2528-1 (Национализм и демократия), страница 3

Концептуальная связь между понятиями нация и личность - это важное положение нашей теории. Нация требует самоопределения не как исключительной привилегии, но как средства реализации общего положения о том, что каждой нации необходимо собственное государство. Я не понимаю, почему Фукуяма считает, что национализм по определению "мегалотимен" (то есть требует признания больших прав одних по сравнению с другими), в то время как либеральный индивидуализм он определяет как "изотимный" (то есть требующий равного признания прав для всех). Национализм в его истинном смысле не требует, как это утверждает Фукуяма, "признать права только членов данной нации или этнической группы" (13). Подобное отношение скорее следует охарактеризовать термином "расизм" или "шовинизм". Национализм не требует признания и индивидуальных прав только членов данной национальной и этнической группы. На самом деле требуется лишь признание нации как единого целого, то есть набора черт, характеризующих нацию как таковую: законный статус независимого государства (сравнимый со статусом гражданина, если перенести это на индивидуальный уровень) и равноправное членство в "единой семье народов". То есть базовые идеи национализма как минимум не менее "изотимны", чем индивидуализма, хотя нации, как и отдельные личности, могут стать "мегалотимными".

Другим знаком связи между либерализмом и национализмом может служить то, что оба они часто подвергаются критике за одно и то же: это средство разделения. Индивидуализм, рассматривающий личности как атомы единого вещества, ассоциируется с либерализмом, который разделяет сообщества, в то время как национализм разделяет человечество. Эти обвинения в известном смысле справедливы, но если посмотреть на реальные исторические факты, то мы увидим. что либерализм и национализм оказались самыми эффективными объединительными силами современной истории, что явно недооценивалось теоретиками этой проблемы.

Либеральный индивидуализм на эмоциональном уровне - идеология разделяющая. Но только либеральным обществам удалось достигнуть стабильного гражданского мира, в то время как "теплые" идеологии человеческого общежития в конечном итоге приводили к рекам крови. Все попытки объединить мир на основе универсальных доктрин, таких, например, как христианство (здесь я рассматриваю христианство как политическую силу), или коммунизм, привели только к росту межнациональной вражды. И хотя моря крови были пролиты во имя соблюдения "национальных интересов", единственной организацией, включающей в себя все нации мира, стала Организация Объединенных Наций (а не мировая Церковь или Коммунистический Интернационал), и эта организация основана на принципах изотимического национализма ("уважение к национальной независимости", "нерушимость национальных границ" и т.д.). На сегодняшний день основные принципы национализма получили более широкое распространение в мире, чем принципы либерализма или любой другой идеологии (14). Западная Европа, та часть света, где национализм зародился и развился, далеко обошла все другие части света в разработке новых схем международных объединений. Европа достигла самого высокого уровня объединения национальных государств не через отрицание национализма, как многие утверждают, но, напротив, всячески способствуя укреплению изотимических составляющих данной идеологии. Движение от мегалотимии к изотимии возможно не только на индивидуальном, но и на национальном уровне.

Либеральная дилемма

Хотя большинство либералов со времен Второй мировой войны клеймят национализм как варварский атавизм, отношение классических либералов Х1Х века к нему было более сложным. На теоретическом уровне либеральная идеология исключает какое-либо признание принципов национализма, так как для истинного либерала человеческая личность сама по себе является определяющей единицей любого анализа. Однако, отношение либералов к национализму уравновешивается их отношением к государству.

Государство как таковое неизбежно предполагает некое подавление и высшую власть над личностью, а это либералам, естественно, не нравится. Они рассматривают государство как неизбежное зло, приемлемое лишь постольку, поскольку отсутствие такового грозит индивидуумам еще большими бедствиями. Либералы готовы примириться с государством, так как государство - это единственная сила, способная предотвратить войну всех против всех и обеспечить соблюдение индивидуальных прав граждан. Но здесь встает вопрос, о каком государстве идет речь. Сегодня кажется очевидным, что либералы должны отдавать предпочтение демократическим государствам. Но отнюдь не все либералы однозначно встают на эту точку зрения. Почему бы, например, не предпочесть старую форму достойной просвещенной монархии? В конце концов, социальную базу либерализма всегда составляли элиты аристократов (если не наследственных аристократов, то хотя бы аристократов совести и духа). Либералы всегда боялись демоса как силы, несущей угрозу свободе (15). Тирания большинства - а большинство всегда есть большинство посредственности - это страшная угроза демократии. Но в конце концов либералы возненавидели тиранию крови над душой и своеволие династических правителей еще больше и поэтому восприняли демократию. При этом им пришлось уважать и даже в некоторой степени следовать за общей волей. Однако, как мы видели, эта воля не могла не стать более или менее националистической.

Заключенная здесь дилемма получила яркое выражение в работах великих либеральных философов Х1Х века, таких, как Джон Стюарт Милль и лорд Актон. Милль не был эмоциональным националистом, он был скорее твердым сторонником демократического либерализма и утверждал, что "действия свободных государственных институтов почти невозможны в стране, состоящей из различных наций... Необходимым условием свободной деятельности этих институтов является совпадение границ распространения власти правительств с границами расселения данных наций" (16). Таким образом, прославляя демократию, Милл обнаружил, что у него нет другого выхода, кроме как восславить и национализм.

С другой стороны, лорд Актон был безусловным противником национальных принципов, которые казались ему несовместимыми с принципом личной свободы. В отличие от Милля, он считал, что "комбинация различных наций в одном государстве - это необходимое условие цивилизованного образа жизни, равно как и наличие в обществе мужчин и женщин" (17). Этот постулат логически привел его к принятию расизма и имперского правления (18). Он также вплотную подошел к полному отрицанию демократии. И в конце концов он пришел к отрицанию принципов равенства людей, провозглашенных Жан-Жаком Руссо, не в меньшей степени, чем принципов коммунизма и национализма (19). Но, опровергая все теории и разработки либеральных аристократов, подобных лорду Актону, сами народы, когда наступает их очередь создавать свои демократии, начинают с создания независимых национальных государств, которые в конечном итоге могут занять гораздо более жесткую позицию по отношению к личным свободам их граждан, чем занимали предыдущие свергнутые режимы.

Сегодня народ, превращенный в средний класс, по-видимому, не представляет большой угрозы. Но и сегодня либералы как никогда решительно отвергают национализм. Почему?

Этому, безусловно, есть несколько причин. Свое влияние оказал, безусловно, тот факт, что националистический экстремизм дважды в течение этого века сыграл свою страшную роль в ходе двух мировых войн. Процесс деколонизации, начавшийся после второй мировой войны, перенес проблему "национального самоопределения" главным образом в сферу стран третьего мира, тем самым усилив тенденцию к отождествлению проблем национализма с "отсталостью".

Я думаю, что здесь присутствует и старая боязнь либералов народа. Но сейчас отпала возможность противопоставить идею просвещенного абсолютизма, так как либерал не может позволить себе роскоши быть открыто антидемократичным. И его боязнь народа приобретает более респектабельные формы отрицания народного национализма. Когда возникает вероятность зарождения на руинах советского коммунизма серии режимов, подобных старому, западные либералы отдают предпочтение неизбранному просвещенному монарху Михаилу Горбачеву перед всенародно избранным, но грубоватым Борисом Ельциным (лидером столь же непредсказуемым, как и народ, приведший его к власти), не говоря уже о демократических законно избранных национальных лидерах других республик.

Две стороны национализма

Несмотря на то, что мы говорили до сих пор о наличии теоретической связи национализма с демократией и либерализмом, невозможно отрицать, что национализм на практике противоречит принципам либерализма, а иногда и демократии.

Национализм - это медаль, имеющая две стороны: одна политическая, другая - этническая. До сих пор делались попытки представить это как два разных национализма, то есть национализм "хороший" и национализм "плохой" (20). Но это лишь идеальные модели. На самом деле национализм всегда и политический, и этнический, хотя на разных стадиях та или иная его сторона может оказаться решающей . Идея принадлежности к единой нации - это всегда политическая идея, таким образом, невозможен национализм без политического элемента. Но суть этого понятия очевидно этническая. Я описал бы это через следующую метафору: политический компонент - это душа, оживляющая этническое тело.

Нельзя полностью отрицать антилиберальной сущности этнической ориентации, но если обращаться с ней умело, то отрицательные последствия можно приглушить. Гордость этноса общими предками, славной историей, великими традициями, общим языком, великой культурой и т.д. может быть сублимирована в патриотическое уважение к государственным институтам и достижениям демократической власти (а не власти чисто этнической). Соединенные Штаты предлагают нам модель подобной сублимации: национальная гордость была сфокусирована на "американском образе жизни", "свободных и стабильных органах государственной власти в стране" и роли страны как "лидера свободного мира". Патриотическое восхваление подобных вещей соответствует национальным чувствам либералов-индивидуалистов и не несет в себе угрозы этническим меньшинствам. Напротив, традиция терпимости и уважения к национальным меньшинствам может также стать предметом национальной гордости, как это случилось с американцами или гражданами других стран с глубокими и долгими традициями демократии. Невозможность направить в нужное русло всплески этнического национализма приводят к шовинизму, расизму или даже фашизму.

Однако эти проявления страшной стороны национализма проистекают не из завышенной этнической самооценки, но скорее из отсутствия выхода национальных чувств на политическом уровне. Когда у народа нет реального механизма для выражения гордости своей политической системой или государственным устройством, он начинает вместо этого гордиться своей наследственной принадлежностью к определенной расе, гордиться своим языком или культурной идентичностью.

Эти рассуждения подводят нас вплотную к выводу о различиях между национализмом "автохтонным"(почвенным) и национализмом "импортированным". Демократические институты, как мы уже видели, требуют определенных условий для переплавки исходной политики: национализм создает для этого все условия. В демократиях Западной Европы и Северной Америки, то есть "автохтонных" демократиях, институты свободного народного правления вырастали постепенно в течение нескольких веков, распространяя свое влияние на культуру, общество, политическую мысль и экономику. Либеральные идеи и соответствующие им социоэкономические и культурные институты на шаг опережали политическую демократию, которая рассматривалась скорее как средство ограничения власти, чем как самоцель. Принадлежность к единому этносу не играла здесь взрывоопасной роли, а скорее укрепляла традиционные моральные и культурные ценности, на которых зиждился новый демократический порядок.

Должны ли и все прочие нации идти по этому пути, чтобы прийти к стабильной демократии? Существует ли в принципе некая общая демократическая схема перехода к новому режиму, которой должны были бы следовать различные страны? Ф.Фукуяма считает, что подобная схема существует, и описывает ее следующим образом: индустриальный прогресс, основанный на научно обоснованной рациональности, и капиталистическая экономика "подводят нас к воротам земли обетованной либеральной демократии, но еще не обеспечивают вход в эти ворота". Для того, чтобы сделать последний шаг, человечество должно "предпринять усилия в сфере, лежащей вне экономики, то есть бороться за признание прав".

Другими словами, речь здесь идет об обеспечении чувства человеческого достоинства (21). Экономического благосостояния можно достичь и без соблюдения равных прав всех граждан. Но, достигнув благосостояния, рано или поздно граждане будут стремиться к обеспечению собственных прав и используют все имеющиеся у них ресурсы (богатство, образование и т.д.), чтобы добиться осуществления демократических реформ. Таким образом, определенные социоэкономические условия (а сюда относится и "мощное чувство национального единства") обеспечивают рывок страны к демократии, но лишь стремление обеспечить равные права граждан завершает процесс (22).

В целом схема Фукуямы достаточно точна. Индустриальное развитие и свободное предпринимательство - это необходимые условия создания стабильных и сбалансированных демократий. Но вряд ли все страны должны ждать, пока они "дозреют" до демократии, прежде чем сделать последний шаг. Случаи, подобные ситуациям в Восточной Азии и Чили, где социоэкономические условия, необходимые для демократии, были обеспечены прежде, чем авторитарные режимы были сметены, малотипичны. Скорее наоборот, в большинстве случаев демократия распространялась иррациональным способом - как приходят в провинцию последние моды из Парижа. Установившись в отдельных странах, она постепенно начинала становиться более и более привлекательной для других народов (а почему в одних странах процесс шел быстро, а в других медленно, это уже другой вопрос).

Роль национализма была двойственной и в распространении демократии, как двойственна в принципе и сама природа национализма, включающая в себя политические и этнические элементы. То, что Фукуяма называет "духовной гордостью", особенно в своем изотимическом аспекте, действительно обеспечивает конечный рывок к либеральной демократии, но восходит к чувству национального и личного достоинства. Способность нации создать систему либерально-демократических политических институтов определяет меру ее политической зрелости, а провал подобной попытки - это национальный позор. Только независимые государства со стабильными либерально-демократическими системами правления достойны на равных вступить в престижный клуб прогрессивных современных наций. В противном случае страна может, самое большое, внушать страх, как это было с бывшим Советским Союзом, но никто не будет относиться к ней с истинным уважением.