Оглавление

Введение

1. Особенности творчества Виктора Пелевина

1.1 Эволюция творчества Пелевина

1.2 Язык и речь текстов Пелевина

2. Элементы массовой культуры в творчестве Пелевина

2.1 Массовая литература / постмодернизм в прозе В. Пелевина

2.2 "Священная книга оборотня" и "Generation "П"

Заключение

Список использованной литературы

Введение

Актуальность. В период глобального социально-исторического перелома конца ХХ в. в обществе заявляет о себе новый тип общекультурного сознания, который знаменует переход "из тоталитарной эпохи – в виртуальную" (М. Эпштейн) и определяется "как постмодернистское мироощущение".

Виктор Олегович Пелевин – наиболее яркая фигура современного русского постмодернизма, вызывающая диаметрально противоположные оценки в критике и литературоведении. Большинство исследователей определяет его творчество как "пограничное", связывающее литературу "больших идей" и массовую беллетристику.

Творчество Пелевина – одно из самых неоднозначных и неизученных явлений современной русской литературы. Многие исследователи видят в Пелевине наиболее яркую, знаковую фигуру отечественного постмодернизма, мэтра российской прозы. Пелевина начала 90-х гг. относили к "турбореализму" (С. Бережной), "интеллектуальной попсе" (А. Архангельский), "киберпанковскому" стилю (А. Наринская) и т.д. Поздний Пелевин сознательно создает формально постмодернистский текст, в котором любой критик без труда находит те или иные приметы постмодернизма, однако писатель не считает себя постмодернистом, что неоднократно подчеркивал в интервью. Это позволяет нам рассматривать творчество Пелевина как не-постмодернистский художественный текст и применить при его исследовании традиционный литературоведческий подход, зачастую малоэффективный при анализе постмодернистского текста.

Творческий метод писателя соединяет в себе художественность, философичность и ярко выраженный социологизм. В произведениях Пелевина мы находим художественное исследование влияния социальных законов на психологию отдельной личности и общества в целом, глубинных, скрытых в области бессознательного, архетипической памяти, причин, способствующих эффективности общественных законов, ускоряющих процесс энтропии. Помещение "культурно одаренного героя" в ситуацию испытания цивилизацией имеет целью поиск в сфере универсального вакцины против стремительного "старения" мировой цивилизации и опустошения личности, утраты духовности и способности к творчеству и чувству.

Каждая новая книга Пелевина мгновенно становится объектом дискуссий, вызывает волну рецензий и критических разборов. Защищено несколько диссертаций, посвященных исследованию отдельных произведений Пелевина, в частности романа "Generation П" (А.С. Гавенко, О.В. Жаринова, К.В. Шульга), и исследованию отдельных аспектов современного литературного процесса, где Пелевин рассматривается в ряду других писателей (И. Азеева, Т.Н. Маркова, Е.П. Воробьева), однако творчество Пелевина в полном объеме еще не стало объектом фундаментального исследования. Некоторые аспекты раннего творчества Пелевина рассматривает в своей книге "Русский литературный постмодернизм" В. Курицын. Пелевину посвящены разделы в монографиях О.В. Богдановой, Е.В. Тихомировой, Е.М. Тюленевой. Краткий анализ творчества Пелевина 90-х годов ХХ века дан в учебных пособиях И. Скоропановой, И.К. Сушилиной.

Цель работы – проанализировать использование элементов массовой культуры в романном творчестве В.Пелевина.

Задачи исследования:

1. Рассмотреть эволюцию творчества Пелевина.

2. Проанализировать язык произведения Виктора Пелевина.

3. Определить своеобразие массовой литературы в творчестве Пелевина.

4. Провести анализ произведений Пелевина "Священная книга оборотня" и "Generation "П".

Объект исследования – основополагающие характеристики прозы Виктора Пелевина.

Предмет исследования – своеобразие романов "Священная книга оборотня" и "Generation "П".

Структура работы: работа состоит из введения, двух глав, заключения и списка использованной литературы.

1. Особенности творчества Виктора Пелевина

1.1 Эволюция творчества Пелевина

Для произведений Пелевина 1990-х гг. ("Затворник и Шестипалый", "Желтая стрела", "Жизнь насекомых", роман "Чапаев и Пустота") был характерен герой, по интеллектуальным и нравственным качествам стоящий выше окружающего его мира; часто он действовал в паре с Учителем — идеологом, резонером, нонконформистом. Сюжет строился как в романе воспитания: герой (самостоятельно или под влиянием Учителя) обретал все новые и новые знания о мире, учился этому миру противостоять и получал, в конце концов, возможность выхода за его пределы, прорыва к истине. Для этого герой должен был испытать мощную внутреннюю трансформацию, которая влекла за собой и преображение реальности. В "Generation "П"" для героя этот путь уже закрыт, но о возможности достичь идеала еще напоминают отступления, наполненные пафосом и дидактикой (трактат Че Гевары, проповеди Сирруфа, песня ив, напоминающая герою, что он был или мог быть другим когда-то). Они сделаны по рецептам гоголевских "лирических отступлений", где напряженный лиризм в сочетании с философской проблематикой взрывает авантюрный и сатирический сюжет.

В следующем романе "Числа" из сборника "Диалектика Переходного Периода из ниоткуда в никуда" лирические отступления и проповеднические мотивы уже окончательно исчезают из повествования. Меняются и ценностные критерии: исчезает представление об идеале, о "другой реальности", соотносимое с принципами романтического двоемирия. В "ДПП" уже не только отсутствует эксплицированный идеал, но ставится под сомнение вообще существование истины.

Главным в пелевинском романе становится всеобъемлющая сатира. Осмеяны западные духовные ценности, российские политические реалии, бизнес, масс-медиа, нумерологическая мистика, духовное ученичество (гуру главного героя, Простислав, оказывается гибридом стукача и шарлатана). Не щадит автор и литературоведческое сообщество, даже то, которое благосклонно к Пелевину как представителю русского постмодернизма, например, вставляя в текст фрагмент статьи из какого-то современного альманаха: "Говоря о читателе и писателе, мы ни в коем случае не должны забывать о других важных элементах творческого четырехугольника, а именно читателе и питателе…". Именно тотальность отрицания рождает то ощущение мрачной духоты, которое многих неприятно поражает в романе, несмотря на обилие комических ситуаций, шуток и каламбуров. Но роман порожден временем, он отражает даже не столько политическую, сколько нравственную обстановку в обществе, когда, по словам А. Троицкого, "настоящий фан закончился вместе с беспределом. Обидно, что будущего тоже нет. Выход только один — саморазрушение, коллапс, окончательная тоска". Это эпоха "духовного фастфуда" — мнимых артефактов (вроде лингамов из сада камней), мнимых интеллектуальных и духовных ценностей.

Сатира Пелевина — особого рода. Она не предполагает возможности высокоморальной авторской позиции, высказанной непосредственно в тексте, т. к. порождена ощущением, что жизнь безобразна, но иной она быть не может, по крайней мере в данном пространственно-временном континууме. Такого рода идеи и настроения позволяют соотнести роман "ДПП" с традициями античного сатирического романа и, прежде всего, с "Сатириконом" Петрония, соединившим в себе элементы "менипповой сатиры" и греческого любовного романа.

Сатирический роман низменно-бытового содержания строится как "перелицовка" греческого любовного романа с сохранением его сюжетной схемы и ряда отдельных мотивов, но в травестированном виде: вместо безупречных героев — воры и бродяги, вместо возвышенной любви — гомосексуальная связь и т. д. В этом смысле не случайно любовная история с Мюс не только оборачивается предательством, но и соседствует с гомосексуальной темой. Любовь, как и многое другое в этом мире, становится девиантной, неестественной.

Форма "менипповой сатиры", ставшая уже традиционной для пародии на повествование высокого стиля, не является случайностью. Аристократ, "арбитр изящного" и одновременно циник Петроний стремился не "исправить" нравы, а развлечь читателя беспощадной откровенностью своих описаний, далеко выходящих подчас за пределы того, что считалось пристойным в серьезной литературе. Близка к этому и позиция Пелевина: он, никак не относится к истинам и морали, по крайней мере, в своей писательской ипостаси" и "последовательно очищает свой ум от любых ценностных категорий, стремится к некоей окончательной свободе, когда человек лишен любой здешней ценности и самого "здесь и сейчас".

Однако задачи "ДПП" выходят за рамки, обозначенные сатирическим романом в чистом виде. Новеллистический стиль романа создает структуру, внешне бесформенную, что дало повод для многих нареканий. На первый взгляд, ни один из эпизодов "ДПП" не вытекает с логической неизбежностью из предыдущего, а некоторые побочные линии можно изъять без всякого ущерба для повествования. Многих критиков раздражает то, что "смена событий обусловлена не логикой, а манипуляциями, которые герой совершает с числами.

Но важно отметить, что нанизывание, казалось бы, необязательных эпизодов подчинено определенной цели: совокупность разрозненных историй должна продемонстрировать, что "реальность", изображенная в "ДПП", совершенно иррациональна, герои романа, как и сам автор, отчаялись понять какие бы то ни было законы, объективные причины событий. "Эпоха и жизнь были настолько абсурдны в своих глубинах, а экономика и бизнес до такой степени зависели от черт знает чего, что любой человек, принимавший решения на основе трезвого анализа, делался похож на дурня, пытающегося кататься на коньках во время пятибалльного шторма". В современной России, по мысли Пелевина, можно лишь слепо подчиняться неведомым иррациональным силам, покоряясь неизбежности, как и поступает главный герой, который в детстве узнал о магической силе чисел и, выбрав число 34, стал ему поклоняться. "Поняв, что услышан, Степа не только обрадовался, но и испугался. Было не очень понятно, кем именно он услышан".

Между тем, такое новеллистическое построение было использовано в другом античном сатирическом романе — романе Апулея "Золотой осел". В этом романе повествование раздроблено на отдельные отрезки, охватывающие единичные бытовые эпизоды, которые округлены и закончены, но они изолированы и довлеют в себе. Бытовой мир рассеян и раздроблен, лишен существенных связей. Он статичен, и герой, даже перемещаясь в пространстве, по сути совершает переход из ниоткуда в никуда. За казалось бы бессистемным нанизыванием эпизодов, от комических до трагических, в "Золотом осле" прослеживается стремление показать, что человек — песчинка в этой жизни, и его судьба совершенно не зависит от его личной воли. Единственный способ спастись — это полная покорность тем неведомым силам, которые им управляют. Поняв это, Люций, герой Апулея, превращенный из-за собственного легкомыслия в осла, обращается за спасением к могущественной, таинственной богине Изиде и становится ее жрецом. Можно также вспомнить, что Апулей был неопифагорейцем, а учение о магической силе чисел, адептом которого стал Степа, было детищем Пифагора. Кроме того, сцена совокупления Степы и Сракандаева, банкира по кличке "Ослик Семь Центов" вызывает ассоциации с эпизодом из "Золотого осла", где герой в образе осла делит ложе с воспылавшей к нему страстью дамой.

Обращение к античным истокам европейского романа не случайно: традиционные, устоявшиеся жанровые формы начали демонстрировать свою исчерпанность уже на исходе 19 века, и сегодня они являют свою беспомощность при описании происходящего с человеком и обществом. Возможность построения романа-воспитания отменяется самой действительностью (уже Гончаров в "Обыкновенной истории" усомнился в возможности воспитания человека путем приобретения опыта и утраты иллюзий). Роман-странствие также оказывается несостоятельным, человечество уже обрело достаточно знаний о самом себе, чтобы отбросить любые иллюзии относительно существования идеала в реальности. Гоголь в работе над II томом "Мертвых душ" не смог найти положительных героев, идеал, который мог бы проявиться в российской действительности: материал сопротивлялся воле автора.

Следовательно, Пелевин "рассыпает" традиционную структуру романа нового времени не от неумелости, а потому что она перестает адекватно отражать действительность, которая предстает раздробленной и алогичной. Возможно, поэтому Пелевин возвращается (может быть, инстинктивно) к первоосновам, к истокам романного жанра, в частности к традициям античного сатирического романа, также явившегося не только попыткой осмыслить свое время, но и отражением и порождением времени.

Можно сказать, что Пелевин использует и трансформирует традиционные сюжетные схемы и жанровые модели в духе посткультурного нигилизма. Но значение этих трансформаций определяется важностью тех ценностей, на которые он покушается. Все ценности изображенного им мира мнимые, следовательно, они должны быть разрушены, чтобы уже не в романе, но в сознании читателя появилась возможность выхода, обновления. Только тот, кто сможет искренне посмеяться над собой и возвыситься над всей этой жизненной мишурой, выйти за рамки обыденного автоматизированного сознания, сможет вырваться из душной атмосферы этого романа — этой "жизни". Единственная ценность для Пелевина — абсолютная свобода, которая может быть достигнута только в сознании читателя.

Следующий роман Пелевина, "Священная книга оборотня", представляет особый интерес, поскольку в нем, наряду с особенностями поэтики, уже знакомыми нам по предыдущим романам, возникают новые элементы и тенденции, требующие внимательного рассмотрения и представляющие трудности в интерпретации для многих исследователей.

Пелевин, как и Гоголь в первой части "Мертвых душ", видимо, ощутил некую ограниченность сатирического метода. Равномерно-пошлая, безгеройная среда и равный ей герой лишены возможности драматически взаимодействовать друг с другом, и это лишает повествование необходимой динамики. В этом критика неоднократно упрекала автора. Поэтому в "Священной книге оборотня" Пелевин, возможно, возвращается к поэтике собственного творчества более раннего периода: снова возникает положительный герой, причем это герой-идеолог — лиса-оборотень, от лица которой и ведется повествование. Вновь появляются проповеднические мотивы, особенно в письмах героини своим сестрам, тоже оборотням. Возвратом к поэтике ранних произведений может показаться также усиление буддийских мотивов, сведенных к минимуму в предыдущих двух романах, и мотивов романтического двоемирия и ухода героя в мир истины и добра, иной мир, находящийся за пределами обыденной реальности, неприемлемой для героя.