Диссертация (Рецепция творчества романтиков-предшественников в прозе Й. Эйхендорфа), страница 6

Очень многим казалось тогда, что живут они уже внутри сомкнувшегосяАпокалиптического круга <…> возбуждалась какая-то апокалиптическая мнительность... Духмечтательного отвлечения и отрешения от «внешнего» или «наружного» в христианстве сочетается втогдашнем самочувствии с самым несдержанным чаянием именно видимого наступления ЦарствияБожия на этой здешней земле...» Флоровский Г. В. Пути русского богословия. Париж, 1988.

С. 129130.73Korff H.A. Geist der Goethezeit. Bd. 4. Leipzig, 1953. S. 2-6.74Жирмунский В.М. Религиозное отречение в истории романтизма: Материалы для характеристикиКлеменса Брентано и гейдельбергских романтиков. Москва, 1919. С. 61.75Abrams M.H. Natural Supernaturalism. New York, 1971. Ср. Lämmert E. Eichendorffs Wandel unter denDeutschen: Überlegungen zur Wirkungsgeschichte seiner Dichtung // Die deutsche Romantik. Göttingen,1967.

S. 219-252.24начала.Уже в раннем произведении заложено основание для той перестановкиакцентов, какая произойдет у писателя в следующие десятилетия: необходимо нетолько «снова отвоевать империю», но и «возвратить былую правду, былуюсвободу» (II, 286), что требует творческих усилий. То, что одержанной победы надвнешним врагом недостаточно, писатель почувствовал уже в конце 1814 г.:французы изгнаны, но до настоящего мира еще далеко. «Нынешнее времяявляется и должно было бы быть второй частью моего романа» (XIII, 59), – пишетон о своем чувстве внутренней неудовлетворенности.

Тоска по «жизни в избытке»ищет выхода; в биографическом плане это проявляется в тех ожиданиях, которыеЭйхендорф связывал с очередным народным ополчением в 1815 г. Однако вскореон уже с иронией пишет другу о «припадке патриотизма», от которого онизлечился после «недавнего похода» против Наполеона: вместо ожидаемогоощущения полноты жизни ему довелось после «ужасной муштры» «основательнопоесть и попить» в нескольких французских городах (XII, 14). Общественнаяжизнь эпохи Реставрации также мало напоминает идеал «былой свободы», и нафоне этих разочарований повторяется процесс, который А.В.

Карельский вприменении к предыдущему поколению романтиков обозначил как «отречениевзросление».76Послевоенногопоходамолодойпоэтоказываетсявсостояниинеопределенности и не знает, пытаться ли устроиться на гражданскую службу или«навсегда удалиться в зеленые леса Верхней Силезии» (XII, 15). Вопрос молодогопоэта, на каких основаниях строить дальнейшую жизнь, относится не только киндивидуальной судьбе, но и к национальной истории. В такой момент поискасвоего места в мире должно было приобрести особую значимость религиознофилософское понятие «центра» (Mittelpunkt) (II, 286), которое, как указывает В.М.Жирмунский, Эйхендорф мог уловить из идей Ф. Шлегеля.77Карельский А.В. Революция социальная и революция романтическая // Метаморфозы Орфея.

Вып. 3.М., 2007. С. 333.77Жирмунский В.М. Ук. соч. С. 61. В августе 1814 года Эйхендорф уединяется в родном Любовице и7625В позднем романе «Поэты и их подмастерья» (1834) писатель обнаруживаетитоги переосмысления своего гейдельбергского этапа. Оставаясь в рамках того жекомплекса идей, роман фиксирует иную трактовку традиционно-романтическихтем: на первое место выходит начало религиозное, в то время как отношение кнациональному (исторической действительности и прошлому) становится всеболее взвешенным.

В гротескной форме пародируется «нордический» (II, 348)характер художника Альберта, поклоняющегося своей шпаге, «освященной в 13-мгоду, великом году войны» (im großen Kriegsjahre dreizehn) – имеется в виду тасамаяосвободительнаявойна,накоторуювозлагалинадеждыгерои«Предчувствия и действительности» (II, 425).Во втором романе Эйхендорфа речь идет уже не об устройстве жизниобщества, а о судьбе немногочисленных избранников, чья задача «пережитьлиньку на земле и вычистить старые крылья перед последним великим полетом вцарство небесное» (II, 296). Для героев «Поэтов и их подмастерий»: «былаясвобода» ощущается вне общества, в пении птиц (II, 349) и дыхании «прохладноголесного воздуха» (II, 336).

Для графини Жуанны «старая княжеская свобода»связана с образом уединенно живущего феодала, не связанного с обществом, ибросившегося с обрыва оленя (II, 390). Участие же одного из персонажей второгоромана в восстании карбонариев повествователь однозначно характеризует как«безумие» (Tollheit) (II, 425).Преемственность по отношению к первому роману прослеживается, вчастности, в том, как в образной форме воплощается романтическая концепцияистории. Как и в первом романе, речь идет о «предгрозовой поре», после которойдолжна наступить принципиально новая историческая эпоха. Эта тема намечаетсякак бы исподволь с первых глав романа, например, в речах второстепенныхперсонажей: «Хочется устроиться с удобством, радостно и надолго, как в староедоброе время, но повсюду с жуткой серьезностью звучит провозвестие далекихзвуков грома…» (II, 319). Если в финале первого романа звучала надежда наосмысляет впечатления первого военного похода.

Одновременно он целенаправленно читает Библию.Eichendorff-Chronik. S. 69-70.26наступление нового золотого века, символом которого является «пышный» восходсолнца в финале, то во втором приближается время решительной битвы, исходкоторой неизвестен. Взирая с вершины горного уступа на раскинувшуюся передним землю, Виктор восклицает: «Друзья, какое время! Блажен родившийся сейчас,чтобы участвовать в этом сражении!» (II, 507). Ему открывается внутреннийхарактер лежащего у его ног мира: «Как все смешалось там внизу, в тумане … втишине раздаются голоса, возгласы команд и звуки труб… А там, где туманненадолго рассеивается, видны серьезные лики ангелов, стоящих с обнаженныммечами на вершинах гор, и замершие внизу многочисленные полки, готовые к бою,и дьявол в блистающих доспехах объезжает ряды, показывая народам сквозьразрыв в облаках всю славу земли, и обещает им: «Будьте свободны, и все будетвашим!» (там же).

78 Снова «пышно восходит солнце», но последнее слово вромане принадлежит отшельнику, провозглашающему скорое пришествие «вечнойночи»:Wie bald kommt nicht die ew'ge Nacht Как бы скоро не пришла вечная ночьUnd löschet aus der Länder Pracht, И не уничтожила роскошь земли,Du schöne Welt, nimm dich in acht!Прекрасный мир, берегись! (II, 508)Поскольку действие романа происходит в годы мира, наступившие послепобеды над Наполеоном, встает вопрос о конкретном наполнении этихапокалиптических предчувствий.

Намек на социально-политическую ситуациюдействительно появляется в тексте романа: «эта духота перед грозой –многозначительный образ настоящего времени, все затаило дыхание в ожидании(in banger Erwartung), так что почти слышна тихая поступь времени, и мыслимолнии вспыхивают на темном фоне» (II, 359). Однако эти слова писатель«доверяет» слегка чудаковатому провинциальному проповеднику, заученновоспроизводящему известные темы эпохи Просвещения – за счет чего конкретноесодержание общественных конфликтов оказывается на периферии.

Отношениеавтора к персонажу проявляется в той иронической дистанции, с которой78Обращает на себя внимание параллель с вводными терцинами «Романсов о розарии» К.Брентано: поэтв детстве видит себя в роли борца с Антихристом. Брентано К. Избранное. М., 1985. С. 44.27передаются дальнейшие «важные» (vornehm) речи о «неостановимом разуме,совершеннолетии нашего века и невидимой силе нестареющей истины»(unaufhaltsamen Intelligenz, von der Mündigkeit der Zeit und der unsichtbaren Gewaltunverjährbarer Wahrheit) (II, 359). Но не меньшая дистанция наблюдается и поотношению к пренебрежительным речам соседа-барона: «Да что истинно? Чтоистинно?» – почти кричит он, «Вы не знаете, и я тоже не знаю, это одномуГосподу Богу известно.

– Но вот эти мои охотничьи угодья я очень хорошо знаю, илюбого браконьера, будь он совершеннолетним или нет, я пристрелю… И если быкаждый так поступал на своей территории, то мы бы скоро избавились отстареющего разума, невидимой истины и всей прочей чепухи» (II, 359).В целом эпизод предвосхищает размышления зрелого Эйхендорфа,собранные в его эссе «Дворянство и революция» («Der Adel und die Revolution»,опубликовано посмертно в 1866 г.), о наступившем конце дворянской эпохи.Дословно совпадает описание положения в 1780-х-1790-х гг.: «Давящаяпредгрозовая атмосфера (eine unheimliche Gewitterluft) сгущалась над всейстраной, каждый чувствовал, что надвигается нечто великое; невысказанное,затаенное (bang) ожидание неизвестно чего закралось в каждую душу...

» (I, 910).Барон с его патриархальным бытом – олицетворение одного из трех дворянскихтипов («самая многочисленная, здоровая и приятная (ergötzlich) группа», I, 900)описанных в эссе. Развращенный герцог и его двор, появляющиеся в замке барона,иллюстрация третьего типа, самого «блистательного» и разрушительного длясословия в целом (I, 907) («кавалеры, бродящие шатающейся походкой по садулабиринту любви», «представлявшие собой ту струю фривольного либертинажа,которая, как наркотическая лиана, проходила сквозь литературу того времени» (I,908). Именно это ощущение уже совершившегося катастрофического перелома,постепенноохватывающеговсесферыисторическойдействительности,становится предметом художественного осмысления. Вопрос о том, насколькоправомерно привлекать более поздние критические работы писателя при анализе28его художественных произведений ставился неоднократно.79 В данном случае этокажется обоснованным, поскольку отмеченное выше повторение высказанного вромане дает основания предполагать, что эссе лишь развивает привычный дляавтора ход мысли.Основным – хотя и скрытым от поверхностного наблюдателя – движущимфактором истории в эссе признается борьба «религии против вольномыслия(Freigeisterei)» (I, 912); следовательно, и революционные потрясения связаны со«сменой религиозного мировидения» (там же).

Иными словами, основнойпредмет художественной и теоретической рефлексии писателя – это сдвиг вобщественном сознании, который заключается в выхолащивании традиционныхформ, «внезапном разрушении старого в глазах общего мнения»,в общемубеждении, что «золотая нить, тянущаяся из прошлого, была оборвана» (I, 912).Писатель делает такой вывод, анализируя быт и интеллектуально-духовную жизньсвоего сословия. Первый и самый привлекательный тип дворян, патриархальнопровинциальный, «практиковал теперь религию лишь как похвальное ремесло»,вызывая этим насмешки более просвещенных людей (там же).