30908-1 (Знакомство с Андреем Белым), страница 5

В противовес “Серебряному голубю” и “Петербургу”, автора которых критика уже поспешила, и вполне справедливо, по мнению самого А. Белого, обвинить в нигилизме и отсутствии положительного начала, третья книга, показывающая процесс естественного развития “ядра человека”, из самого себя, в его стремлении к положительным условиям жизни, к духовной науке, должна была стать сплошным “да”, дать представление о позитивной концепции писателя.

Первый роман трилогии А. Белого “Восток и Запад” - “Серебряный голубь” - был написан в необычной для автора форме “симфонии”. Каждый персонаж романа, воссоздаваемый в нём социальные позиции, художественные детали помимо своего реального значения заключает в себе особый смысл, образуя сложнейшую систему символов, раскрывающую отношение писателя к “Востоку и Западу”.

“Герой романа “Серебряный голубь” силится преодолеть в себе интеллигента в бегстве к народу, - замечает А. Белый позже в книге “Между двух революций”, - но народ для него – нечто среднее и поэтому нарывается он на тёмные элементы, выдавливающие из себя мутный ужас эротической секты, которая губит его”. Физическая смерть Дарьяльского от рук сектантов, потерявших надежду на то, что “дюжене голубей” Матрёна родит от него святое дитя, и испугавшихся разоблачение после провала задуманного, является в романе одновременно и духовной гибелью героя, его надежд на возрождение через приобщение к земляной, почвенной органической жизни, к голубиному духу народному.

Дарьяльский прекрасно понимает, что наиболее духовно близка ему и родственна племянница барона Катя – символ уходящей усадебной дворянской культуры, - но в ней нет языческой первозданной силы Матрёны, той почвенной, земляной силой, в которой так нуждается ослабленный беспощадной умственной рефлексией герой. Именно эта опустошающая душу, оторванная от почвы, односторонняя жизнь в разуме и заставляет Дорьяльского искать спасение в “безумстве сердечном”, окунуться в омут стихийной, органической жизни. Но эта жизнь, лишённая сознания, и приводит его к гибели.

В процессе работы над “Серебряным голубем” и “Петербургом” в результате путешествия по Сицилии, Египту, Тунису, где А. Белый обстоятельно мог познакомиться с восточной культурой, он изменяет свое отношение к Востоку и все больше утверждается в мысли о необходимости оплодотворения знаниями Запада живительных сил и духовных ценностей Востока…

Влияние теософских, антропософских идей особенно сильно ощущается во втором романе трилогии – “Петербурге”, во многом определяя его эсхатологический пафос.

Роман “Петербург” был задуман вначале как сюжетное продолже­ние “Серебряного голубя” под названием “Путники”, где должны были описываться события, связанные с поисками неожиданно исчезнувшего Дарьяльского. Но вот весьма характерная для А. Белого – художника черта. “Внешняя” сюжетная связь романов оказывается для него несу­щественной, и в процессе обдумывания замысла у него складывается концепция романа, построенного уже совершенно на “иной фабуле” и связанного с первым лишь внутренней связью, единством его отношения к общей проблеме трилогии — проблеме Востока и Запада, проблеме исторических судеб России. Как и всегда у А. Белого, на первом плане у него оказывается художественное исследование особенностей сознания героев романа, их духовной жизни.

Пытаясь объяснить наличие в произведении всякого рода погрешно­стей в описании быта, революционных событий 1905 года, общественной среды того времени и т. п., писатель в письме к Иванову – Разумнику замечает: “Весь роман мой изображает в символах места и времени подсознательную жизнь искалеченных мысленных форм... Мой “Петер­бург” есть в сущности зафиксированная мгновенно жизнь подсознатель­ная людей, сознанием оторванных от своей стихийности... подлинное местодействия романа — душа некоего не данного в романе лица, пере­утомленного мозговой работой; а действующие лица — мысленные формы... А быт, “Петербург”, провокация с проходящей где-то на фо­не романа революцией — только условное одеяние этих мысленных форм”.

Но для того, чтобы “глубинное” стало доступно читателю, его необходимо было облечь в реальные, историко-конкретные формы, в ко­торых оно и проявляет себя в действительной жизни; и в то же время найти такие приемы и средства художественной выразительности и изобразительности, которые бы через внешнее и обыденное дали бы возможность во всей полноте раскрыть драму сознания человека, оказавшегося в плену ложных, извращенных представлений. И А. Белый находит эти средства и создает сложнейшее произведение, не имеющее, пожалуй, литературной аналогии ни в отечественной, ни в зарубежной романистике. Много­слойное по своей структуре, оно заключает в себе как бы три уровня проблематики, органично спаянных сложными ассоциативными связями и целостной системой образов-символов.

Внешний план раскрывает нам бытовую и социально-политическую проблематику романа. И в этом смысле “Петербург” дает читателю пусть неполное, одностороннее, но все же очень живое, яркое представ­ление о русской революции 1905 года. Правда, автор еще оценивал революционное движение с позиций романтического идеала, отвергая присущие ему, на его взгляд, духовный нигилизм, социальное упрощен­ство, жесткий экономический детерминизм и т. п. Но в целом он объек­тивно воссоздал социальные конфликты своего времени, сумел передать ощущение грозовой атмосферы революционной эпохи, смятение, охватив­шее все слои российского общества. В романе дана резко сатирическая характеристика бюрократической элиты империи, развенчиваются претензии на роль ведущей культурной, духовной силы общества либеральной интеллигенции Петербурга. Но это лишь внешний фон духовной драмы, разворачивающейся в романе. Тема Петербурга, тема петровской империи, как “Запада в России”, намеченная в изображении реальных событий современной писателю общественной жизни, постепенно раскрывается в романе в историко-философском аспекте.

Используя художественные образы Петербурга, созданные его пред­шественниками, с помощью прямых литературных ассоциаций емких философских формул, целой системы многозначных символов, А. Белый на небольшом временном романном пространстве как бы концентрирует всю историю послепетровской России, приведшей ее народ к искусствен­ной, омертвленной бессмысленным порядком жизни, к “бреду капита­листической культуры”. Отсюда — особая насыщенность в художествен­ной ткани романа образов и мотивов произведений Пушкина (“Медный всадник”), Гоголя (“Петербургские повести”), романов и публицистики Достоевского, каждый из которых прямо спроецирован на изображенный писателем современный ему мир.

В “Петербургских повестях” Гоголя город также не только историческая реальность. Петербург – призрак, фантом, рожденный воображением героя.

У А. Блока Петербург также город двухбытийный. Это и столица России, реальный город с туманами, дождями, памятниками, театрами. И над этим - внебытовая, ирреальная душа города, определяющая течение истории, судьбы героев.

Двухбытен Петербург и в одноименном романе Андрея Белого. “Это только кажется, что он (Петербург) – существует. Как бы то ни было, Петербург не только нам кажется...”

Сюжет романа “Петербург” (1911—1913) не сложен.

1905 год. Террорист Дудкин дает Николаю Аполлоновичу Аблеухову бомбу (“сардиницу ужасного содержания”), а более важное в партии лицо - Липпанченко – требует, чтобы Николай Аполлонович подложил эту бомбу своему отцу – сенатору Аполлону Аполлоновичу Аблеухову. Бомба с часовым механизмом сложными путями попадает к сенатору. Сын узнает об этом, но не может найти бомбу, не может убрать ее из кабинета отца... Ночью, в пустом кабинете раздается взрыв. Отец решил, что сын хотел его убить, сын не может доказать обратного. Судьбы других героев также трагичны: еще до взрыва террорист Дудкин, сойдя с ума, убивает провокатора Липпанченко.

Такой “бытовой” сюжет романа, за которым открывается попытка писателя осмыслить историю, настоящее, попытаться угадать будущее.

Остановимся подробнее на проблематике романа.

В ответе на вопрос: “Что есть Русская Империя наша?” мы узнаем: “Русская Империя наша есть географическое единство, что значит: часть известной планеты. И Русская Империя заключает: во-первых – великую, малую, белую и червонную Русь; во-вторых – грузинское, польское, казанское и астраханское царство; в-третьих, она заключает… Но – прочая, прочая, прочая”.

В приведенной цитате уже намечена географическая и вместе с тем этническая двойственность Руси, находящейся между Востоком и Западом. “Эволюция мифа, - пишет Л. Долгополов, - от народных преданий XVIII века к Пушкину и от Пушкина к эпохе Блока и Белого привела к тому, что он захватил в свою орбиту многие общие вопросы, связанные с темой истори­ческой судьбы России, которая, в свою очередь, осмысляется теперь как вариация темы Востока и Запада... В сферу сопоставлений на рубеже XIX — XX веков втягивается новая категория — Восток, ко­торый присутствует в сознании людей рубежа веков и как некое географическое понятие, и как своеобразная нравственно-этическая ка­тегория... Россия оказалась в фокусе, в центре пересечения двух противоположных воздействий, средоточием разнородных и про­тивостоящих исторических тенденций, и здесь-то стали теперь отыскиваться особенности ее исторической судьбы и национального характера русского человека”. Каковы же эти особенности?

Проблема влияния Востока на Русь затронута писателем в романе “Серебряный голубь”. По мнению А. Белого, “темная бездна Востока” порабощает Русь. Рациональный Запад в будущем соеди­нится с оккультным Востоком и на этой основе возникнет некое новое единство. В “Серебряном голубе” побеждает Восток (Дарьяльский не уезжает за границу, на Запад, и вскоре погибает), а тема “Восток—Запад имеет продолжение в романе “Петербург”, усиливая тем самым его “иррациональное” звучание.

Тягу Руси к Западу Андрей Белый подчеркивает, упоминая Константинополь. “Петербург”, или Сантк - Петербург, или Питер подлинно принадлежит Российской Империи. А Царь - град, Константиноград (или, как говорят, Константинополь), принадлежит по праву наследия”. В Древней Руси (после того как римский император Константин Великий переносит в IV в. и. э. в Константинополь столицу империи) город начинают называть Царь - градом. За этим историческим фактом скрыт еще один немаловажный момент. Софья Палеолог (племянница Константина XI, последнего византийского императора) была выдана замуж за московского великого князя Ивана III и привезла с собой трон с изображением двуглавого орла (позже—герб России), символи­зирующего единство Восточной и Западной Римской империи. Установленная в прошлом историческая общность на протяжении многих столетий объединяла Россию и Запад, но, по мнению А. Белого, эта связь стала ослабевать, а в будущем, возможно, исчезнет вообще. И первым обречен на исчезновение именно Петербург-город европейский, западный. Эту мысль дополнит тема регуляр­ности города, также обреченного на исчезновение. Центральный проспект — Невский — “обладает разительным свойством: он состо­ит из пространства для циркуляции публики; нумерованные дома ограничивают его; нумерация идет в порядке домов—и поиски нужного дома весьма облегчаются... Невский Проспект прямолинеен ... потому что он — европейский проспект... Прочие русские города представляют собой деревянную кучу домишек. И разительно от них всех отличается Петербург”.

“Циркуляцию”, регулярность города будет подчеркивать пи­сатель и в последующих главах. “Планомерность и симметрия успокоили нервы сенатора... Более всего он любил прямолинейный проспект... Мокрый, скользкий проспект: там дома сливалися куба­ми в планомерный, пятиэтажный ряд... Вдохновение овладевало душою сенатора, когда линию Невского разрезал лакированный куб: там виднелась домовая нумерация; и шла циркуляция...”. И далее: “Параллельные линии некогда провел Петр”.

Но “западный круг” замыкается. Передние копыта Медного всадника уже занесены над бездной, в пустоту; только два задних еще держатся в гранитной почве. И все же в будущем медный всадник—Петр оторвется от земли, а с этим прыжком исчезнет и сам город — Петербург.

Весь петербургский период истории империи раскрывается в романе как гигантская провокация, осуществленная в отношении России Петром, расколовшим ее надвое, ввергнувшим ее в темноту бреда капиталистиче­ской культуры, в бессмысленность чуждого ей и губительного для нее западного бездушного рационализма, прервавшим ее естественное, орга­ническое развитие.

Тема провокации - одна из центральных тем романа, объединяющая все три аспекта его идейно-художественного плана.

Провокацией оказывается не только дело Петра, но и, в социально-политическом срезе произведения, само революционное движение, ибо оно лишь “подмена духовной и творческой революции”, “вложение в человечество нового импульса — темной реакцией, нумерацией, механи­зацией; социальная революция (“красное домино” — образ, не однажды появляющийся в романе.) превращается в бунт реакции, если духовного сдвига сознания нет; в результате же — статика нумерован­ного Проспекта на вековечные времена в социальном сознании; и — развязывание “диких страстей” в индивидуальном сознании...”.

Духовный нигилизм и скептицизм революционера Дудкина прямо сопоставляется в романе с национальным нигилизмом и сухим западным рационализмом Петра. И не случайно явившийся к помраченному созна­нием Дудкину в образе “Медного всадника” император признает в нем своего исторического преемника, приветствуя его словами: “Здравствуй, сынок”.

“Социал - державие”, воспользуемся здесь фразеологией А. Белого, совпадало в романе по своей сути с “самодержавием”.

Но все происходящее в романе не может быть объяснено и не исчер­пывается лишь исторической и социальной провокацией, корни зла, как дает понять писатель, находятся гораздо глубже. События петербургской жизни — “лишь условное одеяние” “искалеченных мысленных форм”, отражение “мозговой игры”, происходящей в сознании героев, своего рода условность, маска. Но и “мозговая игра”, например, сенатора Аблеухова — тоже лишь “маска; под этою маскою совершается вторжение в мозг разнообразия сил: и пусть Аполлон Аполлонович соткан из нашего мозга, он сумеет все-таки напугать неким, потрясающим бытием, нападающим ночью: “Атрибутами этого бытия наделена его мозговая игра”.