31158-1 (Обзорный реферат по творчеству Ф.И. Тютчева)

Обзорный реферат по творчеству Ф.И. Тютчева

ПЛАН

1.Вступление.

2.Краткие биографические данные.

3.Творческий путь великого поэта.

4.Ф.И.Тютчев и его современники.

5.Заключение.

Федор Иванович Тютчев (1803-1873 гг.)

Особенности судьбы и характера Ф. И. Тютчева (1803—1873) определили неправомерно замедленное распространение его известности не только среди широ­кой читающей публики, но и среди литераторов-совре­менников. Лев Толстой вспоминал, как в 1855 году “...Тургенев, Некрасов и К° едва могли уговорить меня прочесть Тютчева. Но зато когда я прочел, то просто обмер от величины его творческого таланта”. А ведь Тютчев к тому времени уже четверть века печатался. И тем не менее честь “открытия” Тютчева принадлежит Н. А. Некрасову, в 1850 году обратившему внимание читателей “Современника” на стихи уже немолодого по­эта, которые он в своей статье приравнивал к лучшим образцам “русского поэтического гения”.

Федор Иванович Тютчев родился 23 ноября 1803 го­да в родовом имении Овстуг Брянского уезда Орлов­ской губернии. Домашнее воспитание его направлялось самозабвенно преданным литературе поэтом С. Е. Раичем, который вспоминал о своем ученике: “По тринадцатому году он переводил уже оды Горация с замечатель­ным успехом”. В Московском университете Тютчев слу­шал лекции известного словесника А. Ф. Мерзлякова, который и представил юного поэта в Общество любите­лей российской словесности.

По окончании университета Тютчев поступает на дипломатическую службу и весной 1822 года покидает родину, чтобы вернуться лишь через 22 года. За грани­цей (в Мюнхене, затем в Турине) он живет вне рус­ской языковой стихии, к тому же обе жены поэта (На чужбине Тютчев женился, овдовел, женился вторично) были иностранками, не знавшими русского языка. Французский язык был языком его дома, его службы, его круга общения, наконец, его публицистических ста­тей и частной корреспонденции. По-русски писались только стихи.

Изредка стихи Тютчева появляются на страницах русских периодических изданий, но это обычно журналы и альманахи второстепенные, малочитаемые (“Урания”, “Галатея”). Только в 1836 году целую подборку его стихов, правда, подписанных не полным именем, а ини­циалами Ф. Т., напечатал в своем “Современнике” Пуш­кин. На них обратили внимание такие знатоки и цени­тели поэзии, как В. А. Жуковский, П. А. Вяземский, И. В. Киреевский.

Вернулся в Россию Тютчев в 1844 году. Это было время, неблагоприятное для поэзии. После смерти Пуш­кина, Лермонтова казалось, что “золотой век” русской поэзии завершился, да и в обществе ощутимы были но­вые веяния, отвечала которым не лирическая поэзия, а “положительная” проза. Все меньше печатается стихов, как будто бы спадает интерес к поэзии. Впрочем, Тют­чев никогда не стремился стать профессиональным лите­ратором: издателям и поклонникам его творчества при­ходилось всякий раз уговаривать его дать стихи для печати. В 40-е годы Тютчев не печатается почти десять лет, естественно, помнят его лишь малочисленные почитатели. И только в 50-х годах Некрасов и Турге­нев как бы извлекают стихи Тютчева из небытия, опуб­ликовав большую подборку их в “Современнике”. В 1654 году выходит в свет первый поэтический сбор­ник Тютчева, а второй—он же последний прижизнен­ный — в 1868 году.

Незадолго до возвращения на родину, вспоминая свою московскую юность, Тютчев писал родителям: “Не подлежит сомнению, что будь я еще на этой исходной точке, я совсем иначе устроил бы свою судьбу” . Мы не знаем, что имел в виду поэт, но дипломатиче­ской карьеры он не сделал. Однако вовсе не из-за отсут­ствия интереса к политике — напротив, внешнеполити­ческие вопросы всегда составляли один из главнейших интересов в жизни Тютчева. Свидетельства тому—его публицистические статьи, его письма, воспоминания со­временников. Россия, ее положение в мире, ее будущ­ность—предмет неослабного внимания, беспокойного и глубоко личного интереса Тютчева: “Думаю, что невозможно быть более привязанным к своей стране, нежели я, более постоянно озабоченным тем, что до нее отно­сится”. Поражение России в Крымской кампании 1855 года было воспринято поэтом как личная катаст­рофа и заставило его пересмотреть отношение к Нико­лаю I и всему 30-летнему правлению этого “царя лице­дея”, человека “чудовищной тупости”.

Внутриполитические взгляды Тютчева были вполне традиционны, однако принцип просвещенного самодер­жавия, согласно его взглядам, должен был удовлетво­рять, в сущности, идеальным условиям, а именно: госу­дарственные чиновники не должны чувствовать себя самодержцами, а царь —чиновником. За 70 лет жизни Тютчева сменились три царя, и ни одно реальное цар­ствование чаяниям поэта не отвечало — об этом можно судить по многочисленным его едким критическим высказываниям. Оставались смутные упования: “В Россию можно только верить”, упования, основанные на убеж­дении, что судьбу России решит не “пена, плавающая на поверхности”, а те могучие, невидимые силы, которые пока “таятся в глубине”. Тютчев и“мел прекрасную возможность вблизи наблюдать за деятельностью государственной машины — ведь он до конца своих дней нахо­дился на государственной службе (сначала старшим цен­зором при Министерстве иностранных дел, а последние пятнадцать лет — председателем Комитета цензуры иностранной). Кроме того, звание камергера налагало на него обязанность бывать при дворе. Взгляд Тютче­ва на положение дел внутри страны с течением времени становится все более пессимистическим. “В прави­тельственных сферах бессознательность и отсутствие со­вести достигли таких размеров, что этого нельзя по­стичь, не убедившись воочию”,—вынужден признать он на склоне лет.

Итак, политика, общественные интересы глубоко волновали Тютчева — государственника и дипломата: “Часть моего существа отождествилась с известными убеждениями и верованиями”. Этой “части” обязаны своим появлением на свет политические стихи Тютчева, в большинстве своем написанные “по случаю” и в со­гласии с его принципом “смягчать, а не тревожить” сердца “под царскою парчою”. Стихи эти значительно уступают в силе и художественности лирическим его произведениям, которые рождались из таинственных родников, сокрытых в глубине души.

Истинное величие Тютчева обнаруживается в его лирике. Гениальный художник, глубокий мыслитель, тонкий психолог — таким предстает он в стихал, темы которых вечны: смысл бытия человеческого, жизнь при­роды, связь человека с этой жизнью, любовь. Эмоцио­нальная окраска большинства тютчевских стихотворе­ний определяется его мятущимся, трагическим мироощущением. Как жесточайшее бедствие и тяжкий грех ощу­щал поэт самовластье “человеческого Я” — проявление индивидуализма, холодного и разрушительного. Отсюда бессильные порывы Тютчева к христианству, особенно к православию с его выраженной идеей “соборности”, смирением и покорностью судьбе. Иллюзорность, призрачность, хрупкость человеческого существования — источники постоянной внутренней тревоги поэта. Тют­чев—мятущийся агностик—в поисках устойчивого ми­ровоззрения не мог пристать ни к одному берегу. Так, он неоднократно декларировал пантеизм (“Не то, что мните вы, природа...”, “Полдень”), но внутренней убеж­денности, стойкой веры в божественное начало, благо­творное и разлитое повсеместно, не было. Если для пан­теистического мировоззрения А. К. Толстого харак­терен оптимизм, вызванный уверенностью, что “в одну любовь мы все сольемся вскоре...”, то Тютчеву перспектива “слияния” рисуется весьма безрадостно. В стихо­творении “Смотри, как на речном просторе...” “чело­веческое Я” уподобляется тающим льдинам, которые

Все вместе — малые, большие,

Утратив прежний образ свой,

Все — безразличны, как стихия,—

Сольются с бездной роковой!..

Спустя двадцать лет, в последние годы жизни образ “всепоглощающей и миротворной бездны” снова воз­никнет в стихотворении поэта “От жизни той, что бу­шевала здесь...”.

В общем ряду явлений природы человек в поэзии Тютчева занимает непонятное, двусмысленное положе­ние “мыслящего тростника”. Мучительная тревожность, тщетные попытки понять свое предназначение, ужасаю­щие подозрения относительно самого существования за­гадки “природы-сфинкса” и наличия “творца в творе­нии” неотступно преследуют поэта. Его угнетает созна­ние ограниченности, бессилия мысли, которая упорно стремится постичь вечную загадку бытия,— “длань не­зримо-роковая” неуклонно пресекает ее напрасные и об­реченные попытки. Во многих стихах Тютчева незримо присутствует терзавшая Паскаля мысль: “Меня ужасает вечное молчание этих бесконечных пространство”. Вооб­ще философия Паскаля чрезвычайно близка мироощу­щению Тютчева. В его поэзии немало образов и поня­тий, встречающихся у французского философа, но едва ли не самое основное — это убеждение Тютчева, что “корень нашего мышления не в умозрительной способ­ности человека, а в настроении его сердца” созвучное одному из основных положений философии Паскаля: “Сердце имеет свои законы, которых вовсе не знает разум”.

Чувство тревоги особенно обостряется ночью, когда исчезает призрачная преграда — видимый мир — между человеком и “бездной” с ее “страхами и мглами”. У ли­шённого зрения “ночного” человека обостряется слух, послышит он “гул непостижимый” или вой “ветра ноч­ного”, которые напоминают ему о “родимом”, но не ме­нее от того жутком изначальном хаосе. О том, как ост­ро ощущал поэт, что “ночь страшна”, красноречиво сви­детельствует стихотворение “Альпы”, лишенное в отли­чие от других его произведений на тему “день и ночь” философского звучания, но тем более поражающее мрач­ными образами, найденными Тютчевым для спящих гор:

Помертвелые их очи

Льдистым ужасом разят.

В отношении к природе Тютчев являет как бы две ипостаси: бытийную, созерцательную, воспринимающую окружающий мир “с помощью пяти органов чувств”., - и духовную, мыслящую, стремящуюся за видимым по­кровом угадать великую тай“у природы. .

Тютчев-созерцатель создает такие лирические ше­девры, как “Весенняя гроза”, “Есть в осени первона­чальной....”, “Чародейкою Зимою..,” и - множество подоб­ных, коротких, как почти все тютчевские стихи, прелест­ных и образных пейзажных зарисовок.

Аполлон Григорьев писал: <<Пантеистическое со­зерцание, созерцание подчиненное, тяготеет над отно­шениями к природе великорусской, но это подчиненное созерцание и сообщает им при переходе в творчество их особенную красоту и прелесть. • В Тютчеве, напри­мер, возводит их, эти отношения, до глубины философ­ского созерцанья, до одухотворения природы>>.

Тютчев - мыслитель, обращаясь к природе, видит в ней неисчерпаемый источник для размышлений и обоб­щений космического порядка. Так родились стихи “Вол­на и дума”, “Певучесть есть в морских волнах...”, “Как сладко дремлет сад темно-зеленый...” и т.п. К этим произведениям примыкают несколько чисто философ­ских: “Silentium!”, “Фонтан”, “День и ночь”. Фило­софская лирика Тютчева менее всего “головная”, рассудочная. Прекрасно охарактеризовал ее И. С. Тургенев: “Каждое его стихотворение начиналось мыслью, но мыслью, которая, как огненная точка, вспыхивала под влия­нием чувства или сильного впечатления; вследствие это­го, если можно так выразиться, свойства происхождения своего, мысль г. Тютчева никогда не является читателю нагою и отвлеченною, но всегда сливается с образом, взятым из мира души или природы, проникается им и сама его проникает нераздельно и неразрывно”.

Радость бытия, счастливое согласие с природой, без­мятежное упоение ею характерны преимущественно для стихотворения Тютчева, посвященных весне, и в этом есть своя закономерность. Постоянные мысли о хрупко­сти жизни были неотвязными спутниками поэта. “Чув­ство тоски и ужаса уже много лет как стали обычным моим душевным состоянием” — такого рода признания нередки в его письмах. Неизменный завсегдатай свет­ских салонов, блестящий и остроумный собеседник, “прелестный говорун”, по определению П. А. Вяземского, Тютчев был вынужден “избегать во что бы то ни стало в течение восемнадцати часов из двадцати четы­рех всякой серьезной встречи с самим собой”. И мало кто мог постичь его сложный внутренний мир. Вот ка­ким видела отца дочь Тютчева Анна: “Он мне пред­ставляется одним из тех изначальных духов, таких тон­ких, умных и пламенных, которые не имеют ничего об­щего с материей, но у которых нет, однако, и души. Он совершенно вне всяких законов и правил. Он поражает воображение, но в нем есть что-то жуткое и беспокой­ное”.

Пробуждающаяся весенняя природа обладала чудодейственным свойством заглушать это постоянное беспо­койство, умиротворять тревожную душу поэта. Могу­щество весны объясняется ее торжеством над прошед­шим и будущим, полным забвением бывшего и грядуще­го уничтожения и распада:

И страх кончины неизбежной

Не свеет с древа ни листа:

Их жизнь, как океан безбрежный,

Вся в настоящем разлита.

Воспевая весеннюю природу, Тютчев неизменно ра­дуется редкой и краткой возможности ощутить полноту жизни, не омраченной предвестниками гибели — “Не встретишь мертвого листа”,— ни с чем не сравнимой отрадой целиком отдаваться настоящему моменту, при­частности “жизни божески - всемирной”. Порой и осенью ему чудится дуновение весны. В противопоставлении, вернее, в предпочтении сомнительному райскому блажен­ству бесспорного, достоверного наслаждения красотою весенней природы, самозабвенного упоения ею Тютчев близок А. К. Толстому, писавшему: “Боже, как это прекрасно — весна! Возможно ли, что в мире ином мы будем счастливее, чем в здешнем мире весной!” Совер­шенно те же чувства наполняют Тютчева: