157632 (Драматургия попрошайничества)

Драматургия попрошайничества

Кудрявцева М.

В статье представлены результаты социологического исследования попрошайничества, проведенного в Петербурге в 1998-1999 годах. Анализируя дискуссию по теме, я столкнулась с тем, что этот феномен обычно рассматривается из перспективы социологии бедности. Безусловно, нищенство может быть истолковано и так, поскольку в общественном представлении оно существует именно как крайняя форма бедности. Однако в данном исследовании люди, просящие подаяние, не рассматривались мной как заведомо принадлежащие к беднейшему слою. “Нищенство” (“попрошайничество”) анализируется здесь как социальное взаимодействие двух сторон – просящего и подающего,– возникающее в ситуации лицом-к-лицу. В первую очередь, я пыталась ответить на вопрос: какие действия предпринимаются моими информантами для того, чтобы их интерпретировали, как попрошаек?

Основные понятия: нищенство, попрошайничество, работа

Прежде чем перейти к изложению материала, необходимо пояснить употребление основных понятий, таких как “нищенство” и “попрошайничество” и их соотношение.

Понятие “нищий” всегда заключало в себе двоякий смысл. С одной стороны, в православном христианстве нищие олицетворяли праведность, были “божьими людьми”, с другой – их всегда подозревали в мошенничестве. Если в современном русском языке коннотации, возникающие при употреблении слова “нищий”, имеют оттенок жалости или бравады (мы нищие, но гордые!), то слово “попрошайничество” используется исключительно в пренебрежительном контексте. Нередко понятием “нищий” обозначается “истинный нищий”, то есть действительно обездоленный человек, а категорией “попрошайка” – мошенник. В текстах прошлого и начала этого века редко встречаются попытки развести нищих и попрошаек при помощи оценочного суждения. Писали, что “нищие занимаются попрошайством”, описывались “места обитания” нищенских артелей, причем именно нищенских, а не попрошаек-мошенников (или “прошаков”, как их тогда называли) (Прыжов, 1996:130). Исходя из этого, можно заключить, что нищий всегда “зарабатывал” попрошайничеством (попрошайством). “Попрошайничество” – это практические действия, которые выполняются в соответствии со статусом “нищий”, это поведение, опирающееся на статус нищего. “Нищий” и “попрошайка” в данной работе будут употребляться как взаимоопределяющие и взаимозаменяющие понятия, создающие соответствующие ассоциации – образ человека, который просит на улице подаяние.

Не менее спорным является применение слова “работа” при обозначении деятельности просящих милостыню. Я позволю себе употреблять его по отношению к практикам попрошайничества, поскольку это так называемое “полевое” слово: сами информанты называют “работой” свой способ заработка.

Теоретические предпосылки

Теоретической “рамкой” исследования послужила концепция драматургической социологии Ирвинга Гофмана. Такой подход кажется мне тем более обоснованным, что исследованная разновидность социального взаимодействия представляет собой реальное, даже утрирование воплощение “театра Гофмана”: попрошайки, как и актеры, умеют пользоваться особыми методами воздействия на публику (прохожих), чтобы получить ожидаемое – милостыню.

В своем исследовании я сознательно избегала анализа структуры личности (в нашем случае нищего или подающего) с позиции драматургической социологии. В моей работе “театральная метафора” призвана упорядочить данные наблюдения. При помощи этого подхода я пытаюсь аналитически осмыслить этнографический материал.

Анализ дискуссии

В дореволюционных отечественных исследованиях феномен нищенства был изучен достаточно обстоятельно. Некоторые исследователи даже предпринимали то, что в современной социологии называют “скрытым включенным наблюдением”. Например, И. Прыжов уходил в рубище и с сумой в среду юродивых, бродяг и побирающихся богомольцев, достигая исключительной достоверности своих наблюдений. Позднее его примеру последовал Д. Линев (Голосенко, 1996а).

На рубеже веков складывается уже социологически ориентированное обобщение накопленных материалов, подкрепленные полевыми исследованиями “нищенских гнезд”, опытом личных бесед и наблюдением. (Бахтиаров, 1903; Левинстим, 1900; Максимов, 1877; 1901).

Среди известных мне современных российских исследований по этой теме я отметила бы проект, осуществленный в 1994 году под руководством Я. Гилинского, когда девять специалистов в течение недели вели опрос и наблюдение в местах, облюбованных "побирающейся публикой". К сожалению, результаты этого исследования не были опубликованы. В 1993 году было проведено исследование в Москве (Ильясов, Плотникова, 1994). В обоих случаях исследователи уделяли внимание лишь одной из взаимодействующих сторон: в проекте Я. Гилинского – нищим, в проекте Ф. Ильясова и О. Плотниковой – подающим.

В целом, можно констатировать невнимание российских социологов к нищим как объекту изучения. Вероятно эта ситуация – одно из последствий характерного для советской социологии игнорирования многих социальных проблем (что, в свою очередь было связано с табу на их исследование).

В западной социологии проблематике нищенства уделяется больше внимания. Исследования в этой области особенно распространены в странах с развитой системой социальной поддержки. В частности, западные ученые ставят вопрос: что заставляет людей подавать милостыню, если они осознают, что уже “помогли” решению проблемы, отдав государству налоги. Приведу несколько примеров таких исследований.

В проекте немецкого социолога А. Фосса (Voss, 1993) непосредственное взаимодействие нищего и прохожего анализировалось как часть целостного феномена “просить – подавать”. Фосс исследовал, например, такие формы “попрошайничества”, как письменные обращения за материальной помощью в благотворительные организации. Анализируя уличное попрошайничество, исследователь ограничился обычным наблюдением, не устанавливая контакта с просящими подаяние людьми. Основной акцент был сделан на выяснении мотивов подачи милостыни. Для этого проводились краткие интервью как с подавшими, так и неподавшими людьми.

Австрийский социолог Р. Гиртлер исследовал венских бомжей (бродяг) как сообщество с собственной субкультурой, правилами поведения, неписаными законами, стратегиями выживания (Girtler, 1980). Метод Гиртлера – глубокое погружение в поле, классическое участвующее наблюдение с длительным процессом завоевания доверия, совместным повседневным времяпрепровождением. Его интересовали также биографии информантов. Он пытался понять, какие структурные факторы способствовали возникновению идентичности бродяги с соответствующим образом жизни.

Методология

В задачу статьи не входит подробное описание методологии исследования. Необходимо лишь указать, что выбор в пользу качественной методологии – наблюдение и глубинное интервьюирование – объясняется как моими принципиальными позициями, так и спецификой темы. Я разделяю методологические представления “понимающей” социологии. Я также полагаю, что трудность доступа к полю, необходимость налаживания доверительных отношений между исследователем и информантами в течение длительного времени, делают невозможным использование количественных методов, если исследование претендует на то, чтобы объяснить исследуемый феномен.

Основной метод работы – наблюдение, преимущественно участвующее, т.е. непосредственное взаимодействие с интересующими социолога людьми, принятие исследователем определенной роли во взаимодействии с объектом исследования. Все информанты знали о моем статусе исследователя (студентка, а затем аспирантка). К участвующему наблюдению относится и “стимулирующее” поведение, когда исследователь занимает активную позицию и провоцирует ответные реакции у своих информантов.

Помимо участвующего наблюдения в исследовании применялось и скрытое наблюдение, когда информанты не знали о присутствии наблюдающего за ними социолога.

Документально работа фиксировалась в дневнике наблюдений на основании полевых заметок. В начале исследования я пробовала брать интервью и записывать их на пленку, но очень скоро отказалась от этого, поскольку диктофон отпугивал моих информантов. В дальнейшем я старалась запомнить ключевые слова, основные моменты беседы и восстанавливала диалог уже дома на страницах дневника.

Уличные спектакли

Люди, с которыми мне удалось познакомиться в процессе исследования, “работают”, моделируя разные типы нищих. На социологическом языке И. Гофмана каждая модель попрошайничества (например, “солдат-инвалид”, “старушка”, “женщина с ребенком”) относится к так называемому “фасаду”, т.е. той части организованной индивидом презентации, которая заранее подготовлена и служит тому, чтобы публика могла определить ситуацию. Фасады выбираются, а не создаются: если человек хочет “сыграть” роль, то он обнаруживает, что для этой роли уже есть определенный фасад (Goffman, 1969:23). Для того чтобы “сыграть” пенсионерку нужно быть, по крайней мере, женщиной преклонного возраста. “Фасад” задает рамки, в которых происходит презентация, играется роль. Если роль – это поведение, предписанное в рамках модели, то презентация – это предлагаемый “публике” индивидуальный спектакль, демонстрация части личности, судьбы и опыта. Презентация обозначает всю совокупность поведенческих практик, которые актер использует в присутствии определенной группы зрителей, и то влияние, которое он оказывает на публику. Иначе говоря, можно наблюдать только одну модель попрошайничества (например, “пенсионерка”), но представленную 15 женщинами преклонных лет, каждая из которых исполняет эту роль в соответствии с своими представлениями о том, как такая модель должна выглядеть, причем у каждой из этих женщин своя презентация. Презентаций столько же, сколько нищих.

1) “Пенсионерка”

Первый случай представлен Г., пожилой женщиной, стоящей в одном из питерских подземных переходов со своей собачкой, и вписан в общую модель “пенсионер(ка)”.

Г. презентует себя не как “нищую, попрошайку, а пенсионерку”. Поэтому она выбрала соответствующую форму поведения, соответствующие жестикуляцию и мимику. Она никогда не будет просить деньги “с протянутой рукой”. Ее поведение может быть описано при помощи понятий “достойно”, “тихо”, “вежливо”, “ненавязчиво”. Еще в прошлом году она считала “неприличным” (выражение информантки) сидеть во время “работы”. Возможно, таким образом она сознательно пытается оперировать социальным пространством, социальной дистанцией: Г. не хочет смотреть на прохожих снизу вверх. Она никогда не опускает глаз, ее взгляд никогда не бывает бессмысленно уставлен в пустоту, что можно заметить у многих просящих подаяние. Всем своим поведением Г. показывает, что отличается от “нищих”. Она пытается конструировать симметричное социальное взаимодействие – как равная с равными.

Поведение людей, просящих подаяние, достаточно жестко регулировано требованиями презентуемой ими роли: они не могут, например, громко смеяться или пить пиво, они обязаны контролировать свои взгляды и жесты; поведение нищих должно быть тихим и скромным; они могут просить, но не требовать. Все подававшие милостыню люди, с которыми мне удалось побеседовать, отмечали, что у них вызывают раздражение попрошайки, “которые нападают”, “агрессивные нищие”, “смеющиеся дети” (те, что просят на “покушать”), кто говорит, что “мало, надо добавить еще пятерочку”. Такое поведение не соответствует роли нищего. Это несоответствие может создать у прохожего как зрителя впечатление обмана. Уличение в фальши дискредитирует всю презентацию. В результате представление, целью которого было создание определенного впечатления, из-за таких “промашек” как громкий смех или публичное распивание пива, приводит к противоположному результату.

Для того чтобы представление оказалось успешным, нищие должны соответствовать существующим в обществе представлениям об экстремальной бедности, обездоленности. На этом основана демонстрация уродств, болезней (подразумеваемый смысл: “что может быть хуже, чем...”). Г. выбрала другую роль. Это роль “интеллигентной женщины, попавшей в беду”. “Интеллигентность” в данном случае я употребляю в обыденном значении. Я слышала, как кто-то из прохожих хвалил Г.: “И все у Вас культурно. И подстилочка, и ... ”. “Культурность” и “интеллигентность” в дискурсе русской культуры являются положительными характеристиками человека. Роль “интеллигентной женщины” уже написана, и Г остается только соответствовать идеальному образу. Она воплощает саму доброжелательность, понимание, участие, аккуратность. Это выражается в ее игре на авансцене. Она никогда не конфликтует, не скандалит, что позволяют себе делать другие люди, просящие подаяние. У нее другой спектакль.

Необходимо постоянно контролировать свое поведение, не давать воли эмоциям. Так, я неоднократно наблюдала случаи, когда прохожие ругали Г. за то, что она мучает свою собаку. Моя информантка никогда не вступала в спор. Когда же прохожие останавливались с ней поговорить, она внимательно их выслушивала, никогда не противоречила, только соглашалась, даже если у нее “ужасное настроение” и “совершенно не хочется ни с кем разговаривать”. При необходимости она может долго обсуждать собачьи рефлексы или то, что современную молодежь “надо перестрелять”, потому что “они, сволочи, не хотят работать”. Уже потом, за кулисами театра, она скажет мне, как устала от этого: “Думала этому конца не будет”. Но роль диктует именно такое поведение.

Презентация Г. оформлена как цирковое шоу, в котором “все аплодисменты” принадлежат маленькой собаке, одетой в костюм, напоминающий “барыню на вате”. Собака сидит на задних лапах, а перед ней выставлено блюдце для сбора подаяний. Складывается впечатление, что деньги собирает именно собака, а не ее хозяйка. Собака и есть маркер ситуации, тот объект, который больше всего привлекает внимание. Если бы не собака, ситуацию сложно было бы определить как “прошение денег”, поскольку внешний облик и манера поведения Г. могут соответствовать и многим другим ролям (“пожилая женщина устала, слегка прислонилась к стене и отдыхает”, или “кого-то ждет”). Используя терминологию Гофмана, можно сказать, что собака – это “реквизит”, помогающий определить ситуацию и создающий, наравне с прочими “декорациями” (в нашем случае, это все “овеществленное” пространство подземного перехода), определенную атмосферу. На собаку перекладывается вся ответственность за сбор денег, и люди подают именно ей. Об этом свидетельствует, то, что люди иногда не подают деньги, но приносят еду для собаки, например, мясную требуху.