РАЗГОВОР Д'АЛАМБЕРА С ДИДРО

Д'Аламбер. Я признаю: трудно допустить бытие существа,

которое где-то пребывает и не сообщается ни с одной

точкой вселенной; которое непространственно и занимает

пространство, целиком находясь в каждой частице его;

которое существенно отличается от материи и связано с

нею, следует за нею и приводит ее в движение, оставаясь

само неподвижным, воздействует на нее и подвержено всем

ее изменениям,— бытие существа, у которого столь

противоречивая природа и о котором я не имею ни малейшего

представления. Но перед тем, кто отвергает его

существование, встают другие трудности; ведь если та

чувствительность, которою вы наделяете материю, является

общим и существенным свойством ее, то нужно предположить,

что и камень чувствует?

Дидро. Почему бы нет?

Д'Аламбер. Трудно поверить этому.

Дидро. Да, тому, кто режет его, точит, толчет и не слышит его крика.

Д'Аламбер. Мне хотелось бы знать, какова, по вашему

мнению, разница между человеком и статуей, мрамором и

телом.

Дидро. Очень незначительная. Из мрамора делают тело, из

тела — мрамор.

Д'Аламбер. Но тело не то, что мрамор. Дидро. Как то, что

вы называете живой силой, — не то, что мертвая сила.

Д'Аламбер. Не понимаю вас.

Дидро. Объяснюсь. Перемещение тела с одного места на другое

не есть движение, а только его действие.

Движение есть и в движущемся теле и в неподвижном.

Д'Аламбер. Это — новый метод воззрения.

Дидро. И все же правильный. Уберите препятствие с пути неподвижного

тела, и оно передвинется. Разредите внезапно воздух, окружающий

ствол этого огромного дуба, и вода, содержащаяся в дубе,

под влиянием внезапного расширения разорвет его на сотни

частиц. То же я скажу о вашем теле.

Д'Аламбер. Так. Но в чем связь между движением и

чувствительностью? Уж не признаете ли вы существование

деятельной и инертной чувствительности наподобие живой и

мертвой силы? Как живая сила проявляется при

передвижении, а мертвая — при давлении, так деятельная

чувствительность характеризуется у животного и, может

быть, у растения теми или другими заметными действиями, а

в существовании инертной чувствительности можно

удостовериться при переходе ее в состояние деятельной.

Дидро. Великолепно. Вы указали эту связь.

Д'Аламбер. Таким образом, у статуи — только инертная

чувствительность, а человек, животное и, может быть,

растение одарены деятельной чувствительностью.

Дидро. Есть, несомненно, такое различие между куском

мрамора и тканью тела, но вы хорошо понимаете, что это не

единственное различие.

Д'Аламбер. Само собой разумеется. Как бы человек ни

походил по внешности на статую, между их внутренними

организациями нет никакого соотношения. Резец самого

искусного скульптора не создаст ни одной частицы

телесного покрова. Но есть очень простой способ

превращения мертвой силы в живую; такой опыт повторяется

на наших глазах сотни раз на день; между тем я вовсе не

знаю случая, чтобы тело переводили из состояния инертной

чувствительности в состояние чувствительности деятельной.

Дидро. Потому что вы не хотите знать. Это тоже обычное

явление.

Д'Аламбер. Тоже обычное? Скажите, пожалуйста, что же это

за явление?

Дидро. Я вам назову его, если вам не стыдно об этом

спрашивать. Это происходит всякий раз, как вы едите.

Д'Аламбер. Всякий раз, как я ем?

Дидро. Да. Что делаете вы, когда едите? Вы устраняете

препятствие, мешающее появлению в продуктах деятельной их

чувствительности. Вы ассимилируете продукты, делаете из

них тело, одушевляете их, делаете их чувствительными, и

то, что вы проделываете с продуктами, я проделаю, когда

угодно, с мрамором.

Д'Аламбер. Каким образом?

Дидро. Каким образом? Сделаю его съедобным.

Д'Аламбер. Сделать мрамор съедобным — это, кажется, не

так легко.

Дидро. Это уж мое дело... Я беру вот эту статую, кладу ее

в ступку и пестом...

Д'Аламбер. Поосторожней! Ведь это шедевр Фальконе. Если

бы это было произведение Гюэ или какого-нибудь другого...

Дидро. Для Фальконе это ничего не значит: за статую

заплачено, а мнение современников его мало трогает, отзыв

же потомства вовсе не интересует его.

Д'Аламбер. Ну, начинайте же толочь!

Дидро. Превратив кусок мрамора в мельчайший порошок, я

ссыпаю его в черноземную, или плодородную, почву,

смешиваю, поливаю, оставляю гнить год, два, сто лет —

время для меня не важно. Когда вся эта смесь претворится

в материю почти однородную, в чернозем,— знаете ли вы,

что я сделаю?

Д'Аламбер. Уверен, что не будете есть чернозем.

Дидро. Нет, но есть какая-то связь между мною и

черноземом, что-то сближающее нас, какой-то, как сказал

бы химик, latus.

Д'Аламбер. И этот latus — растение?

Дидро. Очень хорошо. Я засеваю чернозем горохом, бобами,

капустой и другими бобовыми растениями. Растения питаются

землею, а я питаюсь растениями.

Д'Аламбер. Верно это или нет, но мне нравится этот

переход мрамора к чернозему, от чернозема к растительному

царству и от последнего к царству животных, к телу.

Дидро. Следовательно, я из тела и души, как говорит моя

дочь, делаю деятельно-чувствительную материю, и если я не

разрешаю предложенной вами проблемы, то, во всяком

случае, я очень близок к ее разрешению, ибо вы

согласитесь со мной, что между куском мрамора и

чувствующим существом большее расстояние, чем между

чувствующим и мыслящим существами.

Д'Аламбер. Согласен. И все-таки чувствующее существо не

есть мыслящее.

Дидро. Прежде чем перейти к дальнейшему, позвольте мне

рассказать историю одного из величайших геометров Европы.

Чем сначала было это замечательное существо? Ничем.

Д'Аламбер. Как ничем? Из ничего нельзя ничего сделать.

Дидро. Вы понимаете слишком буквально. Я хочу сказать,

что, прежде чем его мать, прекрасная и преступная

каноисса Тансен, достигла зрелого возраста, прежде чем

военный Латуш стал юношей, молекулы, из которых должны

были формироваться первичные зачатки моего геометра, были

рассеяны в незрелых и хрупких организмах того и другой,

фильтровались вместе с лимфой, циркулировали вместе с

кровью до тех пор, пока, наконец, не поместились в

m`gm`wemm{u для их соединения резервуарах — в половых

железах его отца и матери. Вот это редкостное зерно

сформировано; вот оно введено по фаллопиевым трубам, по

общему признанию, в матку и прикреплено к ней длинным

стебельком; последовательный рост и развитие привели его

в состояние зародыша; вот наступил момент выхода зародыша

из мрачного заключения; вон он рожден, брошен на паперть

Иоанна Круглого, от которого и получил свое имя;

взят из воспитательного дома, вскормлен грудью доброй

стекольщицы, г-жи Руссо; вырос крепкий телом и душой,

стал литератором, инженером, геометром. Как произошло все

это? Благодаря принятию пищи и другим чисто механическим

действиям. Вот в нескольких словах формула: ешьте,

переваривайте, перегоняйте in uasi licito et fiat homo

secundum artem. (в соответствующем сосуде, и пусть

получится человек по правилам искусства (латинский))

И тому, кто стал бы излагать в Академии процесс

образования человека или животного, пришлось бы прибегать

только к материальным факторам, последовательными

результатами действия которых явилось бы существо

инертное, чувствующее, мыслящее, решающее проблему

прецессий равноденствий, существо величественное,

достойное удивления, стареющее, угасающее, умирающее,

разложившееся и вернувшееся в плодотворную землю.

Д'Аламбер. Вы, следовательно, не верите в

предсуществующие зародыши?

Дидро. Нет.

Д'Аламбер. Ах, как это хорошо!

Дидро. Это не согласуется ни с опытом, ни с разумом: опыт

безуспешно стал бы искать эти зародыши в яйце и у

большинства животных, не достигших известного возраста; а

разум учит, что в природе есть предел делимости материи,

хотя мысленно она делима до бесконечности; а потому ни с

чем не сообразно представление о том, что в атоме

содержится вполне сформированный слон, а в атоме этого

слона — другой слон, и так далее до бесконечности.

Д'Аламбер. Но без них невозможно объяснить появление

первого поколения животных?

Дидро. Если вас смущает вопрос о приоритете яйца перед

курицей или курицы перед яйцом, то это происходит оттого,

что вы предполагаете, что животные вначале были такими

же, какими мы их видим теперь. Какая бессмыслица! Ведь

совершенно же неизвестно, чем они были прежде, равно как

неизвестно и то, чем они будут впоследствии. Невидимый

червячок, который возится в грязи, находится, может быть,

на пути к превращению в большое животное, а огромное

животное, которое ужасает нас своей громадой, является,

может быть, случайным, эфемерным произведением нашей

планеты.

Д'Аламбер. Как так?

Дидро. Я сказал бы вам... Но это отвлечет нас в сторону

от предмета нашей беседы.

Д'Аламбер. Так что же из этого? От нас зависит вернуться

или не вернуться к нему.

Дидро. Позволите ли вы мне отступить на несколько

тысячелетий назад?

Д'Аламбер. Отчего же нет? Для природы такие сроки —

ничто.

Дидро. Вы, следовательно, соглашаетесь, чтобы я потушил

наше солнце?

Д'Аламбер. Тем охотнее, что до него другие потухали.

Дидро. Что же произойдет? Солнце потухло. Планеты и

животные погибнут, и Земля превратится в немую пустыню.

Зажгите вновь это светило, и в миг восстановится действие

причины, необходимой для зарождения бесконечной цепи

новых поколений, и я не осмелился бы утверждать,

возродятся или не возродятся, спустя века, современные

нам животные и растения.

Д'Аламбер. Но почему бы одним и тем же элементам,

рассеянным по вселенной, не дать одних и тех же

результатов, когда они соединятся?

Дидро. Потому, что все связано в природе, и кто в своих

построениях предполагает какое-нибудь новое явление или

вводит один из моментов прошлого, тот воссоздает новый

мир.

Д'Аламбер. Глубокий мыслитель не станет отрицать этого.

Но — чтобы вернуться к человеку, которому отведено место

в мироздании,—припомните, что вы остановились на переходе

от чувствующего существа к мыслящему.

Дидро. Припоминаю.

Д'Аламбер. Откровенно скажу, вы очень обяжете меня,

выведя меня из этого затруднения. Я немного забегаю

вперед в своих мыслях.

Дидро. Если бы мне не удалось до конца развить свою

мысль, разве можно было бы на основании этого что-нибудь

возразить против совокупности бесспорных фактов?

Д'Аламбер. Ничего, нам пришлось бы только задержаться на

несколько минут на этом вопросе!

Дидро. И позволительно ли было бы изобретать какой-то

противоречивый в своих атрибутах фактор, какое-то

лишенное смысла слово, чтобы идти дальше?

Д'Аламбер. Нет.

Дидро. Можете ли вы сказать, в чем выражается бытие

чувствующего существа по отношению к самому себе?

Д'Аламбер. В сознавании себя с первого момента

пробуждения своего мышления и до настоящего времени.

Дидро. А на чем основано это сознавание?

Д'Аламбер. На памяти о своих действиях.

Дидро. А что было бы, если бы не было памяти?

Д'Аламбер. Без памяти не было бы осознания себя, так как,

чувствуя свое существование только в момент восприятия,

существо не имело бы истории своей жизни. Его жизнь

представляла бы собой беспрерывный ряд ощущений, ничем не

связанных взаимно.

Дидро. Очень хорошо. А что такое память? Откуда

происходит она?

Д'Аламбер. От определенной организации, которая сначала

растет и крепнет, потом слабеет и в известный момент

целиком погибает.

Дидро. Если существо, которое чувствует и имеет такую

способную к памяти организацию, связывает получаемые

ощущения, создает благодаря этой связи историю своей

жизни и приобретает сознание своего я, то, следовательно,

оно может отрицать, утверждать, заключать, мыслить.

Д'Аламбер. Кажется, так; у меня остается только одно

затруднение.

Дидро. Вы ошибаетесь: у вас остается их гораздо больше.

Д'Аламбер. Но главное — одно; мне кажется, что мы можем

мыслить зараз только об одной вещи, и, чтобы составить —

не скажу: бесконечную цепь рассуждений, охватывающих в

своем развитии тысячи представлений, но одно простое

предложение, нужно, пожалуй, иметь налицо следующее

sqknbhe: предмет должен, по-видимому, оставаться как бы

перед взорами разума все время, пока разум занят

рассмотрением: того или другого из его свойств,

наличность которого он подтвердит или отвергнет.