79741 (А.А. Фет. «Шепот, робкое дыханье…»: стихотворение в восприятии современников)

А.А. Фет. «Шепот, робкое дыханье…»: стихотворение в восприятии современников

Ранчин А. М.

Шепот, робкое дыханье,

Трели соловья,

Серебро и колыханье

Сонного ручья,

Свет ночной, ночные тени,

Тени без конца,

Ряд волшебных изменений

Милого лица,

В дымных тучках пурпур розы,

Отблеск янтаря,

И лобзания, и слезы,

И заря, заря!..

Отзывы критиков о поэзии Фета

Это известнейшее стихотворение Фета появилось впервые в0 2-м номере журнала "Москвитянин" за 1850 год Но в этой ранней редакции первая строка имела такой вид:

Шепот сердца, уст дыханье.

А восьмая и девятая строки читались:

Бледный блеск и пурпур розы,

Речь – не говоря.

Стихотворение в новой редакции, отразившей исправления, предложенные И.С. Тургеневым, было включено в состав прижизненных сборников поэзии Фета: Стихотворения А.А. Фета. СПб., 1856; Стихотворения А.А. Фета. 2 части. М., 1863. Ч. 1.

Первые изданные стихотворения Фета были отмечены критикой в целом положительно, хотя признание не исключало указаний на слабости и недостатки. В.Г. Белинский признал, что "из живущих в Москве поэтов всех даровитее г-н Фет"; в обзоре "Русская литература в 1843 году" он отметил "довольно многочисленные стихотворения г-на Фета, между которыми встречаются истинно поэтические". Но в письме В.П. Боткину от 6 февраля 1843 г. эта оценка уточнена и устрожена, как недостаток Фета названа бедность содержания: "Я говорю: "Оно хорошо, но как же не стыдно тратить времени и чернил на такие вздоры?". А еще тремя годами ранее, 26 декабря 1840 г., тоже в письме В.П. Боткину В.Г. Белинский признавал: "г. Ф много обещает".

Б.Н. Алмазов, оценивая стихотворение "Жди ясного на завтра дня…", упрекал Фета в "неопределенности содержания", которая в этом произведении "доведена до крайности" (Москвитянин. 1854. Т. 6. № 21. Кн. 1. Журналистика. С. 41).

Появление Фета приветствовал поклонник "чистого искусства" В.П. Боткин: " является поэт с невозмутимою ясностью во взоре, с незлобивою душою младенца, который каким-то чудом прошел между враждующими страстями и убеждениями, не тронутый ими, и вынес в целости свой светлый взгляд на жизнь, сохранил чувство вечной красоты, - разе это не редкое, не исключительное явление в нашем времени?" (статья "Стихотворения А.А. Фета", 1857).

Однако и он писал, что "для огромного большинства читателей талант г. Фета далеко не имеет того значения, каким пользуется он между литераторами. Ценители таланта его состоят, можно сказать, из немногих любителей поэзии " [Боткин 2003, с. 302].

Отмечал он, что "иногда г. Фет сам не в состоянии совладать с своим внутренним, поэтическим побуждением, выражает его неудачно, темно ". Указывал на тематическую ограниченность фетовской лирики. У Фета две темы. Первая – любовь, причем трактуемая односторонне: "Из всех сложных и разнообразных сторон внутренней человеческой жизни в душе г. Фета находит себе отзыв одна только любовь, и то большею частию в виде чувственного ощущения, то есть в самом, так сказать, первобытном наивном своем проявлении". Вторая – природа: "Г. Фет есть преимущественно поэт впечатлений природы". " Он уловляет не пластическую реальность предмета, а идеальное, мелодическое его отражение в нашем чувстве, именно красоту его, то светлое, воздушное отражение, в котором чудным образом сливаются форма, сущность, колорит и аромат его". И "Шепот, робкое дыханье…" критик относит к "поэзии ощущений".

Высшим проявлением фетовского таланта критик признал антологические стихотворения – произведения, написанные на античные мотивы и отличающиеся установкой на пластичность, - для Фета все-таки не отличительные.

А.В. Дружинин, так же как и В.П. Боткин, исповедовавший принципы "чистого искусства" и приветствовавший фетовскую поэзию, неодобрительно отметил, что "стихотворения г. Фета своей отчаянной запутанностью и темнотою превосходят почти все когда-либо написанное на российском диалекте".

По справедливой мысли Л.М. Розенблюм, "феномен Фета заключается в том, что сама природа его художественного дара наиболее полно соответствовала принципам "чистого искусства"" (Розенблюм Л.М. А.А. Фет и эстетика "чистого искусства" // Вопросы литературы. 2003. № 2. Цитируется по электронной версии: http://magazines.russ.ru/voplit/2003/2/ros.html). Это кардинальное свойство делало его поэзию неприемлемой для большинства современников, для которых животрепещущие общественные вопросы были несоизмеримо важнее почитания красоты и любви. В.С. Соловьев так определил о поэзию Фета в статье "О лирической поэзии. По поводу последних стихотворений Фета и Полонского" (1890) " Вечная красота природы и бесконечная сила любви – и составляют главное содержание чистой лирики".

А Фет не только писал "безыдейные" стихи, он откровенно, дразняще декларировал свою художественную позицию: "…Вопросы: о правах гражданства поэзии между прочими человеческими деятельностями, о ее нравственном значении, о современности в данную эпоху и т. п. считаю кошмарами, от которых давно и навсегда отделался" (статья "О стихотворениях Ф. Тютчева", 1859). В этой же статье он заявлял: "…Художнику дорога только одна сторона предметов: их красота, точно так же, как математику дороги их очертания или численность".

Талант поэта как таковой всё же признавали и критики радикального-демократического направления – противники "чистого искусства". Н.Г. Чернышевский ставил Фета сразу после Н.А. Некрасова, считая вторым из поэтов-современников.

Однако в кругу литераторов "Современника", в который входил Н.Г. Чернышевский, утвердилось мнение о примитивизме содержания лирики Фета, а об их авторе – как о человеке небольшого ума. Это мнение Н.Г. Чернышевский выразил в позднем резком до неприличия замечании (в письме сыновьям А.М. и М.Н. Чернышевским, приложенном к письму жене от 8 марта 1878 года) о стихах Фета; как классически "идиотское" стихотворение, было названо именно "Шепот, робкое дыханье…": " Все они такого содержания, что их могла бы написать лошадь, если б выучилась писать стихи, - всегда речь идет лишь о впечатлениях и желаниях, существующих и у лошадей, как у человека. Я знавал Фета. Он положительный идиот: идиот, каких мало на свете. Но с поэтическим талантом. И ту пьеску без глаголов он написал как вещь серьезную. Пока помнили Фета, все знали эту дивную пьесу, и когда кто начинал декламировать ее, все, хоть и знали ее наизусть сами, принимались хохотать до боли в боках: так умна она, что эффект ее вечно оставался, будто новость, поразительный".

Этими представлениями (свойственными отнюдь не только литераторам радикального толка, но и вполне "умеренному" И.С. Тургеневу) были вызваны многочисленные пародии на фетовские стихотворения. Наибольшее число пародийных "стрел" было направлено на "Шепот, робкое, дыханье…": "бессодержательность" (любовь, природа – и никакой гражданской идеи, никакой мысли) произведения, банальность отдельных образов (соловей и его трели, ручей), претенциозно-красивые метафоры ("отблеск розы", "пурпур янтаря") раздражали, а редкая безглагольная синтаксическая конструкция делала текст самым запоминающимся у поэта.

Стихотворение, "будучи опубликованным на пороге 1850-х годов, укрепилось в сознании современников как наиболее "фетовское" со всех точек зрения, как квинтэссенция индивидуального фетовского стиля, дающего повод и для восторгов и для недоумения.

Неодобрение в этом стихотворении вызывала прежде всего "ничтожность", узость избранной автором темы . В тесной связи с указанной особенностью стихотворения воспринималась и его выразительная сторона – простое перечисление через запятую впечатлений поэта, чересчур личных, незначительных по характеру. Нарочито же простую и одновременно по дерзости нестандартную форму фрагмента можно было расценить как вызов" (Сухова Н.П. Лирика Афанасия Фета. М., 2000. С. 71).

По замечанию М.Л. Гаспарова, читателей это стихотворение раздражало прежде всего "разорванностью образов" (Гаспаров М.Л. Избранные статьи. М., 1995. С. 297).

Пародисты. Н.А. Добролюбов и Д.Д. Минаев

Одним из первых "Шепот, робкое дыханье…" вышутил Н.А. Добролюбов в 1860 году под пародийной маской "юного дарования" Аполлона Капелькина, будто бы написавшего эти стихи в двенадцатилетнем возрасте и едва не высеченного отцом за таковое неприличие:

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

Вечер. В комнатке уютной

Кроткий полусвет

И она, мой гость минутный…

Ласки и привет;

Абрис маленькой головки,

Страстных взоров блеск,

Распускаемой шнуровки

Судорожный треск…

Жар и холод нетерпенья…

Сброшенный покров…

Звук от быстрого паденья

На пол башмачков…

Сладострастные объятья,

Поцалуй (так! – А. Р.) немой, –

И стоящий над кроватью

Месяц золотой…

Пародист сохранил "безглагольность", но в отличие от фетовского текста его стихотворение воспринимается не как одно "большое" предложение, состоящее из серии назывных предложений, а как последовательность ряда самостоятельных назывных. Фетовская чувственность, страстность под пером "пересмешника" превратились в неприличную своей натуралистичностью, "полупорнографическую сценку". Слияние мира влюбленных и природы оказалось полностью утраченным. Слово "поцалуй" в простонародном его произношении у Добролюбова противостоит фетовскому поэтизму – архаизму "лобзания".

Спустя три года это же стихотворение подверглось атаке со стороны другого литератора радикального лагеря - Д.Д. Минаева (1863). "Шепот, робкое дыханье…" было спародировано им в четвертом и пятом стихотворениях из цикла "Лирические песни с гражданским отливом (посвящ А. Фету)":

Холод, грязные селенья,

Лужи и туман,

Крепостное разрушенье,

Говор поселян.

От дворовых нет поклона,

Шапки набекрень,

И работника Семена

Плутовство и лень.

На полях чужие гуси,

Дерзость гусенят, -

Посрамленье, гибель Руси,

И разврат, разврат!..

Солнце спряталось в тумане.

Там, в тиши долин,

Сладко спят мои крестьяне –

Я не сплю один.

Летний вечер догорает,

В избах огоньки,

Майский воздух холодает –

Спите, мужички!

Этой ночью благовонной,

Не смыкая глаз,

Я придумал штраф законный

Наложить на вас.

Если вдруг чужое стадо

Забредет ко мне,

Штраф платить вам будет надо…

Спите в тишине!

Если в поле встречу гуся,

То (и буду прав)

Я к закону обращуся

И возьму с вас штраф;

Буду с каждой я коровы

Брать четвертаки,

Чтоб стеречь свое добро вы

Стали, мужички…

Минаевские пародии сложнее добролюбовской. Если Н.А. Добролюбов высмеивал эстетизацию эротического и "бессодержательность" Фета-лирика, то Д.Д. Минаев обрушился на Фета – консервативного публициста – автора "Заметок о вольнонаемном труде" (1862) и очерков "Из деревни" (1863, 1864, 1868, 1871).

Семен – нерадивый работник в хозяйстве Фета, на которого жаловались другие вольнонаемные рабочие; он прогуливал рабочие дни и вернул взятый у Фета и не отработанный задаток только под давлением мирового посредника (очерки "Из деревни", 1863. — Фет А.А. Жизнь Степановки, или Лирическое хозяйство / Вступ. ст., подг. текста и коммент. В.А. Кошелева и С.В. Смирнова. М., 2001. С. 133-134). Здесь же – глава IV "Гуси с гусенятами", в которой рассказывается о шести гусынях с "вереницей гусенят", забравшихся в фетовские посевы молодой пшеницы и попортивших зеленя; гусята эти принадлежали хозяевам местных постоялых дворов. Фет велел арестовать птиц и запросил у хозяев штраф, удовольствовавшись деньгами только за взрослых гусынь и ограничившись 10 копейками за одну гусыню вместо положенных двадцати; в конце концов он принял вместо денег шестьдесят яиц (Там же. С.. 140-142).

Размышления Фета о работнике Семене и об эпизоде с потравившими фетовские посевы гусями вызвали также гневный отклик М.Е. Салтыкова-Щедрина в обзоре из цикла "Наша общественная жизнь", резкий отзыв Д.И. Писарева. Злосчастные гуси и работник Семен поминались Д.Д. Минаевым и в других пародиях цикла.

Фетовские очерки были восприняты значительной частью русского образованного общества как сочинения замшелого ретрограда. На автора посыпались обвинения в крепостничестве. В частности, об этом писал в очерках "Наша общественная жизнь" М.Е. Салтыков-Щедрин, язвительно заметивший о Фете – поэте и публицисте: " На досуге он отчасти пишет романсы, отчасти человеконенавистничает, сперва напишет романс, потом почеловеконенавистничает, потом опять напишет романс и опять почеловеконенавистничает".

Сходным образом аттестовал публицистику автора "Шепота, робкого дыханья…" другой радикально настроенный литератор - Д.И. Писарев в 1864 г.: " поэт может быть искренним или в полном величии разумного миросозерцания, или в полной ограниченности мыслей, знаний, чувств и стремлений. В первом случае он – Шекспир, Дант, Байрон, Гете, Гейне. Во втором случае он – г. Фет. – В первом случае он носит в себе думы и печали всего современного мира. Во втором – он поет тоненькою фистулою о душистых локонах и еще более трогательным голосом жалуется печатно на работника Семена Работник Семен – лицо замечательное. Он непременно войдет в историю русской литературы, потому что ему назначено было провидением показать нам обратную сторону медали в самом яром представителе томной лирики. Благодаря работнику Семену мы увидели в нежном поэте, порхающем с цветка на цветок, расчетливого хозяина, солидного bourgeois (буржуа. – А. Р.) и мелкого человека. Тогда мы задумались над этим фактом и быстро убедились в том, что тут нет ничего случайного. Такова должна быть непременно изнанка каждого поэта, воспевающего "шопот, робкое дыханье, трели соловья"".

Обвинение и издевательские замечания по поводу малосодержательности и слабо развитого сознания в поэзии Фета были в радикально-демократической критике постоянными; так, Д.И. Писарев упоминал "беспредметном и бесцельном ворковании" поэта и замечал о Фете и еще двух поэтах – Л.А. Мее и Я.П. Полонском: "кому охота вооружаться терпеньем и микроскопом, чтобы через несколько десятков стихотворений следить за тем, каким манером любят свою возлюбленную г. Фет, или г. Мей, или г. Полонский?"

Престарелый поэт-"обличитель" П..В. Шумахер в сатирических стихах на празднование юбилея фетовской поэтической деятельности припомнил, хотя и неточно: "У Максима отнял гуся". О злополучных гусях либеральная и радикальная пресса помнили долго. Как вспоминает литератор П.П. Перцов, без напоминания о них "не обходились некрологи великого лирика иногда даже в видных органах" (Перцов 1933 – Перцов П.П. Литературные воспоминания. 1890-1902 гг. / Предисловие Б.Ф. Поршнева. М.; Л., 1933. С. 107).