140044 (Цели обращения исследователя к методу анализа содержания), страница 3

Социологи, например, неоднократно квалифицировали культурную политику США как гомогенную, однородную, как и уже цитируемый мною венгерский социолог Э. Ханкиш: «В течение многих недель (в Америке) можно не увидеть на телеэкране ни одной документальной или художественной ленты, созданной за рубежом. Американская культура в значительной степени автономна и полагает, что способна обеспечить себя всем тем, что ей необходимо. Венгерская культура, как, впрочем, на мой взгляд, и культуры других малых стран Европы, гораздо более открыты для международного культурного рынка. И в этом немалое наше преимущество: внимание телезрителя то и дело переключается, отрывается от его собственной культурной среды, перед ним распахивается весь мир, и он учится воспринимать жизнь неоднозначно, во всей ее сложности и многозначности»[11].

Заметим попутно, что и это мнение нуждалось для своей обоснованности в определенных количественных параметрах. И это тоже было задачей нашего исследования.

Особенность поставленной задачи в этом исследовании - помимо объема чисто количественного внимания к каждой из упомянутых стран фиксировалось, какое отношение к этой стране высказывает, демонстрирует как «человек телевидения», так и его собеседник: выступающий, «герой». Не в меньшей степени интересна сама структура всех выступающих как источников информации: из каких слоев общества попадают эти герои на телеэкран, в какой мере сопоставимы эти структуры, когда речь идет о телевидении разных стран.

Такая информация при всей лаконичности может быть очень емкой. Так, сравнивая одну только эту характеристику в деятельности программы «Время» в 1984 и 1987 гг., мы получили весьма точное представление о процессах, которые происходили в обществе в эти годы: если в 1984 г. среди выступавших в этой главной телеинформационной программе страны были: 31% - политические лидеры, 18% - руководители предприятий, колхозов, учреждений, главные специалисты, 7% - творческая интеллигенция, 5% - руководители подразделений предприятий, то в 1987 г. мы имели принципиально иное распределение лиц, выступавших в программе «Время»: 5% - политические лидеры, 28% - руководители предприятий, колхозов, учреждений, главные специалисты, 11% - творческая интеллигенция, 12%- руководители подразделений предприятий[12].

На фоне других обсуждаемых нами характеристик текста такие признаки, как то, в какой ипостаси появляется на экране сам коммуникатор (как диктор, ведущий, корреспондент, комментатор или как профессионал - не человек телевидения), кажутся более формальными признаками, чем содержательными. Но это нисколько не снижает фундаментальности этих признаков. Само изображение - это природа телевидения; роль автора - комментатора - это природа публицистики; систему информирования от лица диктора или от лица ведущего можно трактовать в терминах монополизма или плюрализма точек зрения.

Без структурных изменений в этой сфере нельзя понять той эволюции в американском телевидении, которая произошла там за последние тридцать лет. Усиление кабельного телевидения, использование «на дому» видеокассет, появление «независимых» телевизионных станций составило мощную конкуренцию общенациональным сетям США.

Если раньше аудитория трех коммерческих телесетей в самое «смотрибельное» время составляла 90%, то за период с 1978 по 1983 г. она; опустилась до 70%[13].

В последние же 40 лет национальные телесети стали ощущать еще более мощного конкурента: местное вещание. До определенного времени структура местного вещания была такова, что оно не могло быть конкурентом общенациональных телесетей в информационном вещании. Когда видеозапись пришла на смену кинопроизводству, новости в принципе стало возможным делать очень оперативными; местные студии стали широко использовать возможности компьютеров для создания графического обрамления новостей, карт погоды и техники подключения эфира к живой подаче события репортером на месте. К 1970 г. по крайней мере 50 станций в США использовали форму передачи, рожденной в Филадельфии, - «Новости глазами очевидца», когда несколько корреспондентов находились на линии «живой» связи с ведущим в студии.

Именно тогда зародился стиль «неформального» общения на экране, отличный от того, что был принят на телеэкране общенациональных сетей: как штрих к этому общению обычно упоминается ситуация, когда во время раскованного рассказа обозревателя о необычном для тех мест снегопаде репортеры принесли в студию снежки и закидали ими обозревателя. Чикагский телекритик, приводя этот пример, говорит, что этот стиль пришел на смену ведущим, которые не говорили, а изрекали, это был «глас божий» во время Страшного суда.

Связывая воедино этот изменившийся стиль общения и наметившийся сразу же рост популярности местных информационных программ, аналитики отмечают, что само содержание новостей отнюдь не улучшилось. Наоборот, после того как увеличение популярности влекло за собой увеличение рекламы, а значит, и доходов от нее, про изводители информационных программ стали усиленно вводить в них струю «развлекательности»: «Плохая новость или хорошая, вы почувствуете себя лучше, если услышите ее из уст веселых, дружелюбно настроенных к вам людей» - вот приблизительная формула такой ситуации.

После же того, как местные станции подключились к спутниковой системе связи и смогли иметь своих репортеров в любой точке земного шара на любом событии (землетрясение в Италии или политический кризис в Израиле могли быть особенно интересны для местностей с большой долей выходцев из Италии или лиц еврейской национальности), общенациональные сети осознали, что они не могут продолжать вести свои информационные передачи, не учитывая все более острую конкуренцию местных программ. И прежде всего они сменили форму: называние событий сопровождается более длительными аналитическими сюжетами, проводятся многосерийные исследовательские репортажи, двусторонние интервью между ведущими и репортерами, более частые «живые» включения корреспондентов с мест. Попытка объяснить мир кажется тут заменой практике просто освещать его.

Советско-американское исследование фиксировало такие привычки, имеющие хождение в обществе, как курение, употребление наркотиков, преступность, насилие. Это давняя тема исследований, проводимых в США под руководством соисполнителя с американской стороны Джорджа Гербнера, бывшего тогда деканом Анненбергской школы коммуникаций Пенсильванского университета[14].

В публицистике, в научных статьях мы довольно часто находим свидетельства того, что общественность впрямую связывает насилие на экране и насилие в жизни (курение на экране и курение в жизни, употребление спиртных напитков на экране и в жизни и т.п.) как причину и следствие, по принципу «чем больше, тем больше».

По-видимому, в реальности процессы эти носят более сложный характер, не исключено, что они подчиняются закону «нормального распределения», по выражению статистиков. Если справедлив этот допуск, тогда можно было бы утверждать, что небольшие экстремальные группы ведут себя прямо противоположным образом: одних насилие на экране отвращает от насилия в жизни, другие воспринимают его как руководство к действию. Есть свидетельства, что в обществе находятся как те, так и другие примеры.

Хочу продемонстрировать пример восприятия, так сказать, с позитивным знаком, поскольку он как раз касается телевидения. Анализируя природу американского телевидения, советский критик М. Туровская приводит пример освещения войны во Вьетнаме, чтобы подчеркнуть возможности телекамеры. «Первая телевизионная война, - пишет М. Туровская, - показала, что непосредственность изображения событий заключает в себе больше правды, чем могут предусмотреть создатели телевизионных передач. Первоначально было запланировано серией передач вызвать у "простого американца" сочувствие к "нашим парням", воюющим и умирающим во Вьетнаме, создать благоприятное общественное мнение по отношению к этой войне.

Но для нации, давно не видевшей своими глазами ужасов настоящей войны, почти постоянное присутствие этих ужасов у себя в доме в какой-то момент оказалось катализатором антивоенных настроений. Постепенно сквозь ежедневную порцию ужасов проступил вопрос - а за что, собственно, умирают наши парни? В кого они превращаются? Что они делают? В отношении значительного числа зрителей к вьетнамской хронике произошел перелом». Таков, как утверждает исследовательница, механизм, сделавший телевидение обличителем войны: «Именно телевидение создало самое широкое общественное мнение вокруг войны во Вьетнаме»[15].

Об этом же говорит известный фотомастер В. Генде-Роте: «Несколько лет назад мы с американским режиссером Милошем Форманом разговаривали о фотографии, о ее общественном значении. И он сказал тогда, что огромную роль в развитии пацифистских, антивоенных настроений в американском обществе во время вьетнамской войны сыграли как раз средства визуальные: кинохроника, телевидение и особенно документальные фотографии. Такие, скажем, как известные всему миру кадры: расстрел вьетнамского патриота, или полыхающие соломенные хижины, или люди, обожженные напалмом, и, что особенно сильно потрясло американцев, они увидели, как их мальчики плачут на войне. "Если бы, - сказал тогда Форман, - советские средства массовой информации печатали правдивые фотоматериалы о вашей афганской войне, то война эта давно бы кончилась"»[16].

Гораздо более частыми и в публицистике, и в научных статьях, и в рассуждениях на уровне здравого смысла являются умозаключения - и естественно, что именно они вызывают наибольшую обеспокоенность - что насилие обнародованное, показанное по телевидению, в свою очередь порождает насилие. И естественно, что возможность этого вызывает обеспокоенность. И в такой ситуации истинно гуманистической оказывается позиция исследователя, призывающего бить тревогу, предъявляющего каналу информации свой счет, ставящего вопрос об особой ответственности самих средств массовой коммуникации.

Таким образом, комплекс характеристик, который становится предметом внимания исследователей телевидения двух стран, позволяет ответить на вопрос, какое содержание сегодня продуцируется для граждан этих двух стран на том конвейере индустрии социальной информации, каким является телевидение. Такого рода исследования обладают возможностью по истечении срока, когда их информация особенно актуальна и может быть даже востребована лицами, принимающими решения в сфере производства этой информации, стать историческим материалом, в ходе воспроизведения истории печати, радио и телевидения в той или иной стране.

Исследователям удается иногда с помощью одной-двух характеристик содержания реконструировать существенное в самих задачах, которые ставит перед собой коммуникатор. Так, в социологическом исследовании системы массовых коммуникаций, существующей в среднем промышленно развитом городе СССР (1967 - 74 гг.), в ходе анализа содержания местных печати, радио и телевидения как источников информации была поставлена задача выявить распределение информации в этих каналах по хронологии.

При достаточно широко распространенных взглядах на газету, радио и телевидение как на средства оперативного, злободневного освещения событий мы не должны исключать из поля зрения чрезвычайно важную функцию СМК по установлению связи времен. Осознание народом таких важных понятий, как «моя родина», «моя история», «мой народ», невозможно без ощущения живой связи сегодняшнего с прошлым.

Как выяснилось, доля «прошлого» (табл. 2.2) в информации местных газет, радио и телевидения колебалась от 23% (максимально - на областном телевидении) до 10% - минимально - в областной партийной газете).

Таблица 2.2.

Структура информации в зависимости от хронологии (в % к общему объему информации)

Если гипотетически попытаться реконструировать представления этих редакций о своих задачах, то эти сведения дают основание для следующих соображений. Областное радио, областное телевидение и областная молодежная газета в большей степени рассматривают свою аудиторию как общность, организованную во времени: связи ее с историческим прошлым ощущаются ими как зримые, как существенные. Наоборот, городское радио, городская партийная газета и в особенности областная партийная газета скорее ориентируются на эту общность как организованную в пространстве, с меньшим вниманием к историческому опыту... Можно предположить, что они в большей степени ставят объектом своего внимания именно хозяйственную деятельность той общности, на которую они воздействуют, в большей степени ориентируются на ее хозяйственный ритм.

Развитию этой мысли помогает возможная интерпретация данных, связанных с модальностью информации. Авторы посчитали интересным определить, какой объем информации коммуникатор - конкретная редакция из числа анализируемых - закрепляет за реальными событиями, имеющимися в действительности; как часто он говорит о вероятных, возможных событиях; и как часто он говорит о должном и необходимом, но не имеющемся в действительности. Например, достаточно часто мы находили в то время в газетах информацию о планах, решениях, которые принимают коллективы, личности, обещаниях, обязательствах, перспективах и т.д. (это все по классификации исследования относилось к событиям вероятным, возможным, но не имеющимся в наличии). Различного плана рекомендации, все то, что «должно быть», «необходимо сделать», «желательно изменить», было третьей модальностью.

Как соотносились объемы информации с разной модальностью в этих каналах (табл.2.3)?