79061 (Миф о Прокне и Филомеле в поэзии Т. С. Элиота)

Миф о Прокне и Филомеле в поэзии Т. С. Элиота

О. М. Ушакова

Феномен возрождения общекультурного интереса к мифу на рубеже XIX-XX веков основательно исследован в отечественном и зарубежном литературоведении. История культуры XX века, современная культурная ситуация свидетельствуют о том, что процесс "ремифологизации" не завершен. Использование мифа как интегрального культурного пространства продолжается в новых формах и в постмодернистский период. Мифология, в силу своей универсальной природы, является по сей день адекватным языком описания вечных моделей личного и социального поведения, сущностных законов бытия, обладая при этом энергией, высвобождающей индивидуальные креативные импульсы. "Миф есть в словах данная чудесная личностная история"1 .

В литературе высокого модернизма была создана эстетически перспективная мифологическая поэтика, элементы которой до сих пор являются творчески продуктивными. Классические модернистские тексты "Улисс" Д. Джойса и "Бесплодная земля" Т. С. Элиота представляют собой универсальные художественные модули, в которых миф концептуально и риторически структурирует текст. Значение использования Д. Джойсом античного мифа точно определил Т. С. Элиот в эссе "Улисс", порядок и миф" (""Ulysses", Order and Myth", 1923). Он пишет об открытии Д. Джойсом "мифологического метода", за которым будущее: "Огромное значение приобретает использование м-ром Джойсом параллели с "Одиссеей". Она имеет ценность научного открытия… Используя миф, постоянно выдерживая параллель между современностью и античностью, м-р Джойс прибегает к методу, которым следовало бы воспользоваться и другим…Это способ взять под контроль, упорядочить, придать форму и значение необозримой панораме пустоты и анархии, каковой является современная история"2 .

Использование мифологических параллелей позволило писателям-модернистам придать своим произведениям универсальное звучание, показать человеческое бытие во времени-вечности. Обращение к мифу помогло выразить важную в контексте философских и эстетических споров мысль о значении прошлого опыта для каждого человека, в том числе и "коллективного бессознательного". "Коллективное бессознательное как оставляемый опытом осадок и вместе с тем как некоторое его, опыта, a priori есть образ мира, который сформировался уже в незапамятные времена. В этом образе с течением времени выкристаллизовывались определенные черты, так называемые архетипы, или доминанты. Это господствующие силы, боги, т. е. образы доминирующих законов и принципы общих закономерностей, которым подчиняется последовательность образов, все вновь и вновь переживаемых душой"3 . Практически каждый герой произведений модернистской литературы нерасторжимо связан с прошлым, представляет определенный архетип, имеет свою мифологическую судьбу, каждая индивидуальность представляет собой нечто большее, чем кажется.

Одним из приемов, обеспечивающих мифологическую преемственность в поэзии Т. С. Элиота, является метаморфоза, позволяющая художественно реализовать феномен метемпсихозы. М. М. Бахтин, рассматривая развитие идеи метаморфозы в литературе, отмечает: "В мифологической оболочке метаморфозы (превращения) содержится идея развития, притом не прямолинейного, а скачкообразного, с узлами, следовательно, определенная форма временного ряда. Но состав этой идеи очень сложный, почему из нее и развертываются временные ряды различных типов"4 . У Т. С. Элиота метаморфоза является формой индивидуальной экзистенции в мифологическом, циклическом времени. Мифопоэтическая модель мира в его произведениях 20-х годов предполагает циклическую концепцию времени, в соответствии с которой события разворачиваются не в виде бесконечной последовательности событий, а по кругу: через какое-то время событие повторяется вновь, в новой форме, но сохраняя свои константные качества. Основными типами хронотопа в творчестве Т. С. Элиота были: "мифологический", круговорот бытия, и "теоцентрический", вневременная одновременность. Первая пространственно-временная модель характерна для раннего творчества поэта, вторая начинает доминировать с конца 1920-х годов.

Парадигма бесконечного превращения позволила Т. С. Элиоту воплотить свое представление о существовании неизменных субстанций, с одной стороны, и адекватно отразить приметы своего времени - с другой. Одна из особенностей историзма Т. С. Элиота состоит в том, что современность для него не противопоставляется ни прошлому, ни будущему, она является сегментом единого временного потока. Поэтика метаморфозы в творчестве Т. С. Элиота 20-х годов складывается под влиянием трудов представителей Кэмбриджской антропологической школы в качестве основного методологического базиса творчества. Д. Фрэзер в своем главном труде "Золотая ветвь" уделяет большое внимание проблеме переселения душ как одному из базовых верований многих народов, находящихся на примитивной стадии развития.

Определенным образом философия метаморфозы связана и с аналитической психологией К. Г. Юнга. Для Т. С. Элиота, как и для любого художника первых десятилетий ХХ века, периода интенсивного развития психологии, был свойствен интерес к "коллективному бессознательному". В греческой мифологии понятие души было отлично от христианского понятия и включало в себя в том числе компоненту, которую теперь принято определять как подсознание. Именно этот подсознательный аспект интересен на данном этапе творчества поэту в его поисках вечно существующих элементов человеческого бытия. "Подсознание есть понятие наших дней. Прежнее понятие души исчерпывалось сознанием, тем, что лежит в светлом поле переживания, что осознается. Подсознательные влечения ап. Павел не мог назвать "душою", потому что они инстинктивны, бессознательны, не лежат в светлом поле сознания; он предлагает их называть "плотью" ввиду их связи с чувственностью и органами чувств. Можно доказать, что "плоть" здесь означает особую, третью, ступень человеческого существа, соответствующую "подсознанию", с его чувственно-пожелательной, эротически-тендирующей природой, нащупанной и угаданной Фрейдом"5 .

Своеобразие художественного воплощения Т. С. Элиотом идеи постоянного повторения тех или иных человеческих судеб и определенных ситуаций непосредственно определяется культурной преемственностью с философией досократиков и "Метаморфозами" Овидия. "Миф о "переселении душ" есть символ Эволюции, которую душа угадывает и развертывает в силу своей потенциально-бесконечной памяти" 6 . Интерес к философии доэлеатовского периода оставался у Т. С. Элиота постоянным на протяжении всего его творческого пути, свидетельством чего являются, например, эпиграфы из Гераклита к "Бернт Нортону" ("Burnt Norton",1936), приведенные по знаменитому изданию Германа Дильса "Фрагменты из досократиков" ("Die Fragmente der Vorsokratiker"). Проблема "Гераклит и Т. С. Элиот" является темой специального исследования, поэтому в данной работе мы коснемся лишь одного аспекта этой связи. Учение Гераклита о душе загадочно и противоречиво, что породило самые разнообразные его интерпретации. Некоторые исследователи, начиная с античных времен, усматривали в представлениях Гераклита о душе связь с пифагорейским учением (Нумений, О. Гигон, Ф. Вейкос, А. П. Чанышев и др.)7 . Философия "круговращения" души Пифагора была популярна в античности и, в частности, в художественной форме воплощена Овидием в "Метаморфозах". "Душа - существо божественной природы, которое заключается в теле в наказание за прегрешение. Воплощение души есть ее наказание, тело - ее темница. Смерть не дает освобождения от тела, так как душа необходимо переходит в другое тело (человека или животного); поэтому-то самоубийство бессмысленно, оно не ведет к цели. Высшая задача, которая ставится каждому, - освободить свою душу из телесной темницы, вывести ее из круговорота воплощений"8 .

Обращение Т. С. Элиота к Овидию объясняется не только художественными достоинствами "Метаморфоз" и их значением для всей европейской культурной традиции. В превращениях Овидия также было воплощено "…видение бытия… связанное с естественным жизненным циклом, в котором жизнь постоянно обновляется в разной форме…"9 . Так, мифологема соловья, реализовавшая взгляды поэта на человеческую природу, непосредственно соотносится с текстом "Метаморфоз" Овидия. Именно овидиевский вариант мифа о превращении Прокны и Филомелы в соловья и ласточку использует Т. С. Элиот в поэме "Бесплодная земля".

История мифологемы соловья в европейской словесности заслуживает специального освещения, причиной чего является бытование различных вариантов мифа о происхождении соловья и некоторой невнятности исходного сюжета аттической разновидности мифа. Исторический экскурс необходим в настоящем контексте и потому, что отсутствие четкости исходной сюжетной линии мифа объясняет неопределенность соотнесения Филомелы как персонажа поэзии Т. С. Элиота с конкретной птицей. Попросту говоря, неизбежно возникает вопрос: в кого же превратилась Филомела: в соловья или ласточку? Эта неясность отражается и в комментариях к произведениям Т. С. Элиота.

В греческой мифологии существуют два основных мифа о происхождении соловья: ионический и аттический. В соответствии с ионическим мифом в соловья превращается Аэдона, супруга фиванского героя Зета. "Аэдона завидовала своей невестке Ниобе, жене Амфиона, имевшей многочисленное потомство. Она попыталась убить старшего сына Ниобы, но по ошибке убила своего собственного сына Итила. Из жалости к ней боги превратили несчастную в соловья, на что указывает имя героини… Существует иная версия мифа об Аэдоне, убившей сына вместе со своей сестрой Хелидоной ("ласточкой"), обесчещенной мужем Аэдоны. Сестры были превращены Зевсом в ласточку и соловья"10 .

Этот мифологический сюжет впервые был представлен в "Одиссее" Гомера. Именно в "Одиссее" положено начало поэтического восприятия соловьиного пения как ламентации. Так, А. Н. Веселовский приводит пример из народной песенной традиции. "В греческой песенке соловей, когда опечален, не поет ни по утрам, ни пополудни, не садится на дерево с густою листвой, а когда приходит ему охота до песен, понижает голос, и тогда все знают, что он печалуется"11 . У Гомера печальная песня соловья символизирует тоску и печаль Пенелопы: "Плачет Аида, Пандарова дочь бледноликая, плачет; /Звонкую песню она заунывно с началом весенних/ Дней благовонных поет, одиноко таясь под густыми/ Сенями рощи, и жалобно льется рыдающий голос; / Плача, Итилоса милого, сына Зефосова, медью/ Острой нечаянно ею сраженного, мать поминает"12 . Следует заметить, что в этом мифе имя героини, превратившейся в соловья, имеет один корень со словом аэд (греческий поэт-сказитель), оба слова происходят от глагола петь. В оригинале гомеровской поэмы использовано не собственное имя, как в переводе В. А. Жуковского, а нарицательное имя "aedon"(соловей). Таким образом, уже в начале европейской литературной традиции образ соловья ассоциируется с темой насильственной смерти, скорби, диссонирующих с великолепием весенней природы. Соловей становится также символом творческого начала, поэта, певца.

В аттической мифологии соловей и ласточка являются превращенными в птиц сестрами - Прокной и Филомелой. Одно из самых ранних изложений сюжета мифа, сохранившихся до наших дней, содержится в "Мифологической библиотеке" Аполлодора. Миф повествует о том, как фракийский царь Терей влюбился в сестру своей жены Прокны. Пленившись красотой Филомелы и воспылав "нечистой страстью", он овладел ею. Затем отрезал ей язык и заточил ее. Филомела сумела передать своей сестре пеплос, в ткань которого она вплела тайное послание. Прокна разыскала сестру, убила Итиса, своего сына от Терея, накормив его мясом отца. Затем Прокна и Филомела бегут. "Узнав о случившемся, Терей схватил топор и кинулся их преследовать. Но сестры, едва не схваченные в городе Давлии, находящемся в Фокиде, взмолились богам, чтобы они превратили их в птиц, и Прокна превратилась в соловья. Филомела же в ласточку. Терей также превратился в птицу и стал удодом"13 .

Именно эта версия происхождения соловья будет доминировать в последующей литературной традиции. В литературе Нового времени в соловья, как правило, превращается Филомела. Р. Грейвс в книге "Мифы Древней Греции" считает версию, представленную Аполлодором, не соответствующей изначальному преданию. "Аполлодор и Овидий отмечают, что Прокна стала соловьем, а Филомела ласточкой, однако это лишь неловкая попытка исправить ошибку одного из греческих мифографов, утверждавшего, что Терей отрезал язык у Филомелы, а не у Прокны"14 . Сам же Р. Грейвс предлагает следующий вариант: "Прокна стала ласточкой, Филомела - соловьем, а Терей - удодом. Поэтому жители Фокиды говорят, что из-за страха перед Тереем в Давлиде и поблизости от нее не вьют гнезд ласточки и не поют соловьи. Оставшаяся без языка ласточка только пищит и летает кругами в небесах…Филомела же в образе соловья нашла убежище в Афинах, где непрестанно скорбит по Итису…"15 . Остается лишь констатировать, что в последующей литературной традиции происходит постоянная взаимозамена имен Прокны и Филомелы, что объясняется особенностями генезиса этого сюжета. Возможно, что значение имени Филомелы сыграло в этой "смене масок" свою роль: героиня, "любящая петь", скорее ассоциируется с соловьем, чем с ласточкой.

Овидий, на версию которого ориентировался Т. С. Элиот, подробно излагающий перипетии мифа о Прокне и Филомеле в шестой книге "Метаморфоз", вообще не уточняет, в какую конкретно птицу превратилась Прокна и в какую Филомела. "Но Кекропиды меж тем как будто на крыльях повисли. / Вправду - крылаты они! Одна устремляется в рощи, / В дом другая, - под кров. И поныне знаки убийства/ С грудки не стерлись ее: отмечены перышки кровью"16 . Продуктивной для творчества Т. С. Элиота в тексте Овидия стала тема "нечистой страсти"17 , похоти, порождающей насилие, деструктивной энергии плотского влечения. "И загорелся Терей, увидевши деву, пылает, - / Словно бы кто подложил огня под седые колосья/ Или же лист подпалил и сено сухое в сеннице./Дева прекрасна лицом. Но царя прирожденная мучит/ Похоть; в тех областях население склонно к Венере"18 . Интересно, что в овидиевской интерпретации мифа уже заложена идея амбивалентности огня как разрушающей (пламя страсти) и очищающей субстанции (огонь наказания). Прокна, взирая на позор и страдания сестры, восклицает: "Факелы я разожгу, дворец запалю государев, / В самое пламя, в пожар искусника брошу Терея"19 . Разрушительная и созидательная сила огня становится одной из центральных тем "Бесплодной земли".