78243 (Роман Ивана Сергеевича Тургенева Отцы и дети в аспекте современного изучения классики), страница 5

Уже в первом эпизоде, говоря Аркадию о своих отношениях с Фенечкой, Николай Петрович переходит на французский язык, с появлением Павла Петровича в тексте появляются английские слова - и в речи персонажа, и в авторской речи. Так, “евро­пейское shake-hands” Павла Петровича столь же далеко от “руко­пожатия”, как далеко от поцелуя троекратное прикосновение Павла Петровича “до щек” племянника “своими душистыми уса­ми”.

В самом начале романа действие как бы в угоду реальности замедляется ожиданием встречи. И, как будто воспользовавшись свободным временем, Тургенев обращается к биографии Николая Петровича Кирсанова.

Предыстория тургеневских героев, как правило, лишенных прямой авторской оценки, всегда значима. Их духовный мир тесно связан с обстоятельствами, в которых формируется их характер. Не случайно Аркадий, стремясь оправдать своего дя­дю в глазах друга, рассказывает ему историю Павла Петровича. Не случайно у главного героя романа - Евгения Васильевича Базарова - отсутствует предыстория.

Образ Николая Петровича Кирсанова обладает высокой сте­пенью типичности. Этот человек не исключение, он таков, как многие, - из обычной дворянской семьи, получивший обычное для того времени образование, женившийся по любви и живший в своей деревне “хорошо и тихо”. Он не преуспевает в хозяй­ственной деятельности, не живет, подобно брату, воспомина­ниями яркой и бурной молодости. Но он неравнодушен к музыке, восхищается природой и в этом смысле гораздо более выражает суть своего поколения, чем Павел Петрович, постоянно декла­рирующий свои убеждения и привязанности, но, в сущности, равнодушный ко всему. Судьбы Павла Петровича и Николая Пет­ровича иллюстрируют две возможности, два пути для людей од­ного поколения, точно так же, как и Аркадий с Базаровым. И близость Аркадия к отцу свидетельствует скорее о преемствен­ности поколений, чем о консерватизме взглядов молодого Кир­санова.

Однако уже в первые минуты встречи отца и сына намечает­ся некая разница в поведении Аркадия и старшего Кирсанова: “Николай Петрович казался гораздо встревоженнее своего сына; он словно потерялся немного, робел”. Он вообще ведет себя гораздо менее решительно, чем Аркадий, наслаждающийся “со­знанием собственной развитости и свободы”. И эта нерешитель­ность, стремление к компромиссу, с одной стороны, разъединя­ет Николая Петровича с сыном, а с другой - служит основой их взаимопонимания.

По дороге в Марьино размышления Аркадия о необходимости преобразований сменяются восхищением представшей перед ним картиной природы: “...А пока он размышлял, весна брала свое. Все кругом золотисто зеленело, все широко и мягко волнова­лось и лоснилось под тихим дыханием теплого ветерка... Аркадий глядел, глядел, и, понемногу ослабевая, исчезали его размышления... Он сбросил с себя шинель и так весело, таким молоденьким мальчиком посмотрел на отца, что тот опять его обнял...”.

Пейзаж в романе Тургенева служит выражению внутреннего мира героев, является одним из приемов создания образа. Не случайно именно “на фоне прекрасной природы” Тургенев выно­сит приговор Павлу Петровичу, не случайно природа, интере­сующая Базарова только в смысле практическом, в финале рома­на как будто бы последний раз и до конца противоречит его нигилистическим убеждениям. И то, что Аркадий не может усто­ять перед природой, с первых страниц романа указывает на не­обходимость переворота в его душе. Природа близка ему так же, как и его отцу.

Он подавляет собственные чувства, стараясь следовать ни­гилистическим взглядам Базарова.

“Право, мне кажется, нигде в мире так не пахнет, как в здешних краях! Да и небо здесь...

Аркадий вдруг остановился, бросил косвенный взгляд назад и умолк.

- Конечно, - заметил Николай Петрович, - ты здесь родил­ся, тебе все должно казаться здесь чем-то особенным...

- Ну, папаша, это все равно, где бы человек ни родился”.

Или чуть позже, когда цитируемые Николаем Петровичем пушкинские строки прерываются репликой Базарова: “Николай Петрович умолк, а Аркадий, который начал было слушать его не без некоторого изумления, но и не без сочувствия, поспешил достать из кармана серебряную коробочку со спичками и послал ее Базарову с Петром”.

А вечером, когда Базаров уходит в свою комнату, Аркадием овладевает “радостное чувство” от ощущения “дома”, той атмо­сферы теплоты и любви, которая соединяет его с детством. Ар­кадий вспомнил нянюшку Егоровну, “и вздохнул, и пожелал ей царствия небесного... О себе он не молился”. Глубокая эмоциональная связь с миром детства и напускной нигилизм еще уживаются в Аркадии: он как будто по привычке молится за нянюшку, в отношении себя оставаясь атеистом.

Однако авторитет Базарова для Аркадия - скорее влияние сильной личности, чем общность взглядов.

То, что для Базарова естественно, для Аркадия часто только поза, стремление быть похожим на товарища, способ са­моутверждения.

И в этом смысле путь молодого Кирсанова в романе - путь к самому себе.

Уже в первом эпизоде романа Тургенева “Отцы и дети” на­мечаются важнейшие темы, идеи, художественные приемы Турге­нева; попытка проанализировать их - первый шаг к осмыслению художественного мира произведения в его системной целостнос­ти.

Работа с эпизодами при всем их многообразии имеет важное значение для понимания всего произведения вцелом. Это помо­гает выяснить: смысловую и композиционную роли эпизода (как влияет его содержание на “читательское знание” о герое, слу­чайно ли его расположение); общие идеи, мотивы, ключевые слова, объединяющие данный эпизод с последующими и предыду­щими; своеобразие языковых средств, художественных приемов, служащих воплощению авторской идеи. Важно обратить внимание на расстановку персонажей в эпизоде, на то, от чьего имени ведется рассказ.

2.4. МИФОЛОГИЧЕСКИЙ И МЕТАФОРИЧЕСКИЙ КОНТЕКСТ РОМАНА

Несмотря на несомненную оригинальность романа “Отцы и дети” мы не можем не обратить внимание и не провести парал­лели с произведениями других авторов, а так же не отметить связь романа со все мировой мифологией. Роман Тургенева чрезвычайно символичен.

Например, третья глава романа “Отцы и дети” целиком по­священа разговорам только что встретившихся после долгой разлуки родственников. В числе прочих новостей упоминается, что умерла няня. Няня в русской литературе — персонаж весьма примечательный. В “Евгении Онегине”, “Обломове”, “Войне и мире” добрая старушка оказывает важное благотворное влияние на главных героев, пересказывает им “преданья простонародной старины”, а иногда выступает в роли предсказателя судьбы (например, нянина сказка про Емелю оборачивается моделью по­ведения взрослого Обломова) или в роли своеобразного ангела-хранителя (няня в “Войне и мире” зажигает перед образами венчальные свечи князя Андрея, что, по поверьям, помогает в тяжелые минуты жизни). И так далее. Но Аркадий же у Тургене­ва, похоже, вовсе не склонен видеть в воспоминаниях о няне некую моральную опору, вспомнив о доброй старушке при виде сшитого ею одеяла, “пожелал ей царствия небесного” и крепко заснул, чтобы, проснувшись, более не возвращаться к ней мыс­лями.

Зачем же тогда Тургенев вводит в свое произведение упо­минание о няне?

Посмотрим, в каком контексте упоминается смерть няни в романе Тургенева. У отца с сыном зашел разговор о любви к родным местам. Аркадий, восхищающийся пейзажем, вдруг “бро­сил косвенный взгляд назад” (по направлению к тарантасу Ба­зарова) и умолк.

Через несколько минут уже не безмолвное, а весьма бесце­ремонное вмешательство Базарова прерывает декламирование Ни­колаем Петровичем стихов из “Евгения Онегина”. Стихи эти, правда, не о няне, не о родном доме и не об “отеческих гро­бах”, а о любви, но смысл эпизода не только в содержании прерванной цитаты, а именно в решительном приговоре Базарова устаревшим, с его точки зрения, сентиментальности, “роман­тизму” и питающим этот романтизм “старинным былям”, которые Татьяне Лариной или Андрею Болконскому могли даже объяснить современность.

Упоминание о няне, которая должна, по замыслу автора, ассоциироваться с народной культурой, поверьями, преданиями и, конечно, такой первостепенной для русского сознания фигу­рой, как Пушкин, — один из первых намеков на вечный, вневре­менный, или, как писал Н. Страхов, “всегдашний” аспект рома­на, посвященного, казалось бы, самым животрепещущим пробле­мам современности⁹.

Не есть ли эти новые проблемы и новые люди на самом деле новые воплощения старого мифа? И если для этих новых людей старинные предания мертвы, погибли вместе с няней, то... Тем хуже для новых людей.

“Отцы и дети” открываются точной датой (20 мая 1859 го­да). Первым же персонажем, о котором говорится как о челове­ке “новейшего, усовершенствованного поколения”, оказывается лакей Петр. Он копирует привычки хозяев, как и, например, Яша в “Вишневом саде”. Петр даже носит “бирюзовую сережку” в качестве “охранительного талисмана”. Вера в талисманы коми­чески не согласуется с “усовершенствованностью” Петра, но в этом он подражает Павлу Петровичу, в чьей жизни, возможно, талисманы играют значительную роль. Более того, материалист, нигилист и атеист, Базаров в конце концов тоже окажется под­властен приметам, талисманам, “преданьям простонародной ста­рины” и вообще глубокой мистичности всего сущего, которую он так яростно отрицал в начале романа.

В сущности “Отцы и дети”, роман о нигилисте, можно было бы назвать романом о талисмане. Чрезвычайно важную роль в поэтике тургеневского романа играют предметно-символические детали, а среди этих деталей особо выделяются два типа: сим­вол-талисман и зоологические или растительные параллели, связанные персонажами. Причем детали того и другого типа мо­гут пониматься и как средства социально-психологической ха­рактеристики персонажей, даже приметы времени (если читать “Отцы и дети” как роман о современности), и как указание на тайные силы, управляющие миром (если рассматривать роман как произведение о причинах вечного повторения древних сюжетов в жизни ушедших, современных и будущих поколений).

Что означает “одинокий опал” Павла Петровича? Утончен­ность и продуманность туалета, несколько смешную в деревне и противопоставленную демократическим вкусам Базарова, или не­что большее? А может быть, это талисман Павла Петровича? Опал был излюбленным украшением римских патрициев, а в сред­ние века существовало поверье, что этот камень делал людей меланхоликами. “Камень одиночества, символ разрушенных иллю­зий и обманутых надежд”¹⁰, а также замкнутости и аристокра­тизма весьма подходит Павлу Петровичу. Но возникает вопрос: сознательно ли Павел Петрович избирает камень с подобными свойствами. Некоторый свет на это проливает история перстня-талисмана со сфинксом.

У талисмана этого был прототип. “От графини Воронцовой, вызвавшей к жизни несколько прекраснейших страниц русской поэзии, Пушкин получил в дар заветный перстень с восточными письменами. Когда Пушкин был убит, Жуковский снял этот пер­стень с остывшей руки волшебника, и в свой час он достался Тургеневу, и в свой час от лучшего чарователя русской худо­жественной прозы этот перстень достался Полине Виардо, люби­мой женщине. От женщины — к поэту и от поэта — к женщине, круг завершился. Восточные письмена талисмана осуществили свою ворожбу не напрасно”. Так писал Константин Бальмонт в замечательном эссе о Тургеневе “Рыцарь Девушки-Женщины”¹¹.

Свободен ли от мифов и талисманов “отрицатель” Базаров?. Чем решительнее отрицание, чем менее обнаруживает оно коле­баний и сомнений, тем лучше, тем могущественнее авторитет, тем возвышеннее идол, тем непоколебимее вера. Не только идол, но и талисман есть у Базарова. Это, по замечанию Кат­кова, книжка Бюхнера, играющая роль какого-то талисмана. Ту же мысль высказывают и современные исследователи: “Нетрудно заметить, что книга Бюхнера имеет для Базарова особенное значение. Герой часто носит ее с собой и, при случае, пусть несколько пренебрежительно, но рекомендует читать окружающим, словно новоявленный проповедник. Действительно, уже вскоре после своего появления сочинение Бюхнера воспри­нималось современниками, вследствие необыкновенной популяр­ности, в качестве своего рода “библии материализма”. И не­смотря на то, что все в романе, включая самого автора, под­черкивают, будто Базаров ни во что не верит, нельзя не заме­тить, что именно в свою “библию” силы и материи он как раз верит, причем верит неутомимо и даже идеально, почти по-шил­леровски”. Интересно, что Базаров недоволен почти молитвен­ным отношением Николая Петровича к Пушкину и неизменно пре­рывает неоднократные попытки Кирсанова обратиться к автори­тету великого поэта. Однако неудача Базарова в попытке заме­нить томик Пушкина в руках Николая Петровича сочинением Бюх­нера приобретает символический смысл. Пушкинская поэзия освещает весь роман — от цитируемых Николаем Петровичем сти­хов из “Евгения Онегина” (3-я глава) до перифраза в послед­ней главе строк из стихотворения “Брожу ли я вдоль улиц шум­ных...» («...о том великом спокойствии “равнодушной” приро­ды...»). Получается, что никакая наука не заменит веру и ис­кусство, никакая польза не заменит любовь и поэзию. Вспом­ним, что позже, в эпизоде разговора Базарова с Фенечкой “ученая книга, мудреная” со статьей “о креозоте” “скользнула со скамейки на землю” как раз в тот момент, когда Базаров увлеченно говорил комплименты Фенечке... Наконец, в послед­них словах умирающего Базарова не поминается никакая наука. Слова “Дуньте на умирающую лампаду” звучат романтично, а фраза “Теперь... темнота...” не случайно перекликается с гамлетовской “The rest is silence” (“Дальше – тишина”).

Этими же словами, кстати, заканчивается тургеневская по­весть: “Довольно”. Оказывается, в конце романа Базаров сам заговорил, как Пушкин или Тургенев. Можно даже сказать, что Пушкин — это талисман всего тургеневского романа. Тургеневу близка мудрая позиция автора “Евгения Онегина” (“Но я молчу: Два века сорить не хочу”) и вообще та особенность пушкинско­го творчества, о которой хорошо сказал В.Н. Турбин: “Любимый прием Пушкина: повторять в современности древность...”¹². Ра­нее это, хотя и с явным неудовольствием, отмечал И.Ф. Аннен­ский, писавший о Тургеневе: “Это был пушкинец, пожалуй, са­мый чистокровный. Тургенев гармонизировал только старое, весь среди милых его сердцу условностей. Для Тургенева даже новое точно когда-то уже было...”¹³.

Обращают на себя внимание и неоднократные упоминания о заразных заболеваниях, эпидемиях, вспыхивающих то тут, то там в неспокойное лето 1859 года. “Холера стала появляться кое-где по окрестностям”, именно с Павлом Петровичем случа­ется “довольно сильный припадок”, причем Павел Кирсанов — единственный обитатель Марьина, упорно отказывавшийся (до дуэли) от медицинской помощи Базарова. Упоминается (в рас­сказах Василия Ивановича) “любопытный эпизод чумы в Бессара­бии”, хотя и давний. Наконец, роковой порез Базаров получает при вскрытии трупа тифозного больного (тоже заразная бо­лезнь!). Таким образом, в романе Тургенева силы матери-при­роды наказывают храбреца, самоуверенно бросившего вызов ро­ку. Мотив ослепления перед смертью можно усмотреть также в последних словах Базарова, которые мы выше сравнивали с по­следними словами Гамлета.