28472-1 (Литература периода Великой Отечественной войны), страница 4

правде, - к этому присовокуплялась еще целая обойма стандартных

обвинений-ярлыков: "дегероизация", "абстрактный гуманизм", "паци-

физм", "ремаркизм", за которыми обычно следовали разной тяжести "орг-

меры".

Да, речь шла о правде. Характерно, что один из тогдашних ревнителей

декламции и глянца в литератре, перечслив добрый десяток произведений,

в которых, "так или иначе "окопная правда" пересиливает человеческую

правду" (это был странный, перевернутый мир, где белое называлось

черным и наоборот), главным источником всех идеологических пороков

"лейтенантской литературы" объявлял К. Симонова, его "Живые и мерт-

вые", хотя это был не "окопный", а панорамный роман с широкой картиной

трагического сорок первого года.

"...Пока война, - говорит один из героев симоновского романа, -

историю будем вести от побед! От первых наступательных операций... А

воспоминания обо всем подряд, с самого начала, потом напишем. Тем

более что многого вспоминать не хочется". В "Живых и мертвых" нарисо-

вана такая картина сорок первого года, какой до этого наша литература

не знала. Автор решился рассказать "обо всем подряд, с самого начала",

не страшась той прады, которую не зря называют горькой, и не обходя

того, что и в самом деле "вспоминать не хочется". О панике, о рассте-

рянности, о несостоятельности высшего политического и военного руко-

водства, об оставляемой врагу огромных территориях, миллионах мирных

жителей, сотнях тысяч пленных солдат и офицеров. И самое главное,

Симонов показал, что наши постыдные поражения не были случайными, они

коренились не в вероломстве Гитлера и внезапности нападения Германии,

а в обезглавившем и обескровившем армию, деморазовавшим общество

"тридцать седьмом годе" (название это условное, год этот, ставший

символом массовых репрессий, начался много раньше и кончился много

позже), губительных военно-политичеких посчетах Сталина, которые при

тоталитарном режиме не могли никем корректироваться.

Четверть века с лишним продолжалась эта воинственная идеологическая

кампания по искоренению "окопной правды", она дорого стоила литературе,

за нее было плачено изуродованными цензурой и невышедшими книгами,

драматическими писательскими судьбами, а закончилась она - таков

закономерный финал всех подобного рода мракобесных походов - полным

поражением прислуживающих властям литераторов. Книги, состряпанные по

указаниям и установкам этих властей и превозносимые до небес, оказа-

лись мерворожденными и давно канули в лету.

В такой душной атмосфере, под таким прессом литература, однако,

продолжала нелегкое дело осмысления трагических событий войны. Особую

роль в семидесятые годы здесь ыграл В. Быков - белорусский писатель,

чье творчество стало неотъемлемой чатью и русской литературы (случай,

кажется, не имеющий претендентов в истории литературы).

В. Быков - художник трагический. Он сосредоточен на исседовании

социально-нравственных коллизий, раскаленных добела нашим тоталитарным

режимом и тотальной, истребительной войной гитлеровской Германии, он

стремится выяснить, что в нечеловеческих обстоятельствах происходит с

человеком. Локальность места действия, краткая временная протяженность

изображаемых событий, немногочисленность персонажей - таковы структур-

ные особенности быковских персонажей - таковы структурные особенности

быковских повестей. Сюжеты в его повестях раскручиваются стремительно

и непредсказуемо, как в реальной партизанской жизни, где человек не

ведал, в какой крутой переплет, в какой капкан может попасть на бли-

жайшей опушке леса или за поворотом ведущей к глухому хутору дороги.

Столкновеие взглядов, позиций, принципов поведения персонажей отли-

чается крайней остротой и драматизмом, потому что его героям приходит-

ся действовать на свой страх и риск, без команды и приказа, когда

над ними нет начальства, когда никто не может разделить с ними ответ-

ственность за их действия. В. Быков стремится докопаться до первопри-

чин, корней, нравственной подоплеки тех или иных поступков - верности

и предательства, злодейства и человечности, мужества и слабодушия, -

проникнуть в скрытую при обычном течении жизни и обнаженную жестокими

испытаниями глубинную суть характеров. Не зря о повестях В. Быкова

проницательные критики писали, что они не только о войне...

Следует отметиь еще одно явление литературы о войне той же поры.

Я говорю не о буме мемуарной и документальной литературы, оказавшем

серьезное влияние на литературу художественную, а о дукоментальных

книгах, с полным правом причисляемых к литературе художественной,

написанных талантливыми писателями. Но дело не просто в слоге. В

отличие от мемуаров, авторы которых берутся за перо, чтобы воссоздать

достоверную картину исторических событий, в которых они принимали учас-

тие, в этих - назову их художественно-документальными - книгах

берется иной разрез действительности - человеческий. Авторов их

интересует общественная психология, нравственный мир людей, сила их

сопротивления беспредельно жестоким обстоятельствам, вершины и бездны

человеческого духа. Назову несколько таких книг, появление которых

было подлинным литературным событием: "Разные дни войны" К. Симонова,

"Я из огненной деревни" А. Адамовича, Я. Брыля, В. Колесника,"Блокад-

ная книга" А. Адамовича и Д. Гранина, "У войны не женское лицо"

С. Алексиевич.

Как бы ни отличались друг от друга лучшие книги о войне, одно

объединяло без исключения: тведое убеждение, что эту кровавую, ужасную

войну выиграл не Сталин, как бы его ни превозносили в свое время, да

и нынче, на митингах "крано-коричневых"; не группа талантливых полко-

водцев, как бы велики ни были их заслуги, а народ, он вынес на своих

плечах неимоверную ее тяжесть, заплатив и по тем страшным счетам,

которые возникли из-из банкротства сталинского руководства, подста-

вившего разваленную им перед войной армию под сокрушительный удар хо-

рошо отлаженной гитлероской машины. Именно эта мысль составляет пафос

одного из вершинных произведений нашей литературы, романа В. Гроссмана

"Жизнь и судьба". "Фашизм и человек, - пишет Гроссман,- не могут

сосуществовать. Когда пождает фашизм, перестает существовать человек,

остаются лишь внутренне преобразованные, человекообразные существа".

Гроссман не только показывает злодеяния фашизма, он изобличает фило-

софию, на которой покоятся преступления против человечности, идеоло-

гию, которая все это оправдывает, психологию, которая снимает мораль-

ные преграды. Писатель выступает против фашизма с общечелоческих

позиций и поэтому не делит зло на свое и чужое. Он непримирим и к

своему злу. "Феномен" личности Сталина не занимает Гроссмана, вни-

мание его сосредоточено на сталинщине, на сковавшем страну тотали-

тарном, антинародном и антидемократическом режиме. Устоять, одолеть

захватчиков нельзя было, не освободив скованные сталинщиной силы на-

рода, не стряхнув духовное оцепенение, не преодолев вбитое в обще-

ственное сознание "Сталин знает, Сталин укажет, Сталин решит". В

романе Гроссмана раскрывается этот процесс - пусть неосознанный,

пусть непрямой - "десталинизации", начавшийся в войну, захватывая

довольно широкий круг людей. Решать пришлось каждому, ответствен-

ность легла на всех. Защитить родину и свободу могли только свободные

люди. Гроссман пишети о главной исторической трагедии войны, о том,

что великая победа в Сталинграде, рожденная неудержимым порывом

народа отобрана, использована для его подавления,использована для

его подавления, для укрепления тоталитарного, лагерного режима в

стране, для торжества сталинщины. "Сталинградское торжество, -

пишет Гроссман, - определило исход войны, но молчаливый спор между

победившим народом и победившим государством продолжался. От этого

спора зависела судьба человека, его свобода".

В одном из выступлений А. Твардовский заметил, что действитель-

ность - даже героическая действительность - нуждается в подтверждении

и закреплении искусством, без этого "она как бы еще не совсем полна

и не может с полной силой воздействовать на сознание людей". В ка-

честве примера Твардовский привел сначала "Войну и мир": "Разве

война и победа русского оружия в 1812 году означала бы столько для

национального патриотического самосознания русских людей, если бы они

знали о ней только по учебникам истории и даже многотомным ученым

трудам, если бы, допустим на минуту, не было бы гениального творения

Толстого "Война и мир", отразившего этот исторический момент в жизни

страны, показавшего в незабываемых по своей силе образах величие

народного подвига тех лет!" Вторым примером Твардовскому послужила

наша литература о войне: "То же самое можно сказать о литературе,

которую вызвал к жизни беспримерный подвиг советских народов в

Отечественной войне 1941-1945 годов. Он подтвержден в нашем сознании,

в том числе и в сознании самых непосредственных носителей этого

подвига, средствами правдивого слова".

Пожалуй, это самая высокая из всех возможных оценка того, что

сделала за полвека наша литература о войне...