15600-1 (М.Цветаева и К.Батюшков), страница 2
Описание файла
Документ из архива "М.Цветаева и К.Батюшков", который расположен в категории "". Всё это находится в предмете "литература" из , которые можно найти в файловом архиве . Не смотря на прямую связь этого архива с , его также можно найти и в других разделах. Архив можно найти в разделе "остальное", в предмете "литература и русский язык" в общих файлах.
Онлайн просмотр документа "15600-1"
Текст 2 страницы из документа "15600-1"
И в роковую грудь, пронзённую звездою,
Царь роковых ветров врывается — Эол.
Речь идёт о боге ветров Эоле, который, пытаясь помочь Одиссею, заключил в мех все “буреносные”, роковые ветры, не позволявшие царю Итаки достигнуть родного берега. Однако по пути домой спутники Одиссея, думая, что в мехе Эола скрыты золото и серебро, выпустили ветры на свободу. “Я покорился судьбе и на дне корабля, завернувшись // В мантию, тихо лежал”, — говорит о себе Одиссей (ср. у Цветаевой: “укутанного в плащ”). Итак, батюшковский претекст, содержащий обильные отсылки к «Одиссее», остаётся в поле зрения Цветаевой и даже дополняется новыми, видимо, значимыми для неё реминисценциями из Гомера, в «Тени друга» отсутствующими. И всё же и самому Батюшкову, и его поэтическому прообразу — Одиссею, несомненно, отводится второстепенная роль, поскольку и тот, и другой с большой натяжкой могут быть названы “юношей, прекрасным как сон”. Зато это определение органично подходит Байрону, а вернее, тому его образу, которому в творчестве Цветаевой посвящено одноимённое стихотворение.
Заметим, что этот текст, датированный 1913 годом, входит в цикл «Сергею Эфрон-Дурново» и следует непосредственно за двумя стихотворениями, адресованными Сергею Эфрону («Есть такие голоса…» и «Как водоросли Ваши члены…»). Соответственно и образ Байрона находит множественные параллели к образу героя цикла. И тот и другой — прекрасные юноши: “так он юн” — “слишком юный”, “усталость голубой, ветхой крови” — “лава древней крови по Вашим жилам разлилась”, “но взглянете… // И новые зажгутся луны” — “В те времена, когда всходили луны // И гасли в Вашу честь” и так далее. 10 июля 1914 года в письме к П.Я.Эфрону, старшему брату Сергея, Цветаева признавалась: “Вчера, возвращаясь от Вас в трамвае, я всё повторяла стихи Байрону, где каждое слово — Вам”. И далее: “Я вся целиком во всём, что люблю. Люблю одной любовью — всей собой — и берёзку, и вечер, и музыку, и Серёжу, и Вас”. Намеренное неразличение братьев Эфрон и упоминание их обоих в одном контексте с именем Байрона позволяет предположить, что в восприятии Цветаевой юный Байрон и юный Сергей Эфрон сливаются в единый образ: “Готовила книгу — с 1913 года по 1915 год — старые стихи воскресали и воскрешали, я исправляла и наряжала их, безумно увлекаясь собой 20-ти лет и всеми, кого я тогда любила: собою — Алей — Серёжей — Асей — Петром Эфрон — Соней Парнок — своей молодой бабушкой — генералами 12-го года — Байроном…” Собственно, и образ Одиссея, благодаря посредничеству Батюшкова возникающий в цветаевском тексте, тоже хорошо рифмуется с образом мужа-воина, судьба которого остаётся тайной для ожидающей дома жены. Не секрет, что Сергей Эфрон, сражающийся на полях Гражданской войны, — предмет постоянных переживаний и опасений Цветаевой. Думается, что именно в биографическом подтексте стихотворения содержится ответ на поставленный нами вопрос: почему к своему байроническому тексту поэтесса избирает эпиграф из Батюшкова? Батюшков-Одиссей, Батюшков-скиталец, Батюшков-воин вырастает для неё в мифологическую фигуру русского Байрона.
Такому осмыслению батюшковской элегии, очевидно, способствует известный пушкинский текст, который находится с «Тенью друга» в сложной диахронической взаимосвязи. Мы говорим о первой “южной” элегии Пушкина «Погасло дневное светило…» (1820). По наблюдению О.А.Проскурина, это пушкинское стихотворение вобрало в себя огромное количество прямых цитат и скрытых реминисценций из поэзии Батюшкова, который на Пушкина в это время имел несравненно большее влияние, чем Байрон. Даже если Цветаева не могла заметить в пушкинской элегии всего изобилия батюшковских цитат, которые зафиксировал О.А.Проскурин, тем не менее «Погасло дневное светило...» в её сознании несомненно связывалась с «Тенью друга» хотя бы ситуативно: размышление на корабле. Подтверждением этому может служить формула единоначалия, которая используется Пушкиным и воспроизводится Цветаевой. У Пушкина: “Я вижу берег отдаленный…”, “Я чувствую: в очах родились слёзы вновь...”, “Я вспомнил прежних лет безумную любовь...”; у Цветаевой: “Я вижу тусклых вод взволнованное лоно...”, “Я вижу юношу...” Однако тому обстоятельству, что в пушкинской элегии Цветаева прочитывала, несомненно, не только батюшковский, и даже не столько батюшковский, сколько байронический подтекст, немало содействовал и сам Пушкин. Уже в сборник 1826 года он включил элегию с пометой в оглавлении “Подражание Байрону”. По мнению Проскурина, причины, побудившие Пушкина вписать свою элегию в байроновскую традицию, — это ожидания читателей, для которых к 1826 году имя Байрона стало чрезвычайно значимым. Неизвестно, какой подзаголовок дал бы своей элегии Батюшков, если бы мог предположить, что через столетие после её создания читатели тоже станут воспринимать её в байроническом ореоле.
Итак, на роль цветаевского “прекрасного юноши” находится ещё один претендент — это тоже русский Байрон, Пушкин, переправляющийся ночью на корабле “мимо полуденных берегов Тавриды, в Юрзуф”. Тема гибели юноши — на этот раз не опосредованно, через Петина, а непосредственно, напрямую — тоже может быть соотнесена с Пушкиным.
Образность цветаевского текста, связанная с темой смерти, представляется нам наиболее загадочной. При упоминании о гибели героя дважды звучит один и тот же мотив: “И в роковую грудь, пронзённую звездою…”, “О том, как он погиб, звездою заклеймён”. Пытаясь истолковать эти строки Цветаевой, мы рискнём предположить, что мотив “злых звёзд” или “злой звезды” имеет тоже биографический подтекст. Однако в записных книжках поэтессы он зафиксирован немного позже, чем было написано “батюшковское” стихотворение Цветаевой. Через две недели после его создания, 14 ноября 1918 года она записала слова дочери: “Марина! Мне кажется, что всё небо кружится. — Я боюсь звёзд!” Ещё через две недели в письме отцу Аля вернётся к этой теме: “Милый папа, раз мы вечером гуляли, я посмотрела на небо, всё небо кружилось. Я очень испугалась и сказала это маме. Мама сказала, что небо действительно кружится. Мне стало ещё страшнее И мама мне сказала, что нужно — чтобы не бояться звёзд — сделать их своими друзьями”. Использованная Цветаевой формула “звездою заклеймён”, очевидно, образована из фразеологизма “рождён под звездою”. Интересно, что образ гибельной звезды тоже может быть косвенно связан с Сергеем Эфроном и вполне обоснованными опасениями за его жизнь.
Думается, что настоятельной потребностью перевести центральный байронический образ стихотворения в русский регистр и таким способом соотнести его с судьбой С.Эфрона и вызван интерес Цветаевой к батюшковской элегии. Этим стремлением поэтессы объясняется и призыв оплакать смерть “прекрасного юноши”, обращённый, вероятно, прежде всего к дочери Байрона — “Плачь, крошка Ада!”, имя которой, впрочем, совпадает с именем маленькой дочери Цветаевой — Ариадны Эфрон.
Итак, центральный образ цветаевского текста многослоен. Перечислим по порядку его составляющие: это Байрон, Чайльд-Гарольд, Батюшков, Пушкин, Одиссей, братья Эфрон.
Список литературы
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://lit.1september.ru/