И.И. Панаев как литератор, страница 3

Пусть он идет на бой сомной!» [Москвитянин, 1851, №7,отд. 5, с.256].Журнальная война, в центре которой оказался Панаев в началепятидесятых годов, во многом определила и характер отзывов на егоединственный роман — «Львы в провинции»5. Резко отозвались о романерецензент «Москвитянина» (скорее всего, Ап.Григорьев) и Иногородний5Некоторые позднейшие интерпретаторы (С.С.Трубачев) считали роман лучшимпроизведением Панаева; советский исследователь прозы Панаева Б.С.Кондратьев14подписчик – А.В.Дружинин, перешедший из «Современника» в «Библиотекудля чтения» после конфликта с Панаевым; С.С.Дудышкин в «Отечественныхзаписках» – сдержанно скептически. В один голос рецензенты говорили обизлишней затянутости «Львов», о неспособности Панаева выстроитьсложную конструкцию, предполагаемую самим жанром романа, создаватьроманных героев – относительно сложные, значительные образы. Впрочем, вхарактеристиках беллетристического таланта Панаева критики расходились:Дружинин утверждал, что Панаев может рисовать только «простые,трогательные, идиллические события, характеры немногосложные и немногосторонние,т.е.добрыедочрезвычайностиилисмешныебеззатейливости и претензии», а резкая и серьезная сатира не его дело[Библиотека для чтения.

1852, т. 112. Отд. «Смесь», с.68]; Дудышкин,наоборот, признает Панаева хорошим сатириком, но сатирический талантнедостаточен для романиста: «У г.Панаева есть свой взгляд на вещи, ипритом очень определенный. Взгляд этот можно назвать тонкою имельчайшею наблюдательностью над всем, что бросается в глаза своеюстранностью, внешней неприличностью, что дает повод быть внесенным вальбом карикатур» [Отечественные Записки. 1853, № 1, отд.4, с.6]; поэтомукогда Панаев захотел «представить лица не смешные, не карикатурные,характеры с положительными достоинствами, с чувством, с умом…»[Там же,с.

9], он потерпел неудачу. От других произведений Панаева «Львы…»действительно отличаются в основном объемом: основное вниманиеуделяется описаниям, сюжет развивается необычно медленно, например,знакомство главных героев происходит очень поздно. Как это часто бывает вбеллетристике Панаева, сюжет сводится к тому, что герой губит героиню.Центральным пунктом обсуждения романа стало обвинение автора вутверждал, что «эстетическая критика» оказалась не в состоянии оценить стремлениеПанаева перейти к большой эпической форме и изображать «социальные противоречия».15дендизме дурного тона: это обвинение, выдвинутое Дружининым, сразу жебыло поддержано в «Москвитянине».

Дружинин говорил о «детскомпреклонении перед какими-то особенными условиями, более годными длякакого-нибудьмолодцаищеголя,чемдляскромногописателя…беспрестанных толках о дурном и хорошем тоне… совершенно лишних ипреувеличенных рассуждениях о важности комфорта, о великом значениичеловеческого, особенно мужского, туалета в жизненных делах, и наконец» о«целом ряде героев, обрисованных только с наружной стороны, героев, изкоторых лучшие ходят непременно в черных жилетах и отлично повязанныхгалстуках; а худшие — в жилетах яркого цвета и дурных панталонах»[Библиотека для чтения.

1852, т. 112. Отд. «Смесь», с.69].Помимо описаний в романе под «кодексом франтовских правил» и томуподобными вещами Иногородний подписчик мог намекать и на «Великуютайну одеваться к лицу. Опыт великосветского романа», пародию на роман,помещенную в хронике мод, которую Панаев вместе с женой вели в«Современнике». Хотя со времен «Московского телеграфа» известия о модахмогли бы восприниматься как законная составляющая толстого журналаэнциклопедического характера, тем не менее в такой страничке модпродолжаливидетьчто-тослишкомоткровеннокоммерческое,компрометирующее если не журнал в целом, то по крайней мере тоголитератора, который брался ее вести.

Шутовская, пародийная форма«Великой тайны одеваться к лицу», созданная Панаевыми, была, конечно,способом уклониться от насмешек. В настоящее время проблема моды каксоциокультурного явления, как предмета литературного изображения, можносказать, одна из наиболее обсуждаемых, в том числе и как элементсодержания литературных журналов, но, насколько нам удалось выяснить,деятельность Панаева в этой области не была предметом специальногорассмотрения, хотя бесспорно в нем нуждается. Дело здесь, конечно, не в16том, что игнорировался раздел моды "Современника", а в том, чтоисследователей больше привлекали другие эпохи — романтизм и его денди,когда манера одеваться стала способом самоутверждения личности (см.

обэтом, напр., работы О.Вайнштейн) и XVIII век с его театрализованностьюбыта. Во времена Панаева формируется тот европейский способ одеваться,который в целом удерживается и до сих пор и позволяет отдельному человекускорее слиться с толпой, чем выделиться на ее фоне (об этой новой,"буржуазной" манере много и отвращением говорили, — напр., К.Леонтьев).Для исследователей, что неудивительно, это менее привлекательныйобъект —внемслишкоммалоэкзотического.Несмотрянавсю«несерьезность», «легковесность» моды, она по-своему, это сейчас ужевполне ясно, отражает мировоззрение эпохи; и можно, видимо, позволитьсебе сказать, что Панаев как ученик Белинского не случайно оказываетсяпроповедником моды как приличной усредненности внешнего обликасовременного европейца: эксцентричность, в том числе внешняя, в одежде,видимо, соотносилась для Панаева с романтической позой.Тема неудачного «дендизма» Панаева, так явно проявившегося в егоромане, продолжает развиваться и в июльском номере «Москвитянина»,причем скептические замечания о недостатках романа практически переходятв оскорбительные суждения о личности его автора: «если б г.Панаев не писалэтой вещи, то его литературная репутация много бы выиграла <…> романэтот, кроме того, что плох в эстетическом отношении, очень отзываетсядурным тоном; вместо очерков, нравов и анализа характеров, в немпоминутно говорится о головных проборах, брюках, шляпах, ливреях и одругих туалетных принадлежностях.

Поэтому роман Панаева производит навас такое же неприятное впечатление, какое вы ощущаете в обществе с неприрожденным денди — сделавшимся вследствие великих трудов и усилий,искусственно, сознательно, так сказать, по принципу, по системе человеком17«хорошего тона». От него вы только и слышите о том, что на ком надето…»[Москвитянин. 1852, № 13, отд. 5, с.25.].

Здесь явно присутствует намек насамого Панаева и намек на то, что сам он «не прирожденный денди», чтодолжно было сильно задеть самолюбие последнего, считавшего себячеловеком светским.С.С.Дудышкин, подводя итоги обсуждению романа, сетовал, чтополемика вышла за рамки литературных приличий («Это сказано слишкомсильно, может быть, в пылу гнева и оттого в отзывах «Библиотеки дляЧтения» и «Москвитянина» чувствуешь примесь неправды» [ОтечественныеЗаписки. 1853, № 1, отд.4, с.4.]). Тон отзывов оказался различен: для«Москвитянина» «Современник» — старый враг, для Дружинина Панаев —лично ему неприятный человек; отношение «Отечественных Записок» к ихбывшему сотруднику более сложное, и дать разгромную статью о своембывшем сотруднике, о котором ранее они и не упоминали на своихстраницах, для «Отечественных Записок» представлялось невозможным.Впрочем, Дудышкин, отметив сильные стороны прозы Панаева и упрекнувего врагов за несправедливую резкость, объясняет, что не совсемсправедливые обвинения, которые выслушивает в свой адрес Панаев, оченьпохожи на то, как сам Панаев в свое время нападал на Вонлярлярского.Вонлярлярский делил своих персонажей в «Магистре» на «леонов» и«протолеонов», т.е.

истинно светских и тех, кто неудачно старается имподражать; Новый поэт подхватил эти забавные словечки и преувеличенночасто пользовался ими, издеваясь таким образом над Вонлярлярским с егоякобы претензиями на «великосветскость». «Так резко обвиняет Новый поэтг.Вонлярлярского в том же самом, в чем «Москвитянин» и «Библиотека дляЧтения» обвиняли г.Панаева. Точно также Новый поэт говорит ог.Вонлярлярском: «…на леонов автор смотрит с большою приятностью идаже несколько идеализирует их» [Там же].18Маска Нового поэта – франта и бонвивана, дразнящего серьезныхоппонентов скандальным оправданием и воспеванием «низких» житейскихрадостей, оказалась очень удобной мишенью для тех, кто был не согласен сотрицанием «прекраснодушия» и проповедью уважения к «действительнойжизни».Белинский,отрицавший«прекраснодушие»и«запоздалыйромантизм», сам был слишком очевидно «непрактичным», слишкомпатетическим энтузиастом, что бы он ни проповедовал, и поэтому защищатьот него «поэзию» было слишком сложной полемической задачей.