73407 (Поэтический мир Ахматовой), страница 2

Мне очи застит туман,

Сливаются вещи и лица,

И только красный тюльпан,

Тюльпан у тебя в петлице[4, c.121].

1913

Внимательное прочтение стихотворения, постановка логического ударения, выбор интонации предстоящего чтения вслух – это первая и очень важная ступень на пути к постижению содержания произведения. Это стихотворение невозможно читать как жалобу разлюбленной женщины – в нем чувствуется скрытая сила, энергия, воля, и читать его надо со скрытым, сдержанным драматизмом. И. Северянин был неправ, назвав ахматовских героинь «несчастными», на самом деле они гордые, «крылатые», как и сама Ахматова – гордая и своенравная (посмотрим, например, воспоминания мемуаристов о зачинателях акмеизма, утверждавших, что Н. Гумилев был деспотичен, О. Мандельштам вспыльчив, а А. Ахматова своенравна)[11, c.123].

Уже первая строка «Не любишь, не хочешь смотреть?», состоящая из одних глаголов с отрицательной частицей «не», полна силы, экспрессии. Здесь действие, выраженное глаголом, открывает строку (и стихотворение в целом) и завершает ее, увеличивая вдвойне ее энергию. Усиливает отрицание, а тем самым способствует созданию повышенного экспрессивного фона двукратное повторение «не»: «не любишь, не хочешь». В первой строке стихотворения прорывается требовательность, возмущение героини. Это не привычная женская жалоба, причитание, а изумление: как такое может происходить со мной? И мы воспринимаем это удивление как правомерное, потому что такой искренности и такой силы «смятению» не верить нельзя.

Вторая строка: «О, кaк ты красив, проклятый!» – говорит о растерянности, смятении отвергнутой женщины, о ее подчиненности мужчине, она сознает свою беспомощность, бессилие, изнеможение.

И далее следуют две строки, совершенно замечательные в этом лирическом шедевре: «И я не могу взлететь, // А с детства была крылатой». Такой силы «смятение» может переживать только «крылатая», свободно парящая, гордая женщина. Своих крыльев, то есть свободы и легкости (вспомним рассказ «Легкое дыхание» И. Бунина), она не ощущала прежде, она почувствовала их только теперь – почувствовала их тяжесть, беспомощность, невозможность (кратковременную!) ей служить.

Только так их и можно почувствовать... Слово «крылатый» находится в сильной позиции (в конце строки), и ударным в нем является гласный звук [а], о котором еще М.В. Ломоносов сказал, что он может способствовать «изображению великолепия, великого пространства, глубины и величины, а также страха». Женская рифма (то есть ударение на втором слоге от конца строки) в строке «А с детства была крылатой» не создает ощущения резкости, замкнутости, а наоборот – создает ощущение полета и открытости пространства героини. Не случайно «крылатость» становится репрезентативом Ахматовой (Ахматова!), и не случайно Ахматова утверждала, что поэт, который не может выбрать себе псевдонима, не имеет права называться поэтом.

2.2 «Вещи и лица» в поэзии Ахматовой

Психологизм – отличительная черта ахматовской поэзии. О. Мандельштам утверждал, что «Ахматова принесла в русскую лирику всю огромную сложность и психологическое богатство русского романа девятнадцатого века... Свою поэтическую форму, острую и своеобразную, она развивала с оглядкой на психологическую прозу» («Письма о русской поэзии»).

Но психология, чувства в стихах поэтессы передаются не через непосредственные описания, а через конкретную, психологизированную деталь. В поэтическом мире Ахматовой очень значимыми являются художественная деталь, вещные подробности, предметы быта. М. Кузмин в предисловии к «Вечеру» отметил «способность Ахматовой понимать и любить вещи именно в их непонятной связи с переживаемыми минутами».

Н. Гумилев в 1914 году в «Письме о русской поэзии» заметил: «Я перехожу к самому значительному в поэзии Ахматовой, к ее стилистике: она почти никогда не объясняет, она показывает». Показывая, а не объясняя, используя прием говорящей детали, Ахматова добивается достоверности описания, высочайшей психологической убедительности. Это могут быть детали одежды (меха, перчатка, кольцо, шляпа и т.п.), предметы быта, времена года, явления природы, цветы, и т.д., как, например, в знаменитом стихотворении «Песня последней встречи»:

Так беспомощно грудь холодела,

Но шаги мои были легки.

Я на правую руку надела

Перчатку с левой руки.

Показалось, что много ступеней,

А я знала – их только три!

Между кленов шепот осенний

Попросил: «Со мною умри!

Я обманут моей унылой,

Переменчивой, злой судьбой».

Я ответила: «Милый, милый!

И я тоже. Умру с тобой...»

Это песня последней встречи.

Я взглянула на темный дом.

Только в спальне горели свечи

Равнодушно-желтым огнем[1, c.84].

1911

Надевание перчатки – жест, ставший автоматическим, его совершают не задумываясь. И «путаница» здесь свидетельствует о состоянии героини, о глубине потрясения, испытываемого ею.

Ахматовским лирическим стихотворениям свойственна повествовательная композиция. Стихи внешне почти всегда представляют собой простое повествование – стихотворный рассказ о конкретном любовном свидании с включением бытовых подробностей:

В последний раз мы встретились тогда

На набережной, где всегда встречались.

Была в Неве высокая вода,

И наводненья в городе боялись.

Он говорил о лете и о том,

Что быть поэтом женщине – нелепость.

Как я запомнила высокий царский дом

И Петропавловскую крепость! –

Затем, что воздух был совсем не наш,

А как подарок Божий – так чудесен.

И в этот час была мне отдана

Последняя из всех безумных песен[3, c.84].

1914

Б. Эйхенбаум в 1923 году писал: «Поэзия Ахматовой – сложный лирический роман». Стихи Ахматовой существуют не в отдельности, не как самостоятельные лирические пьесы, а как мозаичные частицы, которые сцепляются и складываются в нечто похожее на большой роман. Для рассказа отбираются кульминационные моменты: встреча (нередко – последняя), еще чаще – прощание, расставание. Многие стихотворения Ахматовой могут быть названы маленькими повестями, новеллами.

Лирические стихи Ахматовой, как правило, невелики по объему: она любит малые лирические формы, обычно от двух до четырех четверостиший. Ей свойственны лаконизм и энергия выражения, эпиграмматическая сжатость: «Лаконизм и энергия выражения – основные особенности поэзии Ахматовой... Эта манера... мотивируется... напряженностью эмоции», – Б. Эйхенбаум. Поэзии Ахматовой свойственны афористичность и отточенность формулировок (например: «Сколько просьб у любимой всегда! У разлюбленной слез не бывает»), свойственна пушкинская ясность, особенно поздней ее поэзии. В стихах Ахматовой мы не находим предисловий, она сразу приступает к повествованию, как бы выхваченному из жизни. Сюжетный принцип ее – «все равно с чего начинать».

Поэзии Ахматовой свойственно внутреннее напряжение, внешне же она сдержанна и строга. Стихи Ахматовой оставляют впечатление душевной строгости. Ахматова скупо использует средства художественной выразительности. В ее поэзии, например, преобладает сдержанный, матовый колорит. Она вводит в свою палитру серые и бледно-желтые тона, использует белый цвет, часто контрастирующий с черным (сереющее облачко, белая штора на белом окне, белая птица, туман, иней, бледный лик солнца и бледные свечи, тьма и т.д.)[11, c.126].

Матово-бледному колориту ахматовского предметного мира соответствуют описываемое время суток (вечер, раннее утро, сумерки), времена года (осень, зима, ранняя весна), частые упоминания ветра, холода, озноба. Матовый колорит оттеняет трагический характер и трагические ситуации, в которых оказывается лирическая героиня.

Своеобразен и пейзаж: приметой ахматовских стихов является городской пейзаж. Обычно все любовные драмы в стихах Ахматовой разыгрываются на фоне конкретного, детально выписанного городского пейзажа. Чаще всего это Петербург, с которым связана личная и творческая судьба поэтессы.

2.3 Особенности языка Ахматовой

Ахматовская поэзия необычайно естественна, доверительна. Этому способствует свобода ритма и интонации стихов Ахматовой, ориентация на разговорную речь. Ахматова стремится называть вещи «своими именами», а потому использует обиходный словарь и разговорные интонации. Например, одно из ее стихотворений названо «Лотова жена». Форма «Лотова» (притяжательное прилагательное) ныне является просторечной, но именно она и нужна Ахматовой, чтобы перевести ситуацию в сферу быта, будничными словами передать драматизм ситуации и тем самым усилить воздействие на читателя.

Ахматова относится к числу «преодолевших символизм» акмеистов, и это выразилось в том, что в ее поэзии приглушено музыкально-мелодическое звучание (что в поэзии символистов – К. Бальмонта и др. – размывало смысловые очертания слов, сообщало образам туманность, расплывчатость). Стихам ее свойственны короткие предложения, частое употребление союзов и, а, но, восклицаний. Она скупо использует прилагательные. Отсутствие подчеркнутой напевности, мелодичности, а также скупое использование прилагательных ведет к некоторой эмоциональной скупости, сдержанности.

Ахматова пришла в поэзию в то время, когда символизм переживал кризис, и, как сказано в автобиографических заметках Ахматовой, она «сделалась акмеисткой». Акмеисты отказались от устремленности в потусторонние миры, в область «непознаваемого», отвергли «зыбкость слова», использование символов и обратились к реальным земным ценностям, красочности, богатству, вещности земного мира. Их поэзия – это реабилитация реальности. Ахматова не случайно оказалась среди акмеистов. В ее стихах перед нами предстает достоверно, в деталях, выписанный мир, предстает лирическая героиня в различных ее эмоциональных и психологических состояниях. Поэзия Ахматовой изысканно проста и сдержанна, конкретна, вещна.

Как поэтический манифест можно расценивать знаменитое стихотворение Ахматовой «Мне ни к чему одические рати...» из цикла «Тайны ремесла»:

Мне ни к чему одические рати

И прелесть элегических затей.

По мне, в стихах все быть должно некстати,

Не так, как у людей.

Когда б вы знали, из какого сора

Растут стихи, не ведая стыда,

Как желтый одуванчик у забора,

Как лопухи и лебеда.

Сердитый окрик, дегтя запах свежий,

Таинственная плесень на стене...

И стих уже звучит, задорен, нежен,

На радость вам и мне[1, c.38].

1940

Но очень скоро рамки акмеистической поэзии оказались для нее тесными. Поэзия Ахматовой развивалась в русле русской классической поэзии и прозы. Идеалом поэта, перед кем она преклонялась, был А.С. Пушкин с его классической ясностью, выразительностью, благородством. Чувство благоговения Ахматовой перед чудом пушкинской поэзии выражено в стихотворении «Смуглый отрок бродил по аллеям...» (1911) из цикла «В Царском Селе» (сборник «Вечер»). Причастной к чуду Пушкина ощущает себя Ахматова, детство и юность которой прошли в Царском Селе:

Смуглый отрок бродил по аллеям,

У озерных грустил берегов,

И столетие мы лелеем

Еле слышный шелест шагов.

Иглы сосен густо и колко

Устилают низкие пни...

Здесь лежала его треуголка

И растрепанный том Парни[1, c.42].

1911 Царское Село

Прямых перекличек с пушкинскими стихами в поэзии Ахматовой почти не встретишь, воздействие Пушкина сказывалось на ином уровне – в философии жизни, в стремлении идти наперекор судьбе, в верности поэта одной лишь поэзии, а не силе власти или толпы. Ахматовой, как и Пушкину, свойственно ощущение драматичности бытия и в то же время стремление укрепить человека и сострадать ему.

Ахматовой, как и Пушкину, свойственно мудрое приятие жизни и смерти. Стихотворение «Приморский сонет» (1958) перекликается с пушкинским стихотворением «Вновь я посетил...» (1835). «Приморский сонет», как и стихотворение Пушкина, также написан незадолго до смерти:

Здесь все меня переживет,

Все, даже ветхие скворешни

И этот воздух, воздух вешний,

Морской свершивший перелет.

И голос вечности зовет

С неодолимостью нездешней.

И над цветущею черешней

Сиянье легкий месяц льет.

И кажется такой нетрудной,

Белея в чаще изумрудной,

Дорога не скажу куда...

Там средь стволов еще светлее,

И все похоже на аллею

У царскосельского пруда[2, c.94].

«Голос вечности» в стихотворении – отнюдь не аллегория: настает для человека время, когда он слышит его все отчетливее. И окружающий мир, оставаясь реальным, неизбежно становится призрачным, как дорога, что ведет «не скажу куда». Мысль о неизбежности расставания со всем, что так дорого сердцу, вызывает скорбь, но чувство это становится светлым. Осознание того, что «здесь все меня переживет», порождает не озлобление, а напротив – состояние умиротворенности. Это стихотворение о стоящей у порога смерти. Но и о торжестве жизни, о дороге жизни, которая уходит в вечность.

Для Ахматовой характерно религиозное мировосприятие. По-христиански она воспринимает свой поэтический дар – это для нее величайшая Божья милость и величайшее Божье испытание, крестный путь поэта (как и для Б. Пастернака и О. Мандельштама). Через испытания, выпавшие на долю Ахматовой, она прошла мужественно и гордо. Поэт, как и Сын Человеческий, страдает за все человечество; лишь совершив крестный путь, поэт обретает голос и моральное право говорить с современниками и с теми, кто будет жить после него: