20336-1 (Основные вопросы и задачи изучения истории русского языка до XVIII в.), страница 14

Это широкое литературно-общественное (культурно-общественное) движение способствовало обогащению и стилистическому развитию церковнославянского литературного языка. "Новый стиль заставлял внимательно относиться к значению слов и к оттенкам этого значения, к эмоциональной стороне слова, к ритмике речи, к ее звучанию, обогащая язык неологизмами, новыми заимствованными словами, разнообразными прилагательными, дав обильное количество новых сочетаний слов, новых эпитетов, развив формы прямой речи, монологической и диалогической, расширив эмоциональную выразительность языка" [91].

В период второго южнославянского влияния возникает ряд теорий словесно-художественного творчества, направленных на подъем стилистической культуры древнерусского литературного языка. Одна из этих теорий, связанная с именем Епифания Премудрого, в которой говорилось о святости предмета изображения, о его неизреченности, недосягаемости, "побуждала писателя к тщательной работе над языком, к стилистическому новаторству, к словотворчеству". Обычное, обыденное слово бессильно воспеть деяния героя. Необходимы "витийства словесные". "Пышность" стиля "так же необходима для возвышенного сюжета, как необходим драгоценный оклад на особо чтимой иконе" [92]. В витийстве с его сложным и нечетким синтаксисом, в перифразах, в нагромождении однозначных или сходных по значению слов и тавтологических сочетаний, в составлении сложных многокоренных слов, в любви к неологизмам, в ритмической организации речи и т. д. - во всем этом нарушалась "двузначная" символика образа, на первый план выступали эмоциональные и вторичные значения [93]. На основе южнославянской манеры письма вырабатывалась "лингвистическая каноничность" литературного изложения [94]. Это был чрезвычайно важный этап в истории русского литературного языка. Без правильной оценки его становится непонятным то большое количество церковнославянских элементов, слов и оборотов, которые до сих пор существуют в русском литературном языке.

В период второго южнославянского влияния не только активизировалась и во многих отношениях претерпела изменения масса прежних, унаследованных от старославянского языка слов и выражений, но появилось много новых южнославянизмов. Под их влиянием укоренились новые методы книжного словообразования. А. И. Соболевский, А. А. Шахматов, а за ними В. А. Богородицкий и Л. Л. Васильев указывали, что во время второго южнославянского влияния происходила искусственная славянизация привычных слов.

А. И. Соболевский отметил следы церковно-книжного смещения ъ и ь, присущего памятникам XV-XVI вв., в словах стогна (до конца XIV в. - стьгна, стегна; ср. стьзя, стезя, до-стигати и т. п.); зодчий (старинное славянское зьдчий), брение, бренный (при старом - до конца XIV в. - бърние, берние, бърньнъ и т. п.) и нек. др.

Не подлежит сомнению, что именно в период второго южнославянского влияния возобладало начальное ю- над у- в таких словах, как юноша, юность, юница, юдоль (при оудоль), юг, юродивый; ср. союз [95] и т. п.

Ср., например, ряд слов, укрепившихся в русском литературном языке в эпоху второго южнославянского влияния: имущест-во, пре-имущ-ecтво, могущ-ество; ср. существо.

В русском литературно-книжном языке XVI-XVII вв. некоторые разряды славянизмов носили на себе отпечаток торжественной, несколько старинной экспрессии. Азбуковники рассматривали их среди ученых малопонятных для широкого круга читателей иностранных слов. Таковы, например, были: жупел, изваянный, истый (праведный, подлинен), ков (лесть), клеврет (сработник), кормило ветреное (парус), нарекание (роптание) и т. п. [96].

М. Н. Сперанский отмечал активизацию специфических приемов cловообразования и словосложения, развившихся у нас под вторым южнославянским влиянием; например образования на -ствие, отвлеченные имена существительные сложного типа, новые формы словосложения и т. д. [97].

Вопрос о разных типах словосложения, распространившихся в древнерусском языке под влиянием старославянского языка, еще недостаточо исследован. В период второго южнославянского влияния процесс образования сложных слов в книжно-славянском древнерусском литературном языке активизируется, возникают и укрепляются новые виды словосложения [98]. По мнению И. И. Срезневского, в русском литературном языке XV-XVI вв. по южнославянским образцам "составлялись новые слова производные и сложные, - и число этих слов увеличило с течением времени состав книжного языка на третью долю, если не более" [99]. М. И. Сухомлинов указывал на рост отвлеченной лексики в русском литературном языке с XV в., т. в. в период второго южнославянского влияния. "Отвлеченность выражения рано проникает в язык и долго, весьма долго выражаете в нем" [100]. Во многих разрядах слов устанавливаются новые формы cooтноношения лексических частей словосложения. На это обратил особенно внимание М. Н. Сперанский, а по отношению к стилю исторической беллетристики XVI в. - А. С. Орлов (ср. в Повести о Динаре: женочревство вместо ласкание жен; в Повести об осаде Пскова злоусердый, гордонапорная и т. п.). Такие слова, как лицемерный, лицемерие, были уже в древнерусском языке непонятны широкому кругу читателей. Характерно в "Златоусте" (по рукописи XVI в.) такое объяснение, следующее за употреблением выражения нелицемерная любовь: "Сие же лицемЬрство нарицается иже богатых дЬя стыдятся, аще неправду дЬют, а сироты озлобляти" [101].

М. Н. Сперанский, отмечая распространение разных типов сложных слов под влиянием южнославянской литературной школы XIV-XV вв., так характеризовал язык Повести о Динаре, относимой им к XV- XVI вв.: сложные слова встречаются "преимущественно для обозначения отвлеченных понятий, причем текст особенно любит при их образовании суффикс "-ство" (реже "-ствiе"); таковы: великозлобство, звЬрообразство, властодержьство, властодержавство (в значении как правления, так и страны), женочревство (значение не ясно; в цитате из нашей Повести в Казанском летописце заменено: ласкание жен), работство (но и: рабство); рядом: звЬрозлобiе, властодержательница (ср. у Миклошича, 67 - властодръжатель), властодержец, властодержавец" [102].

В языке "Истории о Казанском царстве" ярко выражено тяготение к книжно-риторическим украшениям в стиле Макарьевской эпохи. Употребляются новые звучные книжные слова: грямовоение, звяцание и т. п. Образуются искусственные неологизмы по архаическим образцам: от страха сильного грянутия (152); умысли убегжеством сохранити живот свой (71); изведоша его воины... на секательное место (72) и др. под.

В русском литературном языке XVI в. в высокопарном стиле Макарьевской эпохи распространяется прием искусственного словосложения, нередко объединяющего синонимические основы. Например, в "Повести о прихождении короля Литовского Стефана Батория в лето 1577 на великий и славный град Псковъ": храбродобропобЬдный, мертвотрупоты, каменнодЬлъный = оградный; ср. доброувЬтливый, благоздравие и т. п. [103].

Быть может, волной второго южнославянского влияния занесены в русский литературный язык такие слова, как суевер, суеверие, суеверный (ср. старославянизмы: суеслов, суесловие, суемысл, суемудрый и т. п. Срезневский, Материалы..., III, 610 и Дополнения, 250-251; Востоков. Словарь церк.-слав. языка, II, 193); хлебодар (ср. Академический словарь 1847 г., IV, 403; в монастырях: раздаватель печеного хлеба братии. Акты Юридич., 152: При хлебодаре старца Галактиона - Словарь Академии Российской. Изд. 2, VI, 558; ср. у Державина в оде "На рождение царицы Гремиславы", 1, 500, 14: "Ты сердцем - стольник, хлебодар"); рукоплесканье (ср. в древнерусском языке плескати и плеснути руками, но ср. отсутствие слова рукоплесканье в Лексиконе треязычном 1704 г.); гостеприимство, вероломство; земнородный (ср. Срезневский. Материалы..., I, 975; Сборн. Кир. Белозер., XII в.); подобострастный (Срезневский, II, 1040, чин. избр. по списку 1423 г.); громогласный (Срезневский, 1, 597; Стихирарь, XVI в.); любострастный; первоначальный (Срезневский, II, 1764, поуч. митр. Фот. 1431 г.); тлетворный (Срезневский, III, 1078, Менандр XV в.) и др. под. В русском литературном языке XVII в. указаны новые виды словосложения, иногда тройственного (в языке Епифания Славинецкого, Кариона Истомина, Федора Поликарпова и др.) [104].

До сих пор еще не произведено сопоставления русских сложных слов с южнославянскими, примеры которых приводились исследователями среднеболгарской литературы и языка XIV-XV вв. (например, П. А. Сырку [105], А. И. Яцимирским, М. Н. Сперанским и др.).

Очень трудно, почти невозможно пока определить даже приблизительно лексический фонд, которым обогатился русский литературный язык в период второго южнославянского влияния. Размеры пришлой со славянского юга литературной продукции были настолько велики, что исследователи второго южнославянского влияния (например, А. И. Соболевский) считают возможным говорить о расширении состава письменности почти вдвое.

5

Русский литературный язык донациональной эпохи в двух своих видах, а затем и в трех стилях был подчинен разным нормам. Степень обязательности этих норм была различна. Она была сильнее и крепче в славянизированном типе языка и его стилевых оттенках или разновидностях. Но изменения ее здесь были более медленными, хотя иногда и более многобразными. Вызывались они не только внутренними тенденциями развития этих видов литературной речи, но и влиянием народного языка, его диалектов и его стилей. Нормализация же простой речи была гораздо более тесно связана с процессами формирования произносительных и грамматических, а отчасти и лексико-фразеологических норм общенародного разговорного русского языка. Здесь колебания норм до образования национального языка были особенно широкими и вольными.

Одной из важнейших задач истории русского литературного языка, который даже в своей народной основе - явление не столько историко-диалектологическое, сколько культурно-историческое, должно стать всестороннее изучение того процесса, в результате которого развитие и взаимодействие двух видов древнерусского литературного языка - книжнославянского и народного олитературенного, обработанного - привело к образованию трех стилей с единым структурно-грамматическим и словарным ядром, но с широкими расходящимися кругами синонимических и иных соответствий между ними - звуковых, грамматических и лексико-фразеологических.

В русских риториках начала XVII в. уже намечаются функциональные разновидности литературной речи, "роды речей" (например, научающий, судебный, рассуждающий и показующий). Описываются отличия риторической украшенной речи от речи простой, естественной, деловой. В связи с этим риторика противопоставляется диалектике. "Диалектика простые дела показует, сиречь голые. Риторика же к тем делам придает и прибавляет силы словесные, кабы что ризу честну или некую одежю" [106].

Глава "О тройных родах глаголания" в Риторике 1620 г. свидетельствует о том, что в русском литературном языке второй половины XVI - начала XVII в. уже обозначились общие контуры системы трех стилей, трех "родов глаголания". "В 1706 г. Феофан Прокопович включил эту главу в расширенном виде в свою Риторику. Ломоносов на основе эти материалов разработал свое известное учение о трех "штилях" [107].

В этой Риторике 1620 г. уже явственно выступает учение о трех стилях языка. Риторика заканчивается главой "О тройных родах глаголания". В ней перечисляются три рода: смиренный, высокий и мерный. "Смиренный род" соответствует простому слогу, или "низкому штилю" в системе стилей русского литературного языка XVIII в. "Смиренныи род" - это речь, которою пользуется народ в повседневной жизни. "Род смиренный есть, - пишет автор Риторики, - который не восстает над обычаем повседневного глаголания" [108]. "Род высокий" - это система искусственной, украшенной речи, далекой от обиходного языка. "Род высокий есть, - учит Риторика, - который хотя большею частию содержится свойственным гласом, и потом паки еще часты имеет метафоры и от дальных вещей приятых, достаточну размножает. И придав всяких видов, что от разума своего объявляет и показует украшение глагола". К мерному роду относятся обработанные формы письменной речи, послания, грамоты и публицистические произведения: "... таков есть Овидиуш и письма, грамоты и глаголы Кикероновы" [109]. Любопытно, что в компилятивной обработке старых риторик в конце XVII в. выделяется также три рода речей - смиренный, средний и высокий.

Московское государство, естественно, должно было насаждать в присоединенных областях свои нормы общегосударственного письменного языка, языка правительственных учреждений московской администрации, бытового общения и официальных отношений. Феодально-областные диалектизмы не могли быть сразу нейтрализованы московской приказной речью. В 1675 г. (25 марта) был даже издан указ, которым предписывалось: "будет кто в челобитье своем напишет в чьем имени или в прозвище, не зная правописания, вместо о а, или вместо а о, или вместо ь ъ, или вместо iь е, или вместо и i, или вместо о у, или вместо у о, и иные в письмах наречения, подобные тем, по природе тех городов, где кто родился, и по обыклостям своим говорить и писать извык, того в безчестье не ставить и судов в том не давать и не разыскивать" [110].

К исходу XVI - к середине XVII в. общенародный разговорный и письменно-деловой язык, оформившийся на базе средневеликорусских говоров с руководящей ролью говора Москвы, приобретает качества общерусской языковой нормы. Это - яркое свидетельство начальных процессов образования общенационального разговорного языка.

В тесной связи с вопросами о народно-областных, фольклорных и народно-поэтических элементах в составе русского литературного языка находится и вопрос об общерусском разговорном народном словесном фонде. Само собой разумеется, что грани между областным, диалектным и "общим" в кругу лексики являются подвижными. Многое из того, что было свойственно лишь местным письменным диалектам, - позднее получило общенациональное признание, стало общерусским. С другой стороны, трудно сомневаться в том, что некоторые слова и выражения, некогда бытовавшие в литературной речи и, следовательно, претендовавшие на народную всеобщность, оказались за пределами общерусского языка и стали областными, местными идиоматизмами. Некоторые из них позднее вновь включены были в систему общерусского языка (например, такие слова, как смерч, притулиться, тризна и мн. др.).

Примечания

1. A. Dostal. Staroslovenstina jako spisovny jazyk. "Bulletin Vysoke skoly ruskeho jazyka a literatury", III. Praha, 1959, стр. 138.

2. Ср.: Н. И. Толстой. Роль кирилло-мефодиевской традиции в истории восточно- и южнославянской письменности. - В кн.: "V Международный съезд славистов. Доклады советской делегации". М., 1963.

3. В. Ст. Ангелов. К вопросу о начале русско-болгарских литературных связей. "Труды Отдела древнерусской литературы". М.-Л., XIV. 1958, стр. 138.

4. М. А. Максимович. История древнерусской словесности. Киев, 1839, стр. 447.

5. И. И. Срезневский. Мысли об истории русского языка и других славянских наречий. Изд. 2. СПб., 1887, стр. 32.