схемы, предоставляемые фирмами своему персоналу) привязывают работников к рабочим местам. Точно так же может действовать и задолженность по оплате труда: ведь те, кто решили покинуть предприятие, так и не получив всей причитающейся заработной платы, рискуют остаться без нее навсегда.

Ослаблению трудовой мобильности может способствовать и практика скрытой оплаты труда. Информация об этой стороне трудовых отношений практически всегда носит конфиденциальный характер, так что нанимаясь на новое рабочее место, работник лишь приблизительно представляет, будет ли он получать что-либо сверх официальной заработной платы и если да, то сколько. Информация о качестве рабочих мест превращается из "общественного" блага в "частное". Сочетание невыплат со скрытой компенсацией увеличивает общий уровень неопределенности, повышает издержки поиска и заставляет принимать решения в условиях крайне ограниченной и искаженной информации.

Кроме того, система стимулов на рынке труда искажается активным использованием неденежных форм компенсации, вследствие чего заработная плата утрачивает функцию главного мотивационного механизма. Во-первых, поскольку социальные льготы и гарантии предоставляются на более или менее равной основе всем работникам предприятия, независимо от индивидуального вклада каждого, ослабляется связь между производительностью и вознаграждением за труд. (Нейтрализация этого эффекта возможна только на пути резкого усиления дифференциации денежной заработной платы.) Во-вторых, нарушается связь между эффективностью деятельности предприятий и размерами предлагаемой ими компенсации. С одной стороны, финансирование социальной инфраструктуры, как правило, чрезвычайно обременительно (за счет пользователей покрывается не более 10-60% затрат по ее содержанию) и способно обрекать на убыточность успешно действующие предприятия. С другой стороны, неэффективные предприятия, обладающие разветвленной сетью объектов соцкультбыта, получают возможность обеспечивать не менее, а подчас и более щедрую компенсацию рабочей силы (с учетом предоставляемых социальных благ и услуг), чем эффективные предприятия, не располагающие такими объектами. Это имеет серьезные негативные последствия для процессов реструктуризации-перераспределения на рынке труда, так как привязывает работников к рабочим местам в традиционном секторе (даже когда предлагаемая там денежная заработная плата чрезвычайно низка) и затрудняет их переход в новый частный сектор.

Частные предприятия, пытающиеся привлечь необходимые им кадры, оказываются перед выбором: либо предлагать настолько высокую заработную плату, которая компенсировала бы работникам утрату социальных льгот и гарантий, либо участвовать в их предоставлении наравне с традиционными предприятиями. Однако не обладая собственной социальной инфраструктурой, они могут делать это только через "рыночные" каналы, что значительно удорожает рабочую силу. Другими словами, несмотря на низкую денежную заработную плату, сохраняющиеся на традиционных предприятиях внушительные социальные льготы и гарантии, приводят к тому, что премия, которую вынуждены платить предприятия нового частного сектора за привлечение постоянных работников, оказывается достаточно высокой. В результате более выгодным для них становится найм на условиях дополнительной занятости, при котором необходимость в подобной премии отпадает (к тому же его неформальный или полуформальный характер обеспечивает снижение косвенных издержек на рабочую силу). Но одновременно это становится причиной того, что многие частные предприятия останавливаются в своем развитии и не вырастают сверх определенного размера.

Для традиционных предприятий проблема премии за привлечение дополнительной рабочей силы стоит иначе. Большинство из них по-прежнему предоставляет своему персоналу широкий набор социальных льгот и гарантий, так что им достаточно обеспечить небольшие преимущества (скажем, иметь меньшие задержки по заработной плате, чем в среднем по региону), чтобы инициировать активный переток кадров с других предприятий. Поскольку же нестабильность общей экономической ситуации вызывает частые колебания в условиях занятости на отдельных предприятиях, значительные массивы рабочей силы начинают вращаться "по кругу" в пределах традиционного сектора (отсюда -- характерная для него высокая интенсивность найма и выбытия кадров).

Таким образом, система полуформальных трудовых отношений, сложившаяся в российской экономике, хотя и препятствовала развитию высокой безработицы, вместе с тем замедляла темпы реструктуризации-перераспределения на рынке труда. Амортизируя шоки, она, как это ни парадоксально, способствовала скорее консервации исходной неэффективной структуры занятости, нежели ее перестройке, -- не ускоряла, а тормозила процессы перераспределения рабочей силы. Сказанное не следует понимать буквально, как полное отрицание каких бы то ни было структурных сдвигов на российском рынке труда. Однако поскольку реаллокация занятости осуществлялась на нем в половинчатых и неэффективных формах, ее темпы и масштабы оказались ниже по сравнению с тем, какими бы они могли быть при более широком применении жестких дисциплинирующих механизмов, таких как банкротства, вынужденные увольнения и безработица.

Заключение

Как же могло возникнуть такое парадоксальное сочетание -- высокой гибкости с замедленностью структурных преобразований? На наш взгляд, ключ к ответу следует искать в деинституционализированности российской экономики.

Речь в данном случае не идет о отсутствии мощных организованных групп в лице профсоюзов и предпринимательских ассоциаций. Вполне вероятно, что их присутствие еще больше затруднило бы процесс системной трансформации и парализовало бы действие даже тех приспособительных механизмов, которые были спонтанно нащупаны российским рынком труда. Имеется в виду более фундаментальное явление, а именно -- отсутствие ясных и хорошо защищенных "правил игры", упорядочивающих взаимодействие между рыночными агентами и делающих его предсказуемым. Конечно, это не подразумевает буквального отсутствия каких бы то ни было общепризнанных правил экономического взаимодействия. Можно говорить лишь о непропорционально высоком удельном весе неформальных отношений и институтов по сравнению с формальными отношениями и институтами. Во всех звеньях российского хозяйственного механизма -- на рынке капитала, на рынке труда, в отношениях между предприятиями, между предприятиями и государством, между органами власти разного уровня -- неписаные правила и договоренности имеют явный перевес перед условиями контрактов и другими формальными обязательствами. В российской практике даже те договоры, которые заключаются с соблюдением всех формальностей, воспринимаются участниками как неформальные и исполняются "по обстоятельствам".

В известном смысле господство неформальных институтов над формальными можно расценить как естественное и объективно обусловленное. Во-первых, в советской экономике дореформенного периода неформальные отношения были, по-видимому, развиты сильнее, чем в большинстве других социалистических стран. Во-вторых, необходимо принять во внимание глубину переходного кризиса, которая в России оказалась существенно больше, чем в странах Центральной и Восточной Европы. Из мирового опыта известно, что при наступлении природных или социальных катастроф формальные институты всегда отступают перед неформальными . В критических ситуациях жесткость, присущая законам и другим видам формальных правил, становится препятствием на пути выживания общества и может провоцировать дополнительную социальную напряженность. На первое место в таких случаях выходят неформальные институты -- нормы солидарности, личной поддержки и т. д. Трудно поэтому переоценить ту роль в смягчении стартовых издержек переходного кризиса, которую сыграли такие способы неформального или полуформального экономического взаимодействия как бартер, административные отпуска, работа по сокращенному графику, вторичная занятость, развитие неофициального сектора и т. п.

С точки зрения краткосрочной амортизации шоков неформальные институты имеют немало преимуществ. Благодаря им процесс первоначальной адаптации принимает менее болезненные формы, чем это происходит в условиях чрезмерной институциональной "зарегулированности". Однако если неформальные институты позволяют "мягче падать", это не значит, что они помогают "быстрее подняться". Структурная перестройка -- в отличие от краткосрочной адаптации -- невозможна без утверждения формальных "правил игры", позволяющих планировать экономическую деятельность на длительную перспективу.

Здесь уместна аналогия с теневой экономикой. Нет сомнений, что в кризисных условиях она выступает важнейшим амортизатором социальных издержек, но обеспечить экономический рост она не в состоянии. В рамках теневого сектора возможны лишь простейшие трансакции, рассчитанные на короткую временнyю перспективу и опирающиеся на устоявшиеся личные контакты между участниками. Сложные, неперсонифицированные сделки, охватывающие длительный период, оказываются сопряжены с огромным риском и запретительно высокими трансакционными издержками. Снижение трансакционных издержек, сопровождающих такие сделки, достижимо лишь при наличии свода универсальных и соблюдаемых всеми участниками "правил игры", снабженных надежными механизмами защиты. В российской же экономике такие правила существуют по большей части лишь номинально.

Таким образом, сдвиг от формальных к неформальным институтам неизбежно сопровождается примитивизацией трансакционного фундамента экономики. Разрастание сети неформальных институтов имеет собственную инерцию и может приобретать характер самоподдерживающегося процесса. Похоже, российская экономика оказалась в своеобразной институциональной ловушке: с одной стороны, отказ от неформальных сделок полностью парализовал бы ее текущее функционирование; с другой, их доминирование делает перспективу выхода из кризиса крайне проблематичной.

Деинституционализированный рынок труда -- составная часть деинституционализированной российской экономики. Он сыграл роль важного социального амортизатора, существенно смягчив стартовые издержки перехода к новым рыночным условиям. Российский рынок труда продемонстрировал немалый адаптивный потенциал и был избавлен от многих проблем (таких как долгосрочная безработица), с которыми столкнулись страны ЦВЕ. Очевидно, что это стало возможным прежде всего благодаря господству неформальных норм в сфере трудовых отношений. Существование неявного социального контракта между администрацией и трудовыми коллективами смягчило реакцию занятости на трансформационный шок. В рамках этого контракта работники соглашались на вынужденную неполную занятость и задержки заработной платы, поскольку, во-первых, были лишены каких-либо эффективных средств воздействия на работодателей и во-вторых, сохраняли за собой таким образом рабочие места. Возникающие при этом издержки могли компенсироваться вторичной занятостью и получением скрытой заработной платы, что способствовало еще большему укоренению неформальных отношений в сфере занятости. Одновременно неявный социальный контракт создавал условия для "вольного" обращения руководства со сроками и уровнем оплаты труда, придавал заработной плате исключительную степень пластичности.

Это указывает на важный недостаток неформальных сделок: невозможность эффективно проконтролировать их исполнение, поскольку они формулируются в общих терминах и не обеспечены надежными санкциями на случай их неисполнения. Они по определению лишены публичных механизмов защиты и контроля, а что касается возможного обращения к услугам "частной юстиции", то для большинства участников хозяйственного процесса они оказываются слишком дорогостоящими. Как следствие, неформальные отношения открывают широкое поле для злоупотреблений и оппортунистического поведения. Можно сказать, что гибкость, присущая российскому рынку труда, имеет парадоксальную природу: охватывая не только стадию заключения контрактов, но и стадию их исполнения, она способствует выживанию неэффективных форм занятости.

Российский рынок труда продемонстрировал неожиданно высокую способность к тому, чтобы гасить шоки. Показательно в этом смысле, что финансовый крах в августе 1998 г. имел весьма ограниченные негативные последствия с точки зрения занятости. Вызванный им шок был самортизирован привычными для российских предприятий способами -- от снижения заработной платы и задержек в ее выплате до административных отпусков и переводов на неполное рабочее время, причем новый частный сектор проявлял в этом не меньшую активность, чем традиционный. Гораздо хуже российский рынок труда оказался приспособлен к тому, чтобы быть проводником структурных сдвигов. Обволакивая исходно неэффективную структуру занятости сетью неформальных отношений, он способствовал скорее ее консервации, нежели обновлению. "Адаптация без реструктуризации" -- так с неизбежной долей условности можно было бы обозначить главный принцип его действия. Говоря иначе, легкость в осуществлении защитной реструктуризации сочеталась с крайней затрудненностью в проведении глубинной реструктуризации и реаллокации занятости.

Нельзя, однако, исключить, что позволив избежать многих серьезных проблем на короткой дистанции, "российский путь" заложил предпосылки для их обострения в долгосрочной перспективе и что затягивание реструктуризации занятости, сдерживавшее появление высокой открытой безработицы на начальных этапах реформ, впоследствии может стать причиной ее устойчивого роста.

Контрольные вопросы и задания:

1. Почему не сбылись катастрофические прогнозы о массовой безработице в постсоветской России?

2. Какие специфические механизмы адаптации к рыночным условиям были характерны для участников российского рынка труда в 90-х годах прошлого века?

3. Как вы понимаете следующий тезис: многие российские предприятия действовали в условиях мягких бюджетных ограничений?

4. Что такое скрытая безработица?

5. Опишите проявления неформальных отношений в сфере занятости.

6. Как можно оценить итоги переходного периода в сфере занятости?

Литература

Р.И. Капелюшников. Российский рынок труда: адаптация без рестуктуризации.

Введение к этой книге опубликовано в электронном журнале «Экономическая социология» (www.ecsoc.msses.ru). Том 2. №2. 2001.

• Проблеме  задолженности  по  оплате  труда  посвящен  сборник статей российских и зарубежных авторов, среди которых следует обратить внимание на статьи ВХимпельсона и Р.Капелюшникова. См.: Зарплата и расплата: проблемы задолженности по оплате труда. / Под ред. Т.Малевой. М.: Гендальф, 2001. С. 16-105. Текст этой  книги размещен  в интернете по адресу:
http://pubs. carnegie. ru/books/2001/11tm/.

• Разнообразные  формы теневых отношений  в  сфере занятости проанализированы СЮ. Барсуковой. См.: Барсукова СЮ. Теневой и фиктивный рынки труда в современной России. // Pro et Contra. Том 5. №1. Зима 2000. Эта статья доступна в интернете: http://pubs.carnegie.ru/p&c/Vol5-2000/1/.

• Проблеме распространения и устойчивого воспроизводства неправовых трудовых практик посвящено также исследование Т.И. Заславской и М.А. Шабановой: См.: Заславская Т.И., Шабанова М.А. К проблеме институционализации неправовых социальных практик в России: сфера труда. // Мир России. 2002. №2. Эта статья размещена в интернете http://www.hse.ru/journals/wrldross/vol02_2/ogl.htm.

С. Кларк. Новые формы трудового договора и гибкость труда в России. Материалы научно-практической конференции "Новые формы занятости и стратегия выживания семей в переходной экономике России", М., Институт сравнительных исследований трудовых отношений, декабрь 1998.

Российский рынок труда: путь от кризиса к восстановлению. Документ Всемирного банка. май 2002 года. Отдел социальных программ. Регион Европы и Центральной Азии.

Неформальный сектор в российской экономике. М., Институт стратегического анализа и развития предпринимательства, 1998,

Л. Гордон. Когда психология важнее денег. -- "Мировая экономика и международные отношения", 1998,

З. Куприянова. Оценка работниками их положения на рынке труда. -- "Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены", 1998, No 6, с. 23.

Государственная и корпоративная политика занятости. Под ред. Т. Малевой. М., Московский центр Карнеги, 1998

Р. Капелюшников. Движение рабочей силы и рабочих мест в российской промышленности. -- "Вопросы экономики", 1998, N 2.

Kornai, J. The Socialist System: the Political Economy of Communism. Oxford: Oxford University Press, 1992

---

[1] С известным преувеличением можно сказать, что по уровню потребления частных благ социалистические страны были ближе к развивающимся, тогда как по уровню потребления общественных и полуобщественных благ -- к развитым странам. Переходные экономики унаследовали эту громоздкую и дорогостоящую систему социального обеспечения, представляющую собой, по удачному выражению Я. Корнаи, "преждевременно зрелое государство благосостояния" (см.: Kornai, J. The Socialist System: the Political Economy of Communism. Oxford: Oxford University Press, 1992)

[2] Aghion, P., and O. Blanchard. On the Speed of Transition in Central Europe. NBER Macroeconomic Annual, 1994

[3] И эксперты международных организаций, и эксперты российского правительства (впрочем, как и его критики) считали резкий скачок открытой безработицы абсолютно неизбежным. Один из первых прогнозов, выполненный рядом ведущих международных организаций для еще не распавшегося Советского Союза, предполагал, что к концу 1992 г. численность безработных при умеренном сценарии достигнет 12 млн. чел., а при пессимистическом -- 13-15 млн. (IMF, World Bank, OECD and EBRD. A Study of Soviet Economy. P., 1991, vol. 2.

[4] Обзор занятости в России. Выпуск 1. (1991-2000). М.: Теис, 2002. С.94.

[5] Более низкий относительный уровень пособий в России мог быть также связан с активным использованием административных отпусков и переводов на неполное рабочее время, означающих неизбежную потерю в заработках. Размер пособия исчисляется исходя из среднего фактического заработка безработного за последние три месяца по последнему месту работы. Поэтому в тех случаях, когда переход в состояние безработицы совершается из состояния вынужденной неполной занятости, величина назначаемого пособия оказывается меньше.

[6] Д. Вон-Уайтхед. Цит. соч., сс.. 4--6

[7] Р. Капелюшников. Что скрывается за "скрытой безработицей"? - Государственная и корпоративная политика занятости. Под ред. Т. Малевой. М., Московский центр Карнеги, 1998, с. 92.

[8] По данным различных опросов, подработки имеют от 30% до 70% вынужденных "отпускников". См.: Е. Хибовская. Неполная занятость. "Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены", 1995, No 1; М. Гарсиа-Исер, О. Голодец, С. Смирнов. Что скрывает скрытая безработица? -- "Сегодня", 22 дек. 1995.

[9] Основные направления реформы трудовых отношений в Российской Федерации (проект). // Вопросы экономики. 1998. №2. С.75.

[10] Финансовые известия. 12.03.2002

Рекомендуем посмотреть лекцию "Типология кочевого хозяйства".

[11] Варшавская Е. Что там в «тени»? // Человек и труд. 2001. №11.

[12] Мониторинг зарплат лиц рабочих специальностей по Москве и другим городам России: Аналитический справочник. Вып. 1. М.: КОНСЭКО. 1998. С.50.

[13] Капелюшников Р.И. Российский рынок труда: адаптация без реструктуризации. М.: ГУ ВШЭ, 2001. С.106-107.

[14] Layard, R., and A. Richter. Labour Market Adjustment -- The Russian Way. Draft, June 1994, p. 2

[15] В. Гимпельсон. Частный сектор в России: занятость и оплата труда. -- "Мировая экономика и международные отношения", 1997, No 2

[16] З. Куприянова. Оценка работниками их положения на рынке труда. -- "Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены", 1998, No 6, с. 23]