15598-1 (Космогония Гоголя)

Космогония Гоголя

Юрий Нечипоренко

Ярмарка

Первое же произведение Гоголя называется «Сорочинская ярмарка». “Ярмарка” (родственно английскому “year market”) означает “годовой рынок”. Товар на рынке переходит из рук в руки, и, согласно обычаю, сделку надо “обмыть”. Этот обычай восходит к представлениям, что во всяком обмене содержится обман, неравноценность — эквивалентного обмена не бывает. Когда быка меняют на пшеницу, недоволен и демон быка, и демон пшеницы. Необходимо завершать сделку ритуальной трапезой, в которой обмен скрывается за подношением. Демонам приносятся жертвы, чтобы их умилостивить. Обмывание покупки — рудимент древнего обряда. Деньги на себя берут роль эквивалента, в покупке в скрытом виде содержится обмен. Переход товара в другие руки, освоение чужого требует обрядового пиршества: на пиру не считают, где свое и чужое, кто сколько выпил и съел. Здесь и нынешнее свидетельство значимости — “кто с кем пил”, те, кто участвовал в ритуальном пиршестве — принадлежат одному кругу.

Праздничная сторона ярмарки близка к карнавалу. Но карнавал — игра, представление, шествие ряженых, парад аттракционов — то, что даёт пищу глазу. Это торжество визуальности — демонстрация внешних оболочек вещей, костюмов, нарядов, ролей. Ярмарка связана с обменом энергиями пищи и вещами, с которыми человек будет жить и после её окончания. Ярмарка входит в человека не только через глаза, но и через рот, пробирает его целиком.

Хуторянину, позицию которого знал и занимал Гоголь в начале своего пути, невозможно было представить себе двух-трёхмесячное карнавальное безделье и дурачество горожан в средневековой Европе. Конечно, можно пуститься на пару дней в загул на ярмарке или свадьбе, но селянин зарабатывал хлеб тяжёлым трудом в течение года и только результатами этого труда он мог распоряжаться.

Горожане имеют много способов добывания денег — верных и шальных. В город стекаются ресурсы, здесь накапливается и хранится информация. Знать, купцы и мастера высшей квалификации имеют порой состояния, превышающие запасы ценностей на сельской ярмарке. Ресурсы “отрываются” от человека — не могут быть измерены затратами труда, согреты теплом рук. Встаёт задача обработки потоков ресурсов и управления ими. Освоению такого управления помогает карнавал: здесь даются правила игры с такими ценностями, как престиж, статус, клановый (корпоративный) и личный интерес. Карнавал подобен “колесу обозрения” городской культуры.

Если на селе разрыв между образом жизни богатого селянина и бедняка не так велик (они заняты сходным делом, лишь в разной степени успешно и масштабно, в обрядовом же смысле их жизнь единообразна), то в городе этот разрыв огромен. Существует специализация в нищете и богатстве, и компенсацией служит игра, битва Масленицы и Поста.

Жертва и игра

В различии между карнавалом и ярмаркой заключён исток отличия культуры игровой от культуры жертвенной. Игровые искусства связаны с притворством, иронией — в игре всё происходит понарошку, не по-настоящему. Город преуспел в развитии игровой стороны культуры: в системе его ценностей жертвы становятся “бескровными”. Горожанин может жертвовать своим временем, вниманием, досугом, комфортом, желанием — незначительными частями жизни. Образ жизни горожанина состоит из “цивилизованных удовольствий”, раскладывается на потребности — и эти части обрабатываются “свободным рынком”, который, в отличие от годичного рынка ярмарки, представляет искушения праздника, не связанного рамками времени. “Город — это место, где люди каждый день справляют праздник” — одно из первых определений урбанической культуры, данное в «Сказании о Гильгамеше».

Гоголь придал русской литературе хуторское лицо, проявил сельскую жертвенность и праздничность. Хутор — часть округа. Принципиальная неполнота хуторской жизни избывается в ярмарке, в праздниках, её врачующих. Хуторяне живут в “вечном” циклическом времени, следят за временем по росту живого вещества. На ярмарке встречаются и взвешиваются интересы селян и горожан, технологии старые и новые. Городские соблазны оказываются “укрощёнными” образом жизни, обликом культуры селян. Здесь нет разгула того рода, что устраивает “свободный рынок” в городах. На селе жива сказка с её пользой, где “намёк, добрым молодцам урок”, где даётся решение задач бытия: женитьбы, поиска насущного хлеба или пропавшей грамоты. Торжище связано со зрелищем, в ярмарке в свёрнутом виде присутствует карнавал.

Ярмарка и карнавал разнятся в хронологии и топографии. Карнавал, в котором Пост побеждает Масленицу, имеет подтекст оскудения, в его разгуле есть отчаяние, прощание с сытостью. Ярмарка — свидетельство богатства, на ярмарку сходятся совокупные, годовые ресурсы продуктов и скота. С точки зрения ярмарки карнавал есть оторвавшаяся от неё пустая оболочка, колесо, которое крутится вхолостую, — городская забава.

Гоголевская ярмарка связана с местом выхода чёрта из пекла. Чёрт, выгнанный из пекла, сидит в шинке и пропивает “всё, что имел с собою”. Гоголь зовёт шинок “всемирным источником”: из-под земли появляется здесь красная свитка, которая несёт энергию особого рода. Это энергия симпатии и антипатии: парня и девушку тянет друг к другу неведомая сила, но этой силе противостоит антипатия между молодыми и мачехой девушки. Свитка стремится к целостности сама и приносит несчастье другим. Как любовь.

Вращающееся в плоскости земли, лежащее плашмя ярмарочное колесо обмена перемешивает ресурсы округи. Оно напоминает мельничный жёрнов, что перемалывает пшеницу в муку. Народная забава — карусель и игра господ — рулетка моделируют происходящее на ярмарке. Экспозиция и обмен товара, объединение и разделение ресурсов, смена позиций... Ось колеса вертикальна, в целом конструкция подобна колесу турбины, которая придаёт движение миру народной культуры. Представим себе округу как огромную тарелку, чашу, котёл, куда попадает всё выросшее на земле. То, что появилось за год, — съедается за год или в пару лет. В котле постоянно варится варево — отсюда берётся энергия, которая движет течение жизни. Летающие тарелки, чашевидные и котлообразные звездолёты с встроенными турбинами, наконец, вся планета с синхронно включающимися на ней то тут, то там “турбинами” ярмарок — эти образы из мира современности примерно передают гоголевскую космогонию.

Черти и ведьмы вольны носиться по небу — они рассматривают ночные светила как светильники на пышных театральных декорациях и, подобно самовольным электрикам, меняют свет на сцене в «Ночи перед Рождеством». Безмятежное течение сельской жизни временами натыкается на препятствия, происходит “застревание”, возникают затруднения в жизни селян. Для преодоления затруднений используется дополнительная энергия, имеющая сверхъестественную природу, — чёрт обеспечивает “форсаж” механизмов жизни, позволяет кузнецу совершить сверхусилие — оказаться у вершины власти, в царском дворце.

Турбулентные завихрения, возникающие в дремлющем мире традиционной культуры, моделируются и почти буквально: размыкается хоровод русалок в «Майской ночи», происходит переполох (ищут ведьму). Ведьма выдаёт себя тем, что, играя в “ворона”, забывается — и истово когтит русалку.

Здесь мы видим иной аспект игры — чистой игре могут предаваться лишь невинные создания, такие как ангелы или русалки. Ведьме нужна жертва, турбулентность связана с жертвами — “чертовские шашни” на Сорочинской ярмарке приносят много неприятностей Солопию Черевику, пока он не отдаёт замуж дочку — наперекор жене, жертвуя семейным спокойствием.

Торговля страхом

Обретение желаемого через обмен связано с обретением целостности. В этом стержневой миф ярмарки, её “самодвижущая” сила. Грицько мечтает соединиться с Параской. Цыгане хотят купить волов у Грицька — и частью волов он готов пожертвовать, чтобы добиться женитьбы. Цыгане используют предание о красной свитке и получают волов в виде гонорара за представление (говоря современным языком, перфоманс — “живые картины”: свиные рыла в окне, красная тряпка в руке и тому подобное). Происходит изготовление ужаса, драматизация ситуации, чёрт “вплотную” приближается к отцу Параски, тот из зрителя становится участником действия, подвергается опасности — за чем следует чудесное спасение. Грицько выступает в роли героя-избавителя, за что он и награждается — получает в жёны Параску.

Город виден хутору через ярмарку. Если на ярмарке возникает беспрецедентная ситуация в судьбе парня и девушки, то в городе каждый день можно “жениться”, всякий день здесь торгуют чёртом, кажут свиные рыла. Примеры этому можно заметить и сейчас: роль цыган исполняют газетчики, которые торгуют страхом и смехом, демонизируют одних деятелей и создают имиджи спасителей другим — по желанию заказчика. Тележурналисты и режиссёры кажут в окна телевизоров “свиные рыла” — искажённые личины, маски и кукол вместо лиц людей. Заметим, что самим цыганам чёрт не страшен. Он является источником обогащения: чёрт используется как инструмент управления людьми.

Гоголь дал описание артистам такого рода: “...в смуглых чертах цыгана было что-то злобное, язвительное, низкое и вместе высокомерное: человек, взглянувший на него, уже готов был сознаться, что в этой чудной душе кипят достоинства великие, по которым одна только есть награда на земле — виселица”. Цыган делает доброе дело — соединяет влюблённых. Но за деньги.

Чёрт страшен селянам, цыган же находится “по ту сторону” чёрта. Строго говоря, чёрта в рассказе нет — есть лишь предание о нём. Чёрт является товаром, продаваемым на ярмарке среди прочих. Иное дело, что товар этот не материальный, а принадлежит некой сфере, которую можно почувствовать через игру-розыгрыш. Но это не только игра: здесь есть следы языческой веры и результат — взятая парнем в жёны девушка. Результат игры, которая движима энергией жертвы (гонорара), — практический и важный.

Город — это место, где процветают искусства интриг и перфомансов такого рода, которые с точки зрения селян кажутся ещё более чертовскими, чем дела ярмарочных артистов. Оторванные от практической пользы, эти искусства невнятны сердцу селян и представляются фальшивыми, пустыми делами.

Ярмарочная модель мира описывает круг годовой, целой жизни. Город вынимает время из человека, вынимая человека из времени. В городе сохраняется цикличность жизни, но она становится внешней, здесь есть праздники, но они связаны с образом жизни более формально. Не всюду и не сразу произошло это разъединение: во многих городах Шумера рынка не было, большинство горожан имели земельные участки и кормились своими продуктами. Любопытно, что нечто похожее наблюдается в Москве, значительная часть населения которой проводит лето на дачных участках (недаром Москва зовётся в просторечье “большой деревней”). Потеря природного времени и его ритуалов даже в самых цивилизованных городах и странах не абсолютна — в сезонных дешёвых распродажах товаров можно увидеть след жертвенной культуры. По свидетельству известного банкира, западные инвесторы принимают решения и дают деньги дважды в году — после зимних и летних праздников.

Мёртвые души и живые деньги

Освоение городского образа жизни с его понятиями свобод и законов имеет своим результатом множество жертв. Государство ест человека. Но человек не прост, он осваивает новые правила игры — и является гений Чичикова, который умудряется обернуть лично для себя процесс этот вспять — прокормиться “между зубов” прожорливого государства. Так маленькая птичка чистит зубы крокодилу, находя для себя остатки пищи.

Гоголь соединил ярмарочную модель с карнавальной в нечто более объёмное, в магический кристалл, который можно сравнить с раздвижным, вращающимся объективом. Объектив, способный видеть вещи снаружи и изнутри, показал мир России в «Мёртвых душах». Чичиков не просто рыночный делец, чертовщина вылезает из его сделок не только как добавка к неэквивалентности обмена, она являет саму суть условности купли-продажи. Абсурд покупки мёртвых душ избывается в работе фискальной системы. Государство играет роль идола, которого кормят жертвами в виде налогов — подушных податей. Идол блюдёт формальный порядок вещей, не поспевая за природным делом рождения и смерти. Фискальные циклы — ревизские сказки, как жернова, перемалывают людей в показатели (население, статистика).

Можно увидеть финансовый смысл названия “мёртвые души”: по христианскому учению душа бессмертна. Мёртвым является капитал, который не приносит прибыли. Чичиков придумал как получить прибыль, оживить мёртвый капитал. В некотором смысле он стал оживителем мёртвых душ — составил проект, по которому они могли приносить живые деньги. “Птичка-чистильщик” Чичиков позволяет обозреть характер каждого помещика изнутри: со стороны его рта и желудка. Никто не отказывается от мошенничества, по сути, все принимают правила игры. Может, это не столько мошенничество, сколько забава, развлечение, авантюрное предприятие? В борьбе с государством помещик выглядит здесь предтечей анархистов, саботажником. Он склонен к природному существованию, без отвлечённых законов, навязанных государством. «Мёртвые души» можно рассматривать как праздник неповиновения, оргию, которая показывает каждого помещика в его личном бунте против правил, желании вырваться на простор “расхристанной” жизни без подчинения и диктата. Герои Гоголя, по сути, артисты, превращающие свою жизнь в представление. Это люди одержимые, пребывающие в состоянии экстаза. Экстаз Манилова и экстаз Плюшкина отличаются формами воплощения — в корне своём они схожи.

Чичиков — подвижный праздник: приезжая к помещику, он на время размыкает круг его жизни, предлагая своё предприятие как игру в “антиповедение” — так назывались обряды, ритуально нарушающие установленный порядок вещей. Эти обряды проходили в ночь накануне Ивана Купала и в Святки (“поганые дни” между Рождеством и Крещением, когда разрешалось нарушать обыденный порядок вещей). Души умерших могли активизироваться в этот момент, здесь же оживала и всякая нежить, нечисть. Ярмарка и карнавал имеют своим истоком эти календарные мифо-ритуальные действия. Гоголь чувствует себя здесь как рыба в воде — или утка в плавнях. “Чи-чи” — звук, который издаёт селезень. Похоже на пересмешника: “Го-го! — Чи-чи!” Фамилии автора и героя связаны пародийными повторами. Чичиков — автопародия Гоголя, передающая авантюрный характер писателя. Атоническое, земное начало в Чичикове наряду с проворной куртуазностью даёт в соединении химеру: представьте пляшущую саламандру, живчика-наживку, покрытую зеркальными чешуйками, отбрасывающими сотни зайчиков. Подобные существа в древности именовали духами или бесами. Гоголь насылает “дух Чичикова” на помещиков — и они становятся одержимыми. Подвижный рефлекс, порхающая птичка вылетает из гоголевского объектива. “Чик” — и готово фото на память. Каждый читает в поэме своё, видит себя.

“Чужеземный навоз” и Бог в проектах