20496-1 (Противление злу смехом. Н.Тэффи)

Противление злу смехом. Н.Тэффи.

Вспоминая об отъезде в эмиграцию Н.Тэффи писала: «Дрожит пароход, бьет винтом белую пену, стелет по берегу черный дым. И тихо, тихо отходит земля. Не надо смотреть на нее. Надо смотреть вперед, на синий широкий, свободный простор... Но голова сама поворачивается, и широко раскрываются глаза, и смотрят, смотрят... И все молчат. Только с нижней палубы доносится женский плач, упорный долгий, с причитаниями. Страшный черный бесслезный плач. Последний. По всей России, по всей России... Вези!

Дрожит пароход, стелет черный дым. Глазами, до холода в них раскрытыми, смотрю. И не отойду. Нарушила свой запрет и оглянулась. И вот, как жена Лота, застыла, остолбенела навеки, и веки видеть буду, как тихо, тихо уходит от меня моя земля» ¹. Во всей литературе русского зарубежья нет строк, более пронзительных, окрашенных такой жгучей болью расставания с Россией. В те последние часы на новороссийской набережной у парохода «Великий князь Александр Михайлович» Тэффи еще верила, что к весне 1920 года, через несколько месяцев, вернется на родину, а на палубе вдруг почувствовала, что не увидит Россию никогда. Там осталась большая половина жизни, уютная московская квартира, близкие и друзья, всероссийская слава.

Казалось бы, у Тэффи не было причин так остро переживать разлуку с родиной. От большевиков ее уже отделила струйка крови, текущая у ворот комиссариата, через которую она не смогла перешагнуть. В Париже многие годы жил ее брат, генерал Н.А.Лохвицкий, командующий Экспедиционным корпусом во Франции во время первой мировой войны. Но глаза смотрели не на «синий широкий, свободный простор», который открывался впереди, а на родную землю. На корабле «Шилка» Тэффи написала стихотворение, ставшее широко известным как «Песня о родине» в исполнении А.Вертинского:

К мысу радости, к скалам печали ли,

К островам ли сиреневых птиц,

Все равно, где бы мы ни причалили,

Не поднять мне тяжелых ресниц.

Жизнь Тэффи в эмиграции внешне сложилась благополучно: она до смерти жила в Париже, окруженная такой же любовью и почитанием, как в России, много писала, печаталась в лучших эмигрантских изданиях. Но что-то умерло в ней безвозвратно, словно увезла с собой «черный бесслезный плач», который слышала в час отъезда. Так и жила, с душой, «обращенной на восток». Страстоцвет — цветок, символизирующий страдание, стал центральным образом книги ее стихов «Passiflora» (1923) Смех Тэффи — явление уникальное не только в русской, но и в мировой литературе. А.Куприн называл ее «единственной, оригинальной, чудесной», прибавляя, что ее любят все без исключения². Саша Черный писал: «Прежние писательницы приучили нас ухмыляться при виде женщины, берущейся за перо, но Аполлон сжалился и послал нам в награду Тэффи, не «женщину-писательницу», а писателя большого, глубокого и своеобразного» ³. М. Каллаш впервые заговорила о всемирном значении ее творчества: «Тэффи в нашей литературе (и только ли в нашей!) — явление единственное и едва ли повторимое. Многоликая, независимая, сама по себе, ни на кого не похожая Тэффи» ⁴.

Настоящее имя писательницы — Надежда Александровна Лохвицкая (по мужу Бучинская). Биографические сведения, которые она сообщала о себе, в том числе дата рождения, были не лишены элементов художественного вымысла⁵. Незадолго до смерти в «Автобиографической исповеди» она призналась: «Не знаю, что именно интересно в моем «жизнеописании». День рождения? Браки и разводы? Думаю, что интересно только литературное» ⁶. Наиболее достоверные сведения о себе Тэффи сообщила в приложении к письму А. Н. Сальникову⁷, где говорится, что первым ее произведением было стихотворение «Мне снился сон, безумный и прекрасный» («Север», 1901, № 35), навеянное творчеством Чехова. Однако на умалчивает, что почти одновременно с этим была опубликована ее пародия «Покаянный день». Драматическая сцена в одном акте («Театр и искусство», 1901. № 51), впервые подписанная псевдонимом Тэффи.

О происхождении псевдонима существует несколько версий созданных самой писательницей⁸. Из них хотелось бы отдать предпочтение той, которая вошла в литературоведческий обиход: чтобы отличаться от старшей сестры, известной поэтессы Мирры Лохвицкой, она взяла в качестве псевдонима имя маленькой своевольной девочки из рассказа Р.Киплинга «Как было написано первое письмо». Действительно, в каждом произведении Тэффи — от первых ученических стихотворений до философски окрашенных новелл последних лет — бьется мятежное страдающее сердце маленькой девочки и весело звучит ее смех.

Первые стихи, собранные в книге «Семь огней» (1910), не принесли Тэффи успеха. Салонная манерность сочеталась в них с мотивами смерти, жаждой несбыточного и пряной восточной эротикой. Гораздо больше нравились публике ее революционные стихи, печатавшиеся в большевистской газете «Новая жизнь» в 1905 г. Впоследствии Тэффи иронизировала, что в них было «все, что полагалось для свержения царизма: и «красное солнце свободы», и «Мы ждем, не пробьет ли тревога, не стукнет ли жданный сигнал у порога...» и прочие молнии революционной грозы» ⁹. Одно из стихотворений кто-то послал в Женеву Ленину, и оно было напечатано. Когда вождь большевиков приехал в Россию, Тэффи ему представили как автора, колебавшего «устои царизма». Впрочем, в революционность Тэффи всерьез верила только ее мать, называвшая ее социалисткой.

Всероссийская известность пришла к Тэффи после выхода Двухтомника «Юмористических рассказов» (1910). Тонкая ирония, скрытый психологизм, поистине чеховское изящество языка выделяли ее рассказы из огромного потока юмористической литературы, обрушившейся на Россию в «дни свобод» и последующие годы. Большая часть дореволюционного творческого пути писательницы связана с сатирическим еженедельником «Сатирикон», где популярная фельетонистка из «Биржевых' ведомостей» нашла свои главные темы, своих героев и свой голос. В центре внимания Тэффи — каждодневная жизнь обывателя, задавленного кошмаром российской действительности. Высмеивая царство всеобъемлющей глупости, она делит все население на людей и человекообразных, девятиглазых гадов с чуткими усиками и перепончатыми лапами. «Человекообразные» символизируют многоликое, вездесущее, нахрапистое мещанство, которое побеждает людей и грозит завладеть всей землей. Его облики могут быть разными: от вице-губернатора, не имеющего собственного мнения, до гимназистки Манечки Куксиной, срезавшейся на экзамене из-за лени. Торжество пошлости ужасает Тэффи, мир начинает казаться ей царством всеобъемлющей Глупости. Она едко иронизирует над слабостями «человекообразных», отсутствием логики в их поведении, тщетными попытками пробраться в «человеки». Смех — единственное средство определить, с кем имеешь дело: ведь даже в ответ на шутку раздается два взрыва хохота, сначала смеются люди, потом — человекообразные. Со временем смех самой Тэффи становится все более грустным, сближаясь с гоголевским и чеховским. В сборниках «И стало так» (1912), «Карусель» (1913), «Дым без огня» (1914), «Житье-бытье» (1916), «Неживой зверь» (1916) комическое тесно сплетается с трагическим, мягкий добрый юмор сменяется горькой иронией и сарказмом. Раскрывая трагедию тусклого обывательского существования без идеалов и надежд, Тэффи обнажает ложь, пустоту, мелочность, фальшь, скрытые за красивым фасадом благопристойного мира, Она создает цикл иронических сатир о человеческих пороках, являющихся, по выражению писательницы, «сокровищем земли»: лени, глупости, жадности, подлости. Блистательно остроумен рассказ «Дураки», в котором Тэффи классифицирует основные разновидности героев, деля их на дураков круглых и набитых — тех, кто всю жизнь учится, но так и не может ничему научиться. Дураки, особенно набитые, хорошо устраиваются в жизни, руководствуясь во всем тремя аксиомами. «Здоровье дороже всего», «Были бы деньги», «С какой стати?» И постулатом: «Так уж надо!» Обыгрывая понятие «круглый» (круглый дурак — круглые мысли — круглая жизнь) она подводит читателя к выводу, который звучит как отчаянный крик. «О, как жутко! О, как кругла стала жизнь!» ¹⁰. «О, как жутко!» — подтекст большинства предреволюционных произведении Тэффи, внешне забавных, внутренне глубок трагичных. Ей даже приходилось объясняться с читателем, по привычке ожидавшем от нее развлекательного чтения. В предисловии к книге «Неживой зверь» писательница заметила: «Цель этого предисловия — предупредить читателя: в этой книге много невеселого» ¹¹. От Гоголя и Чехова Тэффи все чаще уходит к Достоевскому и Ф.Сологубу, размышляя о беспросветном трагизме человеческого существования вообще. Лучшая книга дореволюционных рассказов — «Неживой зверь» (1916) — вся пронизана ощущением неблагополучия жизни. Во многих рассказах Тэффи достигает высот подлинного искусства, повествуя о трагизме двух крайних точек человеческого бытия: детства и старости. В этом сборнике явственно проступает гуманистический положительный идеал Тэффи, общий для многих сатириконцев: дети — звери — природа — народ. Она рисует колоритные фигуры людей из народа: баба Матрена, пожалевшая подстреленного зайца и потерявшая вместе с ним все свои деньги, старая Явдоха, у которой убили сына на фронте, кухарка Федосья, чья индивидуальность властно подчинила себе барыню, и та, возмущаясь федосьиной некультурностью, сама стала говорить: «нонеча», «давеча», «окромя» и «приголандриться». Можно только удивляться, как смогла Тэффи, утонченная петербургская дама, воспитанная бонной-француженкой, так вжиться в психологию простого человека, мастерски передавая его склад ума, народный говор, бытовое просторечие. Без преувеличения можно сказать, что ее няньки, прачки, кучера и кухарки гораздо более реалистичны, чем босяки М.Горького.

В годы революции Тэффи вновь, как в дни юности, обратилась к злободневной политической сатире. Ее фельетоны, опубликованные в газете «Русское слово» в марте-июле 1917 года, свидетельствуют о критическом отношении к Временному правительству и полном неприятии политики большевиков. Она создает колоритные портреты деятелей, «заведующих паникой», иронизирует по поводу приезда «бабушки русской революции» Е.К.Брешко-Брешковской, посмеивается над А.Ф.Керенским, в которого «влюблена русская революция». Ее симпатии на стороне безымянных героев и героинь, которые, в самом деле, создают историю («Они ждут»).

Рисуя встречу Е.К.Брешко-Брешковской с ее верным учеником А.Ф.Керенским, Тэффи иронизирует: «Это будет момент, когда правительство России залепечет старым щегловитовским языком: — Потому что все граждане не могут быть уравнены в правах, сейчас не такое время. Мы должны сначала водворить порядок и спокойствие, а когда водворим, тогда тоже будет не такое время, потому что нельзя будет нарушать порядок и спокойствие». И добавляет от себя: «Милый порочный круг, старая петля самодержавия!» ¹². Не питая никаких иллюзий насчет демократических преобразований, обещанных Временным правительством, она уверяет, что Керенский никогда не позволит революционерам принять участие в строительстве новой государственности¹³.

Считается, что Тэффи оказалась в эмиграции чуть ли случайно: неведомо откуда налетевший ураган событий подхватил ее вместе со многими русскими писателями и понес сначала на гастроли в Киев, а оттуда все южнее и южнее до самого синего моря, пока случайный попутчик не посадил ее на корабль «Шилка», отплывший из Одессы в Новороссийск Сама писательница в «Воспоминаниях», вышедших в Париже в 1931 г., развивала именно эту версию, рисуя образ наивной сентиментальной петербургской барыни, которой незачем было бежать от большевиков, ибо за ней не числилось никаких грехов. Разве что стойкая идиосинкразия к насилию и крови с которыми постоянно сталкивалась при новом режиме. Но стоит обратиться к фельетонам Тэффи, напечатанным в «Русском слове» в июне-июле 1917 г., чтобы перед нами предстала писательница, которая не только прекрасно разбиралась в сумятице политических событий, захлестнувших Россию, но и имела свое собственное мнение о них, отстаивала свою позицию.

Это касается прежде всего негативного отношения к все усиливающемуся влиянию большевиков накануне октябрьского переворота. В фельетоне «Песье время», написанном в июле 1917 г., Тэффи заявила, что Земля вступила в созвездие «Большого Пса», следовательно наступает Песье время. Напомним, что после 4 июля 1917 г., когда войска по приказу Временного правительства расстреляли многотысячную демонстрацию солдат, рабочих и матросов, кончился мирный период развития русской буржуазно-демократической революции. В июле разразился второй, после Февраля, политический кризис в России, положивший конец двоевластию, оживилась деятельность черносотенцев и реакционеров всех мастей и, соответственно, активизировалась работа большевиков. Характеризуя июльские события, Ленин писал 10 (23) июля 1917 г.: «Всякие надежды на мирное развитие русской революции исчезли окончательно. Объективное положение: либо победа военной диктатуры до конца, либо победа вооруженного восстания рабочих...» ¹⁴.

В июне-июле 1917 г. Тэффи пишет фельетоны «Немножко о Ленине», «Мы верим», «Дождались», «Дезертиры» и др., в которых наряду с пророческим предчувствием грядущего большевистского переворота значительное место занимает фигура Ленина. С «твердокаменными» марксистами и их вождем писательница познакомилась еще в 1905 г., работая в газете «Новая жизнь». Впоследствии она подробно расскажет о встречах с ними в воспоминаниях «45 лет» и «Он и они», написанных в 1950 г. И хотя оценка, данная деятельности большевиков в посдние годы её жизни, несет на себе печать времени, она не многим отличается от соответствующих страниц ее ранних фельетонов. Большевики по-человечески не интересны Тэффи, ибо кажутся фанатиками идеи, поглощенными мелкими партийными «делами» и дрязгами, разговорами о съездах, кооптациях и резолюциях, о 10 франках, которые Ленин «зажулил» у меньшевиков. «Все эти беседы для постороннего человека были неинтересны и уважения к беседующим не вызывали. Они никогда не говорили о судьбах России, никогда не волновало их то, что мучило старых революционеров, за что люди шли на смерть», — пишет Тэффи в воспоминаниях «45 лет» ¹⁵. Та же мысль в фельетоне «Немножко о Ленине», где она рассказывает, как «в сказочном запломбированном вагоне прибыл в Россию Ленин, так называемый «теща русской революции»» ¹⁶. Достаточно вспомнить, что означал образ тещи в сатирической литературе конца XIX-начала XX века, чтобы понять всю силу неприязни писательницы к этому чуждому России человеку, варягу. Но, размышляет она, ведь «варяги с ворягами всегда дружно жили» ¹⁷. Значит, можно объяснить «бестолковым» российским гражданам, почему власти не арестовали Ленина сразу после его приезда, а позволили занять особняк Кшесинской и начать активную пропаганду большевистских идей.