Общественное движение в русской культуре XIX века

4.3. Общественное движение в русской культуре XIX века

С начала века в России начинается процесс формирова­ния общественно-политических движений, первый период ко­торого закончился восстанием декабристов. Неуклонно за­воевывает особую популярность тема «русской самобытно­сти», предполагающая раскрытие «русских начал», до того времени лежавших «недвижно в глубинах народного духа». В 1803 году Н. М. Карамзин писал: «Мне кажется, что мы излишне смиренны в мыслях о народном нашем достоин­стве» /20, с.221/. Эта «смиренность» преодолевается в куль­туре.

По существу, ранние идеологические течения XIX века в России непосредственно смыкаются с соответствующими направлениями XVIII века. И так же, как в самом конце прошедшего столетия, в русском обществе развивается мис­тицизм1. В. Зеньковский полагает, что обращение к мисти­цизму объясняется «потребностью русской души, не находив­шей себе удовлетворения ни в Церкви, ни в общей культуре» /21, с.120/. Поиск «русской самобытности» и мистицизм в идейных исканиях прекрасно уживались друг с другом, по­скольку в обоих случаях речь шла «о духовности», «о про­явлениях души». Мало того, в культуре России того време­ни формируется принцип, без которого дальнейшее духовное развитие страны, понять просто невозможно — принцип «эстетического гуманизма». Это уже новая черта, характер­ная для общественной мысли и художественной культуры нового столетия, при этом западное влияние исходило не от французского просвещения, а от немецких мыслителей. На два десятилетия учителем и вдохновителем русской об­щественной мысли стал Шеллинг, затем симпатии перехо­дят к Гегелю.

Немецкий идеализм оказался энергичным возбудителем для мыслящей молодежи, изучение основных положений его теоретиков способствовало возникновению философских кружков, очень быстро вышедших за границы «чистой мыс­ли», ставших своеобразными кирпичиками мощного здания российской культуры. Но почему же кружки в России XIX века стали центрами свободомыслия и поисков, почему их роль особенно возросла ко второй трети века?

Напомним, что подобные объединения существовали и в первые десятилетия, но носили частный или узко профес­сиональный характер. Особой нужды в такой форме распро­странения знаний русское общество начала века не испы­тывало. Но после восстания на Сенатской площади прави­тельство перекрыло почти все традиционные каналы рас­пространения свободомыслия. 10 июня 1826 года Николай II утвердил новый цензурный указ, согласно которому во главе цензурного ведомства поставлен верховный цензурный ко­митет.

Новые цензурные меры были направлены на полное унич­тожение самостоятельного мышления. «Нельзя говорить не только о правительстве, но даже о «властях», т. е. обо всей администрации, чтобы не ослаблять «должное к ним почте­ние», не ослаблять «чувства преданности, верности и добро­вольного повиновения», нельзя говорить ни о каком преоб­разовании в управлении или в устройстве, пока правитель­ство само не предпримет этого преобразования. И ни о чем подобном нельзя говорить не только «прямо», но и «косвен­но» /22, с.47-48/.

Как известно, император в 1826 году взял под свое по­кровительство Пушкина и объявил, что сам будет первым ценителем его произведений и его цензором. К этой милости, однако, добавлена и другая: с поэта полиция взяла подпис­ку, что он ничего не будет печатать «без разрешения обыч­ной цензуры». Не менее Пушкина страдали от цензуры Гри­боедов, Гоголь, Лермонтов.  Постоянным ограничениям и официальным запрещениям подвергалась периодическая печать. Закрывались издания, авторы которых позволили себе хотя бы общие рассуждения о формах правления. Бенкен­дорф, докладывая Николаю I о статье И. В. Киреевского, напечатанной в первом номере журнала «Европеец», нахо­дит, что автор, рассуждая будто бы о литературе, разумеет совсем иное, что под словом «просвещение» он понимает «свободу», что «деятельность разума» означает у него «ре­волюцию», а «искусно отысканная середина» не что иное, как «конституция» /22, с.105/.  Конечно, «Европеец» был за­прещен.

Новые издания разрешались неохотно и с большими за­труднениями. В 1836 году на ходатайстве о разрешении но­вого журнала Николай написал: «И без того много». Тогда же было сделано распоряжение: «представления о дозволе­нии новых периодических изданий на некоторое время вос­прещаются» /22, с.106/.

Только под конец жизни получил разрешение издать соб­ственный журнал А. С. Пушкин, а Грановскому, очень попу­лярному своими публичными лекциями в середине сороко­вых годов, ответили коротко и лаконично: «Не нужно».

Рекомендуемые материалы

За короткий период запрещены журналы «Литературная газета» Дельвига, «Московский телеграф» Полевого, за статьи Чаадаева — «Телескоп» Надеждина.

Европейские события 1848 года отразились на русской цензуре: учреждается негласный комитет под председатель­ством Бутурлина, и ему поручается «высший надзор в нрав­ственном и политическом отношении за духом и направле­нием книгопечатания». Комитет просуществовал до конца 1855 года, и эти семь лет с полным основанием названы «эпо­хою цензурного террора». Известно, что Погодин был отдан под надзор полиции за то, что на обложке своего журнала «Московитянин» поставил траурную рамку после смерти Гоголя.

Особое внимание комитет обращал на статьи по русской истории. Усиленному гонению подверглись исследования по народной словесности, собрания народных песен, пословиц. Памятники народного творчества считались опасными даже в научных изданиях, но особенно строго цензура следила за изданиями для народа, лубочными картинками и даже за пряничными досками.

В таких условиях кружки становятся едва ли не един­ственными началами свободомыслия, таковыми они оставались, несмотря на многочисленные правительственные реп­рессии.

В 1823 году в Москве одновременно возникают два круж­ка: литературный (его руководитель переводчик Торквато Тассо Раич) и философский, определивший основное направ­ление своей деятельности уже названием — «общество лю­бомудров»1. В «Обществе» формировалась русская фило­софская культура, вырабатывался новый подход к западно­европейским ценностям. Позднее, во второй половине века, председатель общества В. Ф. Одоевский напишет: «Мы ве­рили в возможность такой абсолютной теории, посредством которой можно было бы строить все явления природы, — точно так же, как теперь верят в возможность такой социаль­ной формы, которая удовлетворяла бы всем потребностям человека... Как бы то ни было, но тогда вся природа, вся жизнь человека казалась нам довольно ясной, и мы немного свысока посматривали на физиков и химиков, которые ры­лись в «грубой материи» /23, с.8/.

Принцип «эстетического гуманизма» связывал, по суще­ству, всех представителей Общества: прекрасного, рано умер­шего поэта-философа Д. В. Веневитинова, будущего славяно­фила И. В. Киреевского, В. Ф. Одоевского, пытающегося впервые в русской научной литературе ответить на вопрос, каково место человека в культуре. Приоритет принадлежит Одоевскому и в формулировке положения о «целостности человека» как «идеальной задаче внутренней работы». В по­становке некоторых проблем Одоевский опередил Бергсона, ставшего широко известным в начале XX века в России анализом внутреннего мира человека.

В последующие десятилетия появилось множество круж­ков. В 1831 году один из таких кружков был организован студентом Московского университета Николаем Станкеви­чем. Членами кружка были люди талантливые, бесконечно преданные русской культуре, и среди них В. Белинский, К. Аксаков, В. Боткин, Т. Грановский, К. Кавелин. Свои стихи читали М. Лермонтов и А. Кольцов. Все занимались философией, поэзией и музыкой. Философия Шеллинга изу­чалась с энтузиазмом до середины 30-х годов, позднее ку­миром кружковцев стал Гегель. В поэзии симпатии были отданы Гете, Шиллеру, Гофману, особенно Шекспиру, в музыке — Бетховену и Шуберту. «Прозападническая» ориентация была свойственна многим членам этого кружка, хотя и в различной степени. Важным, однако, было другое: в кружках формировались взгляды единомышленников, сосре­доточивался ценнейший фонд русской философии, искусства, науки, общественной мысли — русской культуры в целом,

Одновременно с кружком Станкевича образовался кру­жок, во главе которого стоял Герцен. Предметом его интересов стали проблемы общественные, именно в нем загово­рили о социализме, правда, о социализме утопического плана. Сама постановка вопроса требовала политического и экономического анализа. Деятельность кружка была прервана ссылкой его главных участников.

Тридцатые — сороковые годы связаны с именем человека, сыгравшего особую роль в формировании критического от­ношения к действительности в общественном самосознании. Речь идет о Петре Яковлевиче Чаадаеве, одном из близких друзей Пушкина, разделявшем в своем раннем философском творчестве многие взгляды Шеллинга.

В 1836 году редактор журнала «Телескоп» Н. И. Надеждин опубликовал одно из «Философических писем» Чаадаева. Письмо давно ходило по рукам, но только после напечатания оно произвело впечатление «выстрела, раздавшегося в темную ночь» (Герцен). Суровые, порой беспощадные, суж­дения Чаадаева о России, пессимизм в оценке ее историче­ской судьбы поразили всех. Цензор, разрешивший напеча­тать это письмо, был смещен, журнал запрещен, Надеждин выслан из Москвы, а самого Чаадаева объявили сумасшед­шим. Получивший восторженную поддержку радикально на­строенной молодежи, вызвавший непонимание либерально настроенных кругов и крайнее негодование консерваторов, Чаадаев дал толчок русской мысли, выдвинув на первый план проблему судьбы России. Она, по Чаадаеву, глубоко противоречива. С одной стороны, Россия «заблудилась на земле», и мы, русские, «живем одним настоящим, без про­шедшего и будущего». С другой — «мы принадлежим к чис­лу тех наций, которые существуют лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь важный урок». Выводы, которые делает Чаадаев, вызывали многочисленные споры. «Прови­дение создало нас слишком великими, чтобы быть эгоиста­ми, оно поставило нас вне интересов национальностей и по­ручило нам интересы человечества» /24, с.113/.

Положения, впервые сформулированные Чаадаевым, легли в основу тех направлений в русcкой культуре, которые строились на основе «русской идеи». К проблемам, поднятым П. Я. Чаадаевым, представители русской культуры возвра­щались неоднократно, независимо от того, являются они сто­ронниками или противниками положений «Философических писем».

Что же характеризует русскую интеллигенцию 30-х годов, в чем ее значение? Прежде всего, она ввела русское обще­ство в область «чистой мысли» — философии. Тридцатые годы — это эпоха философского романтизма, «эпоха мысли» всего русского общества. Философский романтизм приходит с Запада вместе с философией Фихте и Шеллинга, но на русской почве он в значительной степени смыкается с роман­тизмом художественным.

Русская интеллигенция искала пути к истине, справед­ливости и красоте в течение 30-х годов и нашла определен­ное решение в следующем десятилетии.

Интеллигенты 30-х годов сделали свое дело и стали во главе нового ими же воспитанного поколения. Теперь уже не в замкнутом кружке, а среди широких кругов общества разворачивается борьба идей. Она захватывает периодиче­скую печать, философскую, научную и художественную ли­тературу. Наивысшее выражение борьба взглядов и прин­ципов получила в развитии славянофильства и западниче­ства.

Славянофилы и западники прошли различные стадии от­ношений. В 40-х годах их можно было рассматривать как носителей противостоящих мировоззрений, дающих различ­ные ответы на одни и те же волнующие вопросы: что есть Россия и что есть Запад? Разница в ответах определялась системой общественно-культурных ценностей, принятой каж­дой из сторон. Будущее России, направленность ее экономи­ческого, политического и духовного развития интересовала обе стороны. Конечно, в то время не могло быть и речи об ощутимом воздействии на экономику или политику прави­тельства. Зато можно было повлиять на культуру, причем не содержанием идей философской культуры, а рекоменда­циями и собственным примером в поведении, внешнем виде и одежде, архитектуре и внутреннем убранстве жилища, в содержательно-стилистических особенностях различных ви­дов художественного творчества. Вот почему славянофил А. С. Хомяков и западник В. П. Боткин так много внимания уделяли образу жизни. Первый отстаивал его «органичность» в славянофильском понимании этого слова, второй призывал руководствоваться «общечеловеческими», «цивили­зованными» нормами поведения. Вот почему обе группиров­ки уделяли так много внимания окружающей человека куль­турно-художественной среде: интерьеру, архитектуре, жи­вописи, музыке, костюму. Д. В. Григорович, например, вспо­минает, как недружелюбно встретили его в редакции «Московитянина» только потому, что его манера речи, употреб­ляемые слова, одежда были «олицетворением жителя Петер­бурга, города, в котором вообще нет разумного спокойствия». Соответствующими ценностями руководствовался в описании манеры поведения и западник Григорович.

Богословские положения славянофильства были развиты А. С. Хомяковым и Ю. Ф. Самариным, философские — обос­нованы И. В. Киреевским. Для славянофильства характерно высокое представление о национальной сущности русского народа, которое предполагало для него великое историческое предназначение. Славянофилы резко расходились со своими противниками по целому ряду вопросов: они отрицали пози­тивный смысл петровских реформ, отрицали европейскую цивилизацию как ложную и не отвечающую духу и иска­ниям русского- народа. Славянофилы настаивали на необ­ходимости изучения и проведения в жизнь народных воззре­ний и обычаев — «залога правильного просвещения и воз­вращения на путь истины для верхних классов общества, ото­рванных реформой от народного корня».

Славянофилы стремились к «органичности» и «целостно­сти», причем «целостность» была их идеалом совершенной жизни. Но они проецировали эту идеальную органичность в историческое прошлое, в допетровскую эпоху. Славянофи­лы утверждали три основы России: православие, самодер­жавие и народность, но понимали их иначе, чем официаль­ная правительственная идеология, отдавшая первое место самодержавию. «Органичности» и «целостности» нет места в современном русском государстве. К империи Николая I славянофилы относились резко отрицательно.

Западники (Белинский, Герцен) приняли реформы Петра и петровский период. Это не мешало им еще более отрицательно, чем славянофилам, относиться к империи Николая I. Очень скоро в русском западничестве сложилось два тече­ния: умеренное, либеральное, интересовавшееся в основном вопросами философии и искусства, и более революционное, идеологической основой которого был французский утопический социализм. С течением времени меняет свой характер и славянофильство, и к 90-м годам XIX века появились статьи о его «вырождении» и «развале».

Полемика западников и славянофилов была достаточно бурной. В «запальчивости и раздражении спора» было мно­го несправедливых суждений с обеих сторон, но этот спор был плодотворным явлением русской общественной жизни. И западники, и славянофилы представляли собой высокий уровень общей культуры и образования, их спор был первой последовательной дискуссией в российской общественной жизни. При всем разногласии западники и славянофилы схо­дились в следующих важных принципах: и те, и другие бо­ролись за широкое просвещение масс и тяготились подавлен­ным состоянием русской общественной мысли; и те, и другие с одинаково теплым участием относились к судьбе народа; и те, и другие любили Россию. Исследователь русской обще­ственной мысли Иванов-Разумник подобрал для славянофи­лов и западников красноречивый символ: двуликий Янус или двуглавый орел — две головы и одно сердце. Герцен при­знавался: мы все любили Россию, только одни — как мать, другие — как дитя.

Представителей русской интеллигенции 40-х годов назы­вают идеалистами-романтиками. Они стремились к гармонии личного чувства и искали эту гармонию так же страстно, как хотели преобразования действительности. Все, по словам Н. Бердяева, были «в расколе с империей», для каждого «мучителен был вопрос об отношении к действительности».

В 40-х годах группа единомышленников собирается во­круг Белинского. Литературные интересы членов кружка чрезвычайно разнообразны: наряду с вопросами «чистой эсте­тики» и философии обсуждались исторические и экономиче­ские. К концу сороковых годов взгляды кружка Белинского сложились в определенную систему, в которой особое место было отведено требованию общественного значения литера­туры. Такое понимание роли искусства, места искусства в системе культуры стало широко распространенным среди представителей образованного слоя русской общественности. Но Белинский всегда знал, что эта функция искусства воз­можна только тогда, когда произведение — драма, роман, поэма, живописное полотно — творение истинного художни­ка, когда оно отмечено «печатью таланта».

Белинский подчинил свою деятельность стремлению к ис­тине: «жил он исключительно идеями и искал правды, упорствуя, волнуясь и спеша» /25, с.93/. Но эта деятельность со­четалась с другой. Белинский был самым значительным рус­ским критиком и едва ли не единственным из русских кри­тиков, обладавшим художественной восприимчивостью и эс­тетическим чувством.

Белинский был поклонником Гегеля, принимая его фило­софию так же страстно, как он делал все. Но он преодоле­вает Гегеля в проблемах, связанных с человеком. Для него человек есть «живая часть живого целого», и в то же вре­мя — «великая и страшная тайна — личность человека». «Для меня теперь, — пишет Белинский, — человеческая лич­ность выше истории, выше общества, выше человечества». И именно на этой почве, считает В. В. Зеньковский, Белин­ский переходит к утопическому социализму. Во имя лично­сти, во имя ее нормального развития и обеспечения «каж­дому» возможности этого развития отстаивает Белинский со­циалистический идеал.

Отметим еще одно положение. Белинский как бы «пред­угадал» мучительный для русских мыслителей вопрос соот­ношения «счастья всех и счастья каждого», который позднее Достоевский осмысливает в знаменитой «Легенде о великом инквизиторе». Белинский пишет: «...Если бы мне удалось влезть на высшую ступень развития, я там попросил бы вас отдать мне отчет во всех жертвах живой жизни и истории..., иначе я с верхней ступени лестницы бросаюсь вниз головой. Я не хочу счастья и даром, если не буду спокоен насчет каж­дого из моих братии... Говорят, что дисгармония есть усло­вие гармонии, может быть, это очень выгодно и усладитель­но для меломанов, но уж, конечно, не для тех, кому суждено выразить своей участью идею дисгармонии...» /26, с.159/.

Значение «неистового Виссариона» — так называли его друзья — для русской культуры объясняется еще одним не­маловажным фактом. Белинский отличался от других пи­сателей 30—40-х годов тем, что вышел совсем из другой среды, был первым представителем не «культуры дворян­ской», а «культуры разночинной». Но именно в этом направ­лении развивалась Россия с середины XIX века.

Идеи социализма были близки Герцену, Чернышевскому, о них спорили в кружке Петрашевского. Кроме этого кружка уже формировались другие группы молодежи, которые со­ставили новое поколение в культуре России. Характерной чертой этого поколения является резкая оппозиция «отцам» с их романтизмом, культом искусства и «отвлеченного мышления». Новое поколение защищает реализм, ищет опоры в точном знании, преклоняется перед естествознанием. Глав­ным принципом морали становится вера в творческие силы личности, защита «естественных» потребностей и наивная ве­ра в «разумный эгоизм». Этим отличаются «новые люди» от предыдущего поколения. Высочайшие авторитеты поколения «детей» — Н. Г. Чернышевский и Д. И. Писарев. В деятель­ности этого движения складывается основа для совершенно нового направления русской общественно-политической мыс­ли и культуры в целом — народничества.

60-70-е годы — время «народничества по преимуществу» как идеологии и движения разночинной интеллигенции. На­родничество включает в себя целый комплекс философских, социологических, экономических и политических теорий. Оно предполагает особую модель культуры, нашедшую отраже­ние в литературе, искусстве, науке.

Рекомендация для Вас - Способы и средства тушения пожаров.

Центральным звеном социального учения народничества
была теория некапиталистического развития России, идея
перехода к социализму через коллективизм крестьянских
общин и артелей. В 70-х годах началось превращение народничества в массовую идеологию разночинной среды — ин­теллигенции и студенчества, оппозиционно настроенных к
царскому режиму. Общая теория дополняется программой
и тактикой революционной борьбы, которая стала основой
деятельности нелегальных народнических кружков «Земля
и воля», «Народная воля».                                                                                                                           ,

Важно подчеркнуть морально-этические принципы народ­ничества. Интеллигенция шла в народ, чтобы уплатить ему свой долг, искупить свою вину. Она шла в народ, чтобы слиться с его жизнью, просвещать его и улучшить его эко­номическое положение. Порой это кончалось трагедией.

В 70-е годы меняется общая интеллектуальная атмосфера в России. Сглаживаются крайности нигилизма Писарева, происходит переход от материализма к позитивизму. Но ку­мирами народников остаются Н. Михайловский, П. Лавров, позднее — П. Ткачев, которого Н. Бердяев называет «пред­шественником Ленина». Ткачев одним из первых говорил в России о Марксе, и его деятельность свидетельствовала о серьезном увлечении русской интеллигенции марксизмом.

1 Мистицизм (фр. mystika – таинство) – вера в сверхъестественное, в возможность непосредственного общения человека со «сверхъ-естественными силами».

1 Напомним, что понятие «философия» - от phileo – люблю и sophia – мудрость.