26812-1 (Концепция философа-чудотворца в произведении Флавия Филострата)

Концепция философа-чудотворца в произведении Флавия Филострата "Жизнь Аполлония Тианского"

Описание философа, творящего чудеса, можно встретить в произведениях античной литературы довольно часто. Считается, что самым ранним примером традиции о философах-чудотворцах является Эмпедокл (fr. 111 DK). Немало о чудесах философов рассказывают тексты, связанные с жизнью Пифагора и его последователей. В римской литературе образ философа-чудотворца разрабатывался усилиями главным образом средних платоников (Апулея, Плутарха. Цельса), неоплатоников (Плотина, Порфирия, Ямвлиха и других), а также христианских писателей. По сравнению с указанными категориями авторов Филострат, вероятно, не сказал никаких решающих слов относительно определения образа и статуса философа в истории античной культуры, что, однако, не должно служить поводом для невнимания к нему исследователей позднеантичной культуры.

1. Произведение Филострата как источник о позднеантичной концепции философа-чудотворца.Особенность Филострата как источника сведений о позднеантичных концепциях чудотворства философов - в том, что сам автор не является философом в собственном смысле этого слова, - то есть не развивает собственной философской концепции и не является активным участником какой-либо философской школы. Судя по тексту "Жизни Аполлония", он также не является не только практикующим магом, но и человеком, сколько-нибудь интересующимся магическими ритуалами. Несмотря на то, что сведения о чудотворстве исторического Аполлония Тианского были, по-видимому, связаны с его магической практикой, Филострат склонен, как мы покажем ниже, описывать его действия скорее оборотами из обыденной речи, нежели магическими терминами. В целом автор обнаруживает свое совершенное незнакомство с культурой магов. В то же время, можно сказать, что Филострат довольно близко знаком с культурой философов - он получил настоящее философское образование в Афинах, где, видимо, занимал кафедру его отец, Филострат Старший, сам же зарабатывал на жизнь в качестве наемного ритора. О его предпочтениях среди авторитетов говорить сложно. Многие исследователи относят его к так называемому "стоически-ориентированному кругу". Так, Г.С. Кнабе провел детальное сопоставление текстов Филострата с текстами Сенеки, обнаружив огромное количество совпадений и перекличек между текстами одного и другого. Однако исходя из времени жизни Филострата мы скорее можем говорить не о его стоицизме, а о некоей общей ориентированности на морально-этические учения. Его герой Аполлоний слушает представителей самых разных философских школ, предпочитая всем Пифагора (I,7). Сочинение изобилует ссылками на авторитет Пифагора, но во времена Филострата о существовании пифагорейской школы говорить не приходится. Исходя из этого мы можем лишь констатировать, что Филострат - языческий автор, хорошо знакомый с трудами греческих философов. Он стоит в стороне от всеобщего увлечения Платоном, о чем косвенно сообщает сам (VII,3), в тексте же "Жизни Аполлония" Филострат нигде не ссылается на неоплатонические обоснования чудотворства философа. В смысле языка Филострат намеренно прибегает к архаизации, стремится создать свое произведение в духе древних традиций греческой литературы. С другой стороны, тот набор вопросов, связанных с проблемами cовмещения философии и магии, который возникает в произведении Филострата, помещает его в русло традиций уже римской литературы эпохи империи, о чем речь ниже [1]. Завершая характеристику "Жизни Аполлония" как источника, отметим, что сочинение Филострата было написано по императорскому заказу, для чтения в так называемом кружке Юлии Домны. По своему составу это собрание находилось на переферии между интеллектуальной элитой и средним социокультурным слоем. Как мы увидим ниже, задача автора была сформулирована в соответствии с запросами императрицы и ее окружения, как прославление Аполлония Тианского во всех отраслях его жизни и деятельности в качестве своеобразного божественного мужа. Это отразилось на подходе автора к источникам, из которых в ряде случаев, в частности, при объяснении природы чудес Аполлония, было крайне важно выбирать лишь соответствующие.

Для интересующей нас проблемы также важно, что образ Аполлония как философа-чудотворца, нарисованный Филостратом, является сознательным противопоставлением уже существующим представлениям об Аполлонии. Вопрос о том, какова была структура предания об Аполлонии до Филострата, требует осторожности. А.В. Вдовиченко в недавно вышедшей статье, посвященной сочинению Евсевия Кесарийского против Гиерокла, выделяет две основные традиции в характеристике Аполлония. В качестве первой он выделяет тех авторов, которые считали Аполлония чудотворным философом-пифагорейцем (среди них - Дион Кассий, а также те авторы, которых Филострат называет в качестве "положительных" источников своего сочинения - Дамид Ассириянин и Максим Эгиец). Ко второй же (по мнению А.В. Вдовиченко, более многочисленной) категории он относит тех, кто видел в Аполлонии мага и шарлатана (например, Апулея (см. "Апология"), Лукиана Самосатского (см. "Александр, или Лжепророк"), а также один из несохранившихся источников Филострата - Мойрагена (см. V.A. I,3)). Нам думается, что реальное разделение на традиции в случае с Аполлонием произвести крайне сложно, и можно говорить лишь об условном разделении. Безусловно, существовала одна традиция, считавшая Аполлония чудотворным мужем-пифагорейцем, распространенная в среде среднего класса населения империи. На наш взгляд, эта традиция была далеко не малочисленной и поддерживалась главным образом т.н. ареталогическими (в терминологии Р. Райценштайна) сочинениями, к которым, видимо, и относился предполагаемый дневник Дамида. Иные виды традиции мы обнаруживаем в произведениях элитарной литературы. Здесь Аполлоний предстает в двух устойчивых образах: первый - философа-мага (как, видимо, у Диона Кассия), второй - шарлатана (у Апулея, Лукиана). К какой из двух последних категорий относил Аполлония Мойраген - определить сложно. Об этом авторе Филострат сообщает: "А вот свидетельства Мойрагена доверия не заслуживают: хоть он и написал об Аполлонии сочинение в четырех книгах, но слишком многого о нем не знал."(I,3). Известно также, что книга Мойрагена упоминается у Оригена (c.Cels.,VI,41) как сочинение о маге и философе Аполлонии Тианском. Так или иначе, сложность для исследователя представляет тот факт, что практически во всех сохранившихся определениях Аполлония варьируются слова "философ" и "маг". Характеристика Аполлония у каждого конкретного автора зависит от тех значений, которые он придает словам "философия" и "магия", и от его мнения относительно применимости этих понятий к Аполлонию. Определить место Филострата в общей традиции вдвойне сложно, так как последний использует, по всей видимости, противоречащие друг другу свидетельства - Дамида и Максима, с одной стороны, и Мойрагена - с другой (I,3), каждый из которых нес в себе собственную концепцию чудотворного философа. Таким образом, уже исходя из самого предания об Аполлонии в совокупности с императорским заказом Филострат должен был максимально обелить образ Аполлония, учитывая уже закрепленные за ним различными авторами характеристики "философа" и "мага".

Однако, оперируя одними этими понятиями, выполнить такую задачу было крайне сложно. Исходя из данных самого Филострата, как мы покажем ниже, в период написания его книги ни одно из этих определений не могло считаться однозначно престижным или непрестижным, и то, и другое можно было использовать в качестве положительной, отрицательной или нейтральной характеристики. Чтобы показать, каким образом Филострат пытается разрешить эту проблему, обратимся к последовательному рассмотрению трех следующих сюжетов, принципиально важных для реконструкции филостратовского образа философа-чудотворца.

2. Понятие "философа" у Филострата. Воззрения Филострата на мудрость и философию в целом находятся в русле позднеантичной тенденции к вытеснению понятия философии как науки понятием философии как жизненной практики. Основными "распространителями" такого "практического" взгляда на философию в Римской империи были стоики и эпикурейцы. Любопытно однако, как такая общекультурная тенденция находит отражение в языке интересующего нас автора. О том, что понятие "философ" у Филострата носит "практический" смысл, свидетельствует и то, что принадлежность человека к числу философов обозначается у него, как правило, при помощи глагола "философствовать" в различных формах. "Философствовать" означает практически всегда некий активный процесс и наиболее часто употребляется в значении "вести себя как философ"(вести философский образ жизни). Например, когда Аполлоний ругает софиста Евфрата за то, что тот не "философствует" (II,26)), имеется в виду, что поведение Евфрата является совершенно не "философским" (о содержании философского поведения см. ниже). Приблизительно тот же упрек Аполлония обращен к царю индусов: "Что приобрел ты, царь, отказавшись от философской жизни?" (III,28)). "Философствовать" может означать и более конкретный процесс - говорить, как философ, рассуждать философски. Так, о беседах Аполлония в кругу жрецов говорится - "он рассуждал о богах"(I,16). О речах Иарха Аполлоний заключает, что Иарх философ "философствовует" (III,26))). Принадлежность к философии как соответствие некоему нравственному идеалу также обозначается словом цйлйупцещ. Например, в ответ на заносчивость царя, возомнившего себя самим Солнцем, Аполлоний заявляет:"Будь ты философом, ты бы о таком не помышлял" (III,28)). Нравственная сущность и философское поведение для Филострата взаимосвязаны: "Будучи философом (философствуя), прослыву добрым человеком" (III,28)).

Характеризуя философию, как жизненный выбор, Филострат действительно оказывается близок к произведениям стоических авторов. Г.С.Кнабе в своей статье во множестве приводит содержащиеся в основном тексте книги Филострата стоические высказывания в духе писем Сенеки. Так, Аполлоний неоднократно варьирует учение Сенеки о стоическом мудреце-аскете и борце с беззаконием и тиранством, который "не заботится и не беспокоится ни о чем, кроме самого необходимого, и, довольный тем, что имеет, весело смеется над треволнениями людей, гонящихся за богатством". (Ep.17, 11; ср. 90,18; 118,5; Ad. Helv. X-XI; De vita beata,5). Согласно Аполлонию, мудрец, "не имея никаких укреплений, как бы защищен крепостными стенами" (V.A., VI,11). То же мы находим у Сенеки: мудрец "одинок и слаб, … но стены, которыми он защищен, высоки, неодолимы, простираются до горних пределов…" (Sen. De const.sap.,6). Аполлоний клеймит чревоугодников (V.A., VIII,7,3), презирает роскошь (I.30), с восхищением рассказывает об индийских мудрецах, которые спят на земле (III,15). Против излишеств выступает и Сенека (Аd Helv., X,2-3). Для обоих также типично уподобление человеческой жизни тюремному заключению (V.A.,VII,26 ср. Sen. De ira., III,15), фраза "О боги, дайте мне владеть малым и не желать ничего!" в различных вариантах повторяется в разных частях текста Филострата (I,33 ср. IV,22; V,29; VI,3; VIII,7,3 и др.)

Думается, что совпадения такого характера еще не свидетельствуют о прямом сознательном заимствовании из конкретного произведения Сенеки или другого стоического автора. Скорее мы здесь имеем дело со стереотипами, которых Филострат не мог обойти при описании Аполлония как философа. Он действительно использует стоические идеи и стоическую фразеологию, однако с определенной долей иронии в отношении возможности их осуществления. Данный стоический "идеал" у Филострата не лишен критики. Напротив, Филострат отражает, видимо, традиционные для того времени претензии к такому философу-практику. Во-первых, Филострат не отрицает, что образ странствующего философа-бедняка часто заставляет людей смешивать философов с бродягами. Судя по описанию Филострата, с Аполлонием странствовала достаточно большая группа людей непостоянного состава и количества. Приблизительная цифра дается лишь однажды - так, ко времени путешествия в Египет их было около тридцати (V,43). С другой стороны, приставший к ним пути "новый" юноша Антисфен был замечен только спустя 7 дней (IV,12). Согласно Филострату, главное, чему учил Аполлоний, было "подражать ему в речах и делах" (V,21). Таким образом, "философия" была доступна всем и каждому. Филострат пишет, что издалека "философов" опознавали "по рубищам и книгочийству" (VI.3). Характерной является речь царя индусов к Аполлонию: "В старину люди спрашивали чужестранцев, не разбойники ли они, ибо слишком часто те промышляли этим грозным ремеслом, - а вы, по-моему, склонны спрашивать чужаков, не занимаются ли они философией, ибо полагаете, будто всякому встречному доступно столь божественное призвание. Мне известно также, что между философией и разбоем у вас разницы нет… Есть у вас законы о смертной казни для фальшивомонетчиков и еще о какой-то там казни за приписывание детей, но за подлог и порчу философии не карает никакой закон и никакая власть этому не препятствует."(VA. II.29). Кроме того, по мнению царя, всякий юноша, который вознамерится отправиться на обучение к мудрецам, должен прежде пройти ряд исытаний - на память, на скромность и неприхотливость, на послушание и т.д., - "взыскующие науки непременно должны быть многократно испытаны и проверены" (VA.II.30).

Таким образом, в книге Филострата образ странствующего философа является в значительной степени дискредитированным. В этом же контексте помещаются многочисленные нападки автора на софистов особенности в в лице противника Аполлония - Евфрата). Наиболее часто это обвинения в суетности занятий тех философов, которые предают чрезмерное значение слову. Таких пассажей множество, в них Филострат всегда стремится отделить Аполлония от такого рода философов: "…Cлог Аполлония не был ни выспренным, ни витиеватым, избегал он и заумной высокопарности, и чрезмерного аттикизма, ибо находил нелепым мерить слова одною аттическою мерою; равным образом не оттягивал он своих речей мелочными подробностями. Никто не слышал, чтобы он предавался шутовскому суесловию или вел праздные беседы во время прогулок… слова он употреблял в прямом значении и в соответствии с предметом разговора…" (V.A. I, 17). Другой пассаж, преследующий схожие с предыдущим цели, - о философе Дионе: "…. Что до Дионовой философии, то она представлялась Аполлонию слишком витиеватой и развлекательной, поэтому наставления ради он сказал ему: "Уж лучше обольщай флейтою и лирою, лишь бы не речью!", и часто в посланиях к Диону корил его за суетное угодничество перед чернью" (V.A. V, 40). Об учениках Аполлония, напротив, говорится: " …к витийству они были безразличны и весьма мало уделяли внимания наставникам красноречия, у коих все ученье в разговорах.." (V.A. VIII, 21). Софисты изображаются у Филострата, как люди, которые променяли философию на деньги, заменили философию разговорами и цинично торгуют своим искусством, прислуживая властям. Вот пример из апологии Аполлония: " …Зачем замышлять мне смену правления, ежели не старался я ни о каких наградах, даже и от предержащих властей? Сколько может заработать философ, польстивши сильным мира сего, видно по Евфрату,- да что тут говорить, не одни деньги он заработал! Всякого добра у него зоть пруд пруди, так что он уже сговаривается с менялами, словно какой-нибудь лавочник или приказчик, или мытарь, или ростовщик,- ради купли-продажи он на все готов! Вот он-то всегда отирается у дверей вельмож, привратника там реже встретишь, чем его, так что эти самые привратники часто гонятего в тычки, словно прожорливого пса. Зато никакому философу он ни разу медяка не подал…"(VIII, 7)