Экономические ограничители - это такие экономические формы и отношения, которые либо совсем не способны реагировать на изменение экономических условий, либо реагируют на них совершенно неадекватно. Наиболее очевидные примеры - средневековая цеховая система в городах и общинные отношения в деревне". Высокомоно-полизированная экономика, характерная для развитых стран конца XIX - начала XX века, также представляет собой структуру с ограниченным адаптационным потенциалом. Низкую приспособляемость централизованной плановой системы мы уже упоминали выше.

Социальные ограничители включают в себя различные формальные и неформальные механизмы, которые затрудняют горизонтальную и вертикальную мобильность, препятствуют приведению в соответствие реального экономического и общественного положения и формального статуса индивидов и социальных групп, а также изменению их социального статуса в соответствии с новыми экономическими возможностями и потребностями. Очевидные примеры социальных ограничителей - сословная система, различные формы крепостного права, а также номенклатурная система и прописка, характерные для стран «социалистического лагеря» в недалеком прошлом.

Политические ограничители проявляются в основном в двух формах. С одной стороны, это невозможность в рамках легальных политических механизмов сменить господствующий режим и его политический курс, когда он не способен адекватно реагировать на изменение внутренних и внешних условий. С другой стороны, это невозможность обеспечить политическое представительство новых экономически влиятельных кругов, дать им институциональные возможности защиты собственных интересов. В той или иной степени эти ограничители существуют в любом недемократическом обществе.

Все рассмотренные выше ограничители носят институциональный характер. Между тем адаптация необходима и в социокультурной, психологической области. «Психологически люди должны так трансформировать или адаптировать старую культуру, чтобы она стала совместимой с современной деятельностью и институтами, - отмечал, например, В. Ростоу применительно к процессу модернизации. Личные отношения, теплые и сильные семейные узы традиционного общества должны в значительной степени уступить место новым, более обезличенным системам оценки, когда о людях судят по тому, как они выполняют в обществе специализированные функции». Барьерами на пути подобной адаптации выступают психологические стереотипы, оставшиеся от традиционного общества в экономической, политической, культурной и религиозной сферах.

Социокультурные ограничители не только существенно влияют на способность общества приспосабливаться к изменениям, но и могут играть негативную роль в устранении институциональных ограничителей. Так, например, широко распространенные в массах представления о божественном происхождении монархии могут препятствовать снятию политических ограничителей, демократизации общества.

Внешние ограничители характерны в первую очередь для колониальных и полуколониальных стран, а также для формально независимых государств, находящихся под контролем извне. Такие страны в экономике и политике вынуждены ориентироваться не на собственные интересы, а на навязанные им другими государствами цели. Это, естественно, никак не способствует приспособлению общества к решению новых задач и резко обостряет связанные с этим проблемы. Подобные факторы сыграли существенную роль при вызревании причин Американской войны за независимость, мексиканской революции, а также других революций в странах «третьего мира».

3. МЕХАНИЗМЫ УСТРАНЕНИЯ ВСТРОЕННЫХ ОГРАНИЧИТЕЛЕЙ

Было бы непростительным упрощением утверждать, что революция - единственный способ преодолеть барьеры, препятствующие адаптации общества к новым требованиям. На самом деле, в каждой стране ограничители устранялись в ходе длительного и противоречивого развития. И в каждом случае действовали различные исторические механизмы. Наряду с революционными процессами, которые составляют предмет нашего исследования, к подобным механизмам можно отнести реформы, революции «сверху», вынужденные преобразования в странах, потерпевших поражение в войне.

Наиболее очевидным противовесом революции в трансформации общества являются реформы, проводимые существующим режимом. Стремление власти к реформам вполне естественно, поскольку именно она в первую очередь и в полном объеме ощущает на себе давление новых обстоятельств и усиление недовольства населения. История знает немало примеров успешных преобразований подобного рода: реформы Петра I, реформы в Пруссии 1807-1814 годов, реформы Кольбера во Франции времен Людовика XIV и т.п. Хотя в большинстве своем они не были направлены на подрыв основ существовавшего экономического и политического порядка, с их помощью удавалось мобилизовать новые возможности развития в рамках существующих ограничителей либо даже снять часть из них. В результате жизнеспособность системы хотя бы частично восстанавливалась, а необходимость более радикальных перемен на какое-то время откладывалась. Такие реформы, например, сыграли важную роль в истории России и Германии, повышая их способность к адаптации.

Однако и предреволюционные режимы нередко стремились проводить достаточно радикальные преобразования. Современные исторические исследования подрывают сложившиеся представления об их консерватизме и реакционности. Карл I, например, инициировал совершенствование методов ведения сельского хозяйства на королевских землях12(осушение земель в Восточной Англии), а «корабельные деньги», при всей ненависти к ним современников, были первой попыткой установления современной системы налогообложения. Французские власти в предреволюционный период стремились активно поддерживать развитие промышленности и сельского хозяйства, в том числе по английскому образцу. Хорошо известны попытки Людовика XVI провести реформу налогообложения и усовершенствовать систему государственного управления в целом. Реформы Тюрго, во многом так и не осуществленные на практике, включали в себя, наряду с преобразованием налоговой системы, свободную торговлю зерном, отмену монополий и цеховой системы в городах. Широко признаны и многовековые усилия царского режима в России модернизировать страну. Но все эти действия не только не увенчались успехом, но даже, по мнению которых исследователей, способствовали приближению революции.

Тот же необъяснимый на первый взгляд парадокс характерен и для так называемых революций сверху, которые некоторые исследователи выделяют в особый класс революций. Для них характерна смена режима в рамках прежнего господствующего слоя, приводящая к изменению политической формы правления и приходу к власти наиболее радикальных представителей существующей элиты. В дальнейшем новая власть выходит за рамки политических преобразований и проводит политику реформ, направленных на более или менее радикальное устранение существующих экономических и социальных ограничителей развития общества. Революции «сверху» отличаются от реформ или переворотов тем, что глубокие преобразования, проводимые в их рамках, приводят к «разрушению доминирующей социальной группы».

Но на самом деле практически любая революция начинается как революция политическая, и смена власти ограничивается рамками существующей элиты. Однако в некоторых случаях господствующей элите удается удержать власть, в других же события выходят из-под ее контроля, и революция превращается в движение снизу. Так, лидеры революции Мэйдзи в Японии (1868 г.) сумели сохранить власть и закрепить успех достигнутых преобразований. В ходе же Великой Французской революции, например, достичь этого не удалось. Как отмечает А. Коббан, французская революция началась сверху, а продолжалась под нажимом снизу, в первую очередь со стороны беднейших слоев городского населения.

Причины успеха революции «сверху» Элен Тримбергер, одна из основных исследователей этого феномена, видит в первую очередь в существовании сильного бюрократического аппарата, не связанного непосредственно с интересами господствующего класса и потому способного в кризисной ситуации пожертвовать его интересами, чтобы осуществить глубокие социальные преобразования. Но не менее решительно, чем в революциях «сверху», действовали власти и на первых этапах Великой Французской революции. Франсуа Фюре утверждает, что во Франции буржуазная революция была осуществлена без всякого компромисса со старым режимом уже в 1789-1791 годах. Действительно, наряду с преобразованием политического строя, а именно формированием представительной власти и переходом от абсолютной к конституционной монархии, была разрушена сословная система, осуществлено «открытие карьер талантам», установлено всеобщее равенство перед законом, сняты ограничения на свободное движение рабочей силы, устранены препятствия для торговли и предпринимательства. Контрреволюционно настроенная часть знати эмигрировала. Фактически был решен вопрос о преобразовании отношений собственности: выкуп крестьянами феодальных прав остался лишь на бумаге. Крестьяне-собственники в массовом порядке отказывались от выкупа прав, предусмотренных декретами 4-11 августа 1789 года, и более поздние решения об освобождении их от уплаты стали лишь юридическим оформлением свершившегося факта.

Лидеры революции Мэйдзи реализовали очень схожую программу: уничтожили феодальные барьеры на пути развития торговли и производства в городе и деревне, ограничения на передвижение рабочей силы и свободный выбор рода занятий. Были сняты статусные перегородки и осуществлено «открытие карьер талантам», установлено всеобщее равенство перед законом. Крестьянам предоставили право частной собственности на землю. Большая радикальность преобразований в рамках революции Мэйдзи обычно аргументируется тем, что в ее ходе удалось разрушить экономическую и социальную базу традиционной аристократии, самураев. Однако нельзя забывать, что самураи были достаточно своеобразным господствующим классом. Они не имели собственной экономической базы, а жили на получаемые от государства рисовые стипендии. Отмена этих стипендий в чем-то схожа с резким ограничением расточительных и непроизводительных трат двора, которые были поставлены под контроль на первых этапах как Английской, так и Французской революций. Что касается социального слоя, который реально господствовал в деревне и контролировал крестьянство, то его позиции в условиях революции Мэйдзи существенно упрочились. Классовая структура традиционного общества не была радикально разрушена. «Японская бюрократия... согласилась разделить власть с докапиталистическим земельным классом».

Напрашивается вывод: весьма схожие по характеру и степени радикальности действия властей в различных странах и разных условиях приводили к совершенно противоположным результатам, в одних случаях предотвращая обострение кризиса и позволяя избежать полномасштабной революции, в других же оказываясь бессильными остановить революционный процесс и едва ли не ускоряя его. Можно предположить, что разница определяется различием исходных условий, в которых власть инициировала процесс трансформации. Эти условия и станут предметом нашего дальнейшего рассмотрения.

4. ЭКОНОМИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ И ФРАГМЕНТАЦИЯ ОБЩЕСТВА

Исследователи революции давно заметили, что предреволюционное общество чрезвычайно фрагментировано и расколото на многие противостоящие друг другу слои и группы. Еще де Токвиль отмечал бесконечную раздробленность французского общества, в котором «однородная толпа разделена огромным количеством мелких преград на множество частей, каждая из которых выглядит особым сообществом, занимающимся устройством своих собственных интересов и не принимающим участия в общей жизни». Он объяснял это жесткими сословными перегородками, разделившими общество на небольшие группы, чуждые и безразличные друг другу. Дж. Голдстоун также останавливается на этом феномене, связывая его с ростом населения и усилением в связи с этим конкуренции за землю, рабочие места, государственные должности. Некоторые исследователи выводят предреволюционную фрагментацию общества непосредственно из разрушения единой системы ценностей, норм, правил, мифов, верований, символов, нравственных установок и т.п., полагая, что «согласие в вопросе о социальных ценностях и нормах - главное для консолидации общества», тогда как «любое общество, где существуют противоположные мифы, в определенной степени подвержено дезинтеграции и расколу».

Центральный фактор, вызывающий высокую раздробленность общественных сил и интересов - это длительное и бурное (по меркам своего времени) экономическое развитие в предреволюционный период, сопровождающееся началом экономического роста и значительными структурными сдвигами. Подобные процессы характерны практически для всех стран, переживших полномасштабные революции. Во Франции активное преобразование сельского хозяйства начинается со второй половины XVIII века, а период с 1760 по 1790 год характеризуется успешным промышленным развитием на основе заимствования английского опыта, что обычно рассматривается как первая фаза промышленной революции. Хорошо известны периоды активного роста и индустриального развития в конце 30-х - первой половине 40-х годов ХІХ века в Германии, а также на рубеже ХІХ - Х Х в е -ков и в период между революцией 1905 года и началом Первой Мировой войны в России. Сложнее обстоит дело с Английской революцией, где информационная база для комплексного анализа предреволюционного периода достаточно ограничена. Но и здесь некоторые исследователи, в первую очередь Джон Неф, относят раннюю стадию промышленной революции к предреволюционному времени. По его мнению, с середины XVI века и до начала гражданской войны в Англии наблюдался быстрый промышленный рост в ряде отраслей, в том числе резкое увеличение добычи угля.

Если обратиться к неевропейским революциям, то эти тенденции просматриваются еще более явно. Предреволюционные режимы проводили здесь сознательную политику активной индустриализации и ломки традиционных структур, опираясь в первую очередь на широкое привлечение иностранного капитала. Так, темпы роста ВНП в Мексике между 1884 и 1900 годами составляли 8% годовых, при этом активно развивалось железнодорожное строительство, добыча полезных ископаемых, легкая промышленность, производство сельскохозяйственной продукции на экспорт. В Иране, где предреволюционный период совпал с нефтяным бумом, происходили еще более серьезные сдвиги, ВНП, особенно в период сверхдоходов от экспорта нефти, рос чрезвычайно высокими темпами: 1962-1970 - 8%; 1972-1973 - 14%; 1973-1974 - 30% в год. Доля городского населения увеличилась примерно с 28% в 1950 году до 47% в 1976 году. За 20 лет доля крестьян и сельскохозяйственных рабочих в общей численности занятых уменьшилась с 60% почти до 30%. Более подробно феномен предреволюционного экономического роста проанализирован в главе VII, специально посвященной характерным для революций экономическим процессам.

В период, непосредственно предшествующий революции, бурное развитие обычно сменяется острым кризисом и хозяйственным упадком, наступающим либо из-за сильных неурожаев, либо из-за неблагоприятной конъюнктуры международной торговли, либо, наконец, из-за неудач политического и военного характера. В условиях, когда общество и государство не способны адаптироваться к новым тенденциям, порождавшимся предшествующим динамичным развитием, последствия циклических по своей природе негативных процессов оказываются еще более тяжелыми. Так, необходимость поставлять продукты питания в быстро растущие города обостряла для крестьян последствия неурожев. Касаясь проблемы снабжения французских городов хлебом, Б. Мур отмечал, что «отток (хлеба. - Авт.) в несколько больших городов ощущался в первую очередь во время его нехватки и становился разрушительным фактором». А вот что пишет Джон М. Харт о причинах длительного и катастрофического по своим последствиям голода, непосредственно предшествовавшего мексиканской революции: «Сельское хозяйство Мексики было уязвимо, поскольку правительство не смогло направить достаточно средств на ирригацию, а крестьяне-производители основных видов продовольствия вытеснялись ориентированными на экспорт, коммерциализированными сельскохозяйственными предприятиями». Действия все более запутывающейся в противоречиях власти усиливали негативные хозяйственные процессы. Так, неблагоприятные тенденции в английской промышленности предреволюционного времени во многом объясняются перешедшей все возможные границы продажей монопольных прав при Карле I и неадекватной внешней политикой режима.