Ж. Делез. Логика смысла. Фрагмент.

Первая серия парадоксов: чистое становление

В "Алисе в Стране Чудес" и "Алисе в Зазеркалье" речь идет о категории очень

специфических вещей: о событиях, чистых событиях. Когда я говорю: "Алиса

увеличивается", - я полагаю, что она становится больше, чем была. Но также

верно, что она становится меньше, чем сейчас. Конечно, она не может быть больше

и меньше в одно и то же время. Сейчас она больше, до того была меньше. Но она

становится больше, чем была, и меньше, чем стала, в один и тот же момент. В этом

суть одновременности становления, основная черта которого - ускользнуть от

настоящего. Именно из-за такого ускользания от настоящего становление не терпит

никакого разделения или различения на до и после, на прошлое и будущее. Сущность

становления - движение, растягивание в двух смыслах-направлениях сразу: Алиса не

растет, не сжимаясь, и наоборот. Здравый смысл утверждает, что у всех вещей есть

четко определенный смысл; но суть парадокса состоит в утверждении двух смыслов

одновременно.

Платон предлагает различать два измерения: (1) измерение ограниченных и

обладающих мерой вещей, измерение фиксированных качеств - постоянных или

временных, - всегда предполагающих паузы и остановки, фиксацию настоящего и

указывание на предмет: выделенный предмет со свойственной ему величиной -

большой или маленькой - в данный момент времени; а затем (2) чистое становление

вне какой-либо меры, подлинное и непрерывное умопомешательство, пребывающее

сразу в двух смыслах. Оно всегда избегает настоящего и заставляет будущее и

прошлое, большее и меньшее, избыток и недостаток слиться в одновременности

непокорной материи ("...Ни более теплое, ни более холодное, принявши определенное

количество, не были бы больше таковыми, так как они непрестанно движутся вперед

и не остаются на месте, определенное же количество пребывает в покое и не

движется дальше"; "младшее - старше старшего, а старшее - моложе младшего. Но

стать таковыми они не могут, потому что, если бы они стали, то уже не

становились бы, а были бы" (Платон, Филеб, 2411; Парменид, 154-155))

Мы узнаем этот платоновский дуализм. Но это вовсе не дуализм интеллектуального и

чувственного. Идеи и материи, Идей и тел. Это более глубокая, более таинственная

двойственность, скрытая в самих чувственных и материальных телах - подземный

дуализм между тем, на что Идея воздействует, и тем, что избегает ее воздействия.

Скорее, различие здесь проходит не между Моделью и копией, а между копиями и

симулякрами. Чистое становление, беспредельность - вот материя симулякра,

поскольку он избегает воздействия Идеи и ставит под удар как модели, так и

копии одновременно. Обладающие мерой вещи лежат ниже Идей; но нет ли ниже этих

вещей еще какой-то безумной стихии, живущей и действующей на изнанке того

порядка, который Идеи накладывают, а вещи получают? Сам Платон иногда

сомневается, не находится ли такое чистое становление в совершенно особом

отношении с языком. В этом, видимо, основной смысл Кратила. Может быть такое

отношение становится существенным для языка как раз в случае "потока" речи или

неуправляемого дискурса, непрерывно скользящего по своему референту? И нет ли

вообще двух языков или, скорее, двух типов "имен": один обозначает паузы и

остановки, испытывающие воздействие Идеи, другой выражает движение и мятежное

становление? (Платон, Кратил, 437) Или даже так: нет ли двух разных измерений, внутренних для языка как такового, - одно всегда заслонено другим и тем не менее постоянно приходит "на помощь" соседу или паразитирует на нем?

Парадокс чистого становления с его способностью ускользать от настоящего - это

парадокс бесконечного тождества: бесконечного тождества обоих смыслов сразу

- будущего и прошлого, дня до и дня после, большего и меньшего, избытка и

недостатка, активного и пассивного, причины и эффекта.

Именно язык фиксирует эти пределы (например, конкретный момент, когда начинается избыток). Но также именно язык переступает эти пределы, разрушая их в бесконечной эквивалентности неограниченного становления ("если слишком долго держать в руках раскаленную докрасна кочергу, в конце концов обожжешься; если поглубже полоснуть по пальцу ножом, из пальца обычно идет кровь").

Отсюда и взаимообратимости, составляющие приключения Алисы:

взаимообратимость роста и уменьшения: "каким путем, каким путем?" - спрашивает

Алиса, чувствуя, что движется всегда в двух смыслах-направлениях сразу,

оставаясь собой лишь благодаря оптической иллюзии. Взаимообратимость дня до и

дня после, а настоящее всегда убегает - "варенье завтра и варенье вчера, но не

сегодня". Взаимообратимость большего и меньшего:

десять ночей в десять раз теплее, чем одна ночь, "но они могут быть и в десять

раз холоднее по той же причине". Взаимообратимость активного и пассивного: "едят

ли кошки мошек?" годится также, как и "едят ли мошки кошек?". Взаимообратимость

причины и эффекта: отбывать наказание до совершения преступления, плакать до

того, как уколешься, исполнять работу до получения задания.

Все эти взаимообратимости - в том виде, как они проявляются в бесконечном

тождестве, - имеют одно следствие: оспаривание личной самотождественности Алисы,

утрату ею собственного имени. Потеря собственного имени - приключение,

повторяющееся во всех приключениях Алисы. Ибо наличие собственного или

единичного имени гарантируется постоянством знания - знания, воплощенного в

общих именах, обозначающих паузы и остановки, в существительных и

прилагательных, с которыми имя собственное поддерживает постоянную связь. Так,

личное Я нуждается в мире и Боге. Но когда существительные и прилагательные

начинают плавиться, когда имена пауз и остановок сметаются глаголами чистого

становления и соскальзывают на язык событии, всякое тождество из Я, Бога и мира исчезает. Это именно та проверка на знание и вызубренное наизусть - где слова идут вкось, косвенно сметаемые глаголами, - которая лишает Алису самотождественности.

Как будто события радуются ирреальности, сообщаемой через язык знанию и личностям.

Ибо личная неопределенность является не сомнением, внешним по отношению к происходящему, а объективной структурой самого события, поскольку последнее всегда движется в двух смыслах-направлениях сразу и разрывает на части следующего за ними

субъекта. Парадокс прежде всего - это то, что разрушает не только здравый смысл

[bon sens] в качестве единственно возможного смысла [sens unique], но и

общезначимый смысл [sens commun] как приписывание фиксированного тождества.

Вторая серия парадоксов: поверхностные эффекты

Стоики тоже проводили различие между двумя типами вещей:

1) Тела со своими внутренними силами, физическими качествами, действиями,

страданиями и соответствующими "положениями вещей". Эти положения вещей,

действия и страдания определяются тем, как тела перемешаны между собой. В

конечном счете существует единство всех тел в стихии первичного Огня, который

поглощает их и из которого они возникают согласно своим соответствующим

внутренним силам. Для тел и положений вещей есть только одно время - настоящее.

Ибо живое настоящее - это временная протяженность, сопровождающая, выражающая и

измеряющая конкретное действие того, что действует, и конкретное страдание того,

что страдает. И в той мере, в какой существует единство самих тел, единство

активных и пассивных начал, космическое настоящее охватывает весь универсум:

только тела существуют в пространстве и только настоящее существует во времени.

Среди тел нет причин и следствий. Скорее, все тела сами суть причины - причины

по отношению друг к другу и друг для друга. В масштабе космического настоящего

такое единство называется Судьбой.

2) Итак, все тела - причины друг друга и друг для друга, но причины чего? Они -

причины особых вещей совершенно иной природы. Такие эффекты - не тела.

Собственно говоря, они "бестелесны". Они не являются ни физическими качествами,

ни свойствами, а, скорее, логическими и диалектическими атрибутами. Они - не

вещи или положения вещей, а события. Нельзя сказать, что эффекты существуют.

Скорее, они суть нечто такое, что в чем-то содержится или чему-то присуще,

обладая тем минимумом бытия, которого достаточно, чтобы быть не-вещью, не

существующей сущностью. Это не существительные и не прилагательные, а глаголы.

Они ни то, что действует, ни то, что претерпевает воздействие. Это результаты

действий и страданий, нечто "бесстрастное" - бесстрастные результаты. Это - не

живые настоящие, а неопределенные формы глагола: неограниченный Эон,

становление, бесконечно разделяющее себя на прошлое и будущее и всегда

избегающее настоящего. Значит, время должно быть ухвачено дважды, в двух

дополняющих друг друга, хотя и взаимоисключающих, образах: как живое настоящее

тел - действующих и подвергающихся воздействию, и как момент, бесконечно делимый

на прошлое и будущее, на бестелесные эффекты, которые выступают как результаты

действий и страданий тел. Только настоящее существует во времени, собирает и

поглощает прошлое и будущее. Но только прошлое и будущее присущи времени и

бесконечно разделяют каждое настоящее. Нет трех последовательных измерений, есть

лишь два одновременных прочтения времени.

Прекрасную реконструкцию стоического мышления дает Эмиль Брейе: "Когда скальпель

рассекает плоть, одно тело сообщает другому не новое свойство, а новый атрибут -

"быть порезанным". Этот атрибут не означает какого-либо реального качества...

наоборот, он всегда выражен глаголом, подразумевающим не бытие, а способ бытия.

...Такой способ бытия находится где-то на грани, на поверхности того бытия, чья

природа не способна к изменению. Фактически, этот способ не является чем-то

активным или пассивным, ибо пассивность предполагала бы некую телесную природу,

подвергающуюся воздействию. Это - чистый и простой результат, или эффект,

которому нельзя придать какой-либо статус среди того, что обладает бытием...

(Стоики радикально разводили) два среза бытия, чего до них еще никто не делал: с

одной стороны реальное и действенное бытие, сила; с другой - срез фактов,

резвящихся на поверхности бытия и образующих бесконечное множество бестелесных сущих"

Да и что может быть ближе телам и существеннее для них, чем события типа роста,

уменьшения или нанесения пореза? Что же в действительности имели ввиду стоики,

противопоставляя толще тел бестелесные события, лишь играющие на поверхности

подобно туману (или даже не туману, ибо туман - все-таки тело)? Тела и их

глубина существуют как смешение. Одно тело проникает в другое и сосуществует с

ним подобно капле вина в океане или огню в железе. Одно тело вытекает из

другого, как жидкость из вазы. Смешения тел целиком задают количественное и

качественное положение вещей - красноту железа, зеленость дерева. Но то, что мы

подразумеваем под "расти", "уменьшаться", "краснеть", "зеленеть", "резать",

"порезаться" и так далее, - нечто совсем другое. Это уже не положения вещей, не

тела, перемешанные во внутренней глубине. Это бестелесные события на поверхности

- результаты смешения тел. Дерево зеленеет. О характере любой философии

свидетельствует прежде всего присущий ей особый способ расчленения сущего и

понятия. Стоики ведут поиск и намечают такие границы [рефлексии], к которым до

них не приближался никто. В этом смысле они перестраивают всю рефлексию.

Прежде всего стоики предлагают совершенно новое расщепление причинной связи. Они

расчленяют последнюю так, что рискуют вновь воссоздать ее в каждой из полученных

частей. Стоики соотносят причины с причинами и устанавливают связь между ними

(судьба). Они соотносят эффекты с эффектами и прослеживают связи между самими

эффектами. Но эти две процедуры осуществляются не одинаково. Бестелесные эффекты

никогда не бывают причинами друг друга. Скорее, эффекты - лишь "квази-причины",

подчиняющиеся законам, выражающим, возможно, в каждом конкретном случае

относительное единство или смешение тел, от которых эти эффекты зависят как от

своих реальных причин. Таким образом, стоики оставляют место свободе двумя