73650-1 (Просторечная речевая культура: стереотипы и ценности)

Просторечная речевая культура: стереотипы и ценности

И. В. Шалина

В системе культурных стратов, соотносимых со стратами языковыми, промежуточное положение между традиционной народной культурой, с одной стороны, и литературной культурой - с другой, занимает так называемая промежуточная, или третья, культура [см.: Толстой, 1991] (в терминологии О.Б. Сиротининой, просторечная речевая культура [см.: Сиротинина, 1995; 2000]). Ее языковым фундаментом является просторечие, понимаемое как социально ограниченная речь коренных горожан или людей, живущих в городе длительное время и при этом не владеющих нормами литературного языка. С точки зрения человека, говорящего на литературном языке, просторечие характеризуется признаками культурно-социальной отсталости: это нарушение языковых правильностей, бедность языковых ресурсов, стилистическая монотонность, отсутствие проблемы выбора языковых средств, повышенная экспрессивность и др. [см. об этом: Городское просторечие, 1984; Золотова, 1996; Китайгородская, 1988; Прияткина, 2000; Химик, 2004]. Они становятся «яркими диагносцирующими пятнами» [Николаева, 1991, 73] портрета носителя просторечной культуры, особенно в ситуации взаимодействия на стыке поликультурного феномена, однако для внутрикультурной коммуникации в рамках того или иного компонента этого поликультурного целого структурно-смысловая ущербность речи может значения не иметь и таковой не признаваться.

В статье за основу взят лингвокультурологический подход к изучению просторечия. Он высвечивает иной ракурс: позволяет рассматривать отдельную языковую личность или языковой коллектив как феномен культуры, выраженной посредством языка, т. е. «носителя культурно-языковых и коммуникативно-деятельностных ценностей, знаний, установок, поведенческих реакций» [Карасик, 1996, 3]. Лингвокультурологический взгляд дает возможность описать просторечие как специфический культурный код, выявить культуроспецифичные маркеры общения и речевого поведения его носителей. Если понимать речевую культуру как «особое образование, имеющее внутренние закономерности» [Рыклин, 1992, 5], то искать эти закономерности, по всей видимости, нужно в ментальности, психологическом складе, способах социализации, первичных речевых практиках, объективирующих быт и бытие носителя просторечия. Так, Е. А. Земская отмечает: «Просторечие - это не только специфическая языковая формация, но особый языковой, ментально-психологический и социальный мир, имеющий своеобразный кодекс речевого поведения» [Земская, 2004, 243].

Очевидно, что методологические схемы изучения частного культурного кода на основе языковых данных следует искать в понимании соотношения языка и культуры. Общим местом в лингвистике стало понимание языка как явления культуры. Указывая на метафоричность этого тезиса, возможного только при очень широком понимании культуры, И. А. Стернин подчеркивает, что язык не явление культуры, а «средство создания текстов как явлений культуры» [Стернин, 1999, 12]. Идея онтологической общности языка и культуры, объективной формой существования которой является идеальное, а знаковыми носителями последнего - тексты, понимание культуры как совокупности текстов, в которых эксплицируются культурные ценности, обосновывается в работах Ю. М. Лотмана, Л. Н. Мурзина, Е. Ф. Тарасова и других исследователей. В текстах опредмечиваются разные способности человека, в том числе в виде умений и навыков общения, и распредмечиваются образцы общения. В этом смысле культуру можно рассматривать как определенную «технологию человеческой деятельности» [Прохоров, 1997, 11], а тексты - как источник социкультурного знания. По мысли М. Рыклина, дискурс культуры является для нее способом универсализации своего положения [см.: Рыклин, 1992, 13]. Для нас важно обращение к массиву текстов устной и письменной коммуникации, достоверно отражающих речевой быт носителей просторечия на уровне микросреды (семья, трудовой коллектив, другой микросоциум (например, общение соседей), а также на уровне макросреды, в межкультурном пространстве.

Из множества определений культуры в качестве рабочего мы принимаем определение П. Сорокина, который в структуре социокультурного взаимодействия выделяет культуру как совокупность значений, ценностей и норм, которыми владеют взаимодействующие лица, и как совокупность носителей культуры, которые объективируют, социализируют и раскрывают эти значения» [Сорокин, 1992, 218].

Как социальная группа носители просторечной культуры неоднородны. Основную группу составляют люди пожилого возраста, коренные горожане либо прошедшие первичную социализацию в деревне, а затем осевшие в городе, не имеющие образования либо имеющие начальное образование, речь которых обнаруживает явные связи с диалектом или полудиалектом, а также их дети, воспринявшие культуру родительских семей (носители просторечия-1). Носителями просторечия являются также горожане среднего и молодого возраста, имеющие незаконченное среднее образование, речь которых лишена диалектной окраски и в значительной степени жаргонизирована (носители просторечия-2). Эти термины (просторечие-1 и просторечие-2) предлагает Л. П. Крысин, указывая на дифференцирующие эти группы социолингвистические критерии «возраст», «образование» и «особенности речи» [Крысин, 2003, 56-57]. Наш материал также подтверждает, что такое разделение обусловлено тяготением носителей просторечия-2, преимущественно мужчин, к жаргонизированной культуре, носители же просторечия-1, преимущественно женщины, не утратили связь с крестьянской средой, с традиционной народной культурой, которая, однако, в новой социальной среде смешалась с иными представлениями (текстами, обрядами, верованиями). Как отмечает Ю. И. Смирнов, превращение большинства жителей в горожан - вот тот рубеж, за которым народная культура необратимо лишается этносоциальной базы для своего естественного бытования [см.: Смирнов 1994, 104]. В сознании горожанина элементы этой культуры существуют как реликтовые или спорадически бытующие [Там же, 100].

На наш взгляд, требует уточнения такой критерий, как образование носителя просторечной культуры. Это критерий нежесткий. Среди носителей просторечия-1 есть не только полуграмотные, но и люди, имеющие законченное среднее (среднее специальное) образование. Среди носителей просторечия-2 есть люди с незаконченным средним и незаконченным высшим образованием. Такой разброс, очевидно, имеет социально-экономические основания. По данным Роскомстата с 1990 по 2004 г. число подростков, бросивших школу и нигде не обучающихся, выросло в 2,1 раза, вместе с тем людей с высшим образованием стало в 1,5 раза больше [Комсомольская правда, 2004, 29 окт.]. Нами уже ставился вопрос о зависимости между образованием, образованностью и владением литературным языком [см.: Купина, Шалина, 2004, 25]. Диплом о высшем образовании еще не делает человека действительным носителем литературной культуры. Как показывает анализ, в реальном взаимодействии «“коэффициент просторечности” индивидуально варьируется» [Китайгородская, 1988, 62] и зависит от структуры и функции коммуникации, индивидуальных речевых и психологических особенностей говорящего. Полиглотизм городского жителя делает возможными кодовые переключения.

Представляется, что важнейшим инструментом моделирования образа носителя культуры в языке являются стереотипы. По мнению В. И. Карасика, возможно и перспективно описать модельную (модульную) личность, которая представляет собой стереотип поведения, служит своеобразным символом данной культуры [см.: Карасик, 2003, 100]. Выработка стереотипов - важнейшая функция культуры. Они представляют собой «особые формы хранения знаний и оценок» [Уфимцева, 2000, 253], способствуют «распознаванию, узнаванию и в конечном счете взаимопониманию» [Байбурин 1995, 1], становятся социально выработанными опорами действий в определенных ситуациях. В структуре культуры стереотипы занимают особое положение. Содной стороны, стереотипы обусловлены ценностями как высшими ориентирами поведения, вытекают из них, а с другой - фиксируют нормы и правила как конкретные поведенческие реакции в виде нормативных постулатов, кодексов речевого поведения, в конечном счете эксплицируют систему ценностей культурного сообщества.

Наш материал позволяет выявить речеповеденческие стереотипы просторечной культуры. Метод включенного наблюдения дает возможность вести в естественной обстановке записи непринужденных разговоров носителей просторечия и позволяет в условиях длительного контакта опознать единицы, заметные своей повторяемостью на фоне нестереотипизированных высказываний. Под речеповеденческими стереотипами мы понимаем речевые клише (устойчивые воспроизводимые слова и обороты), закрепленные за типичными коммуникативными ситуациями. Это могут быть слова-привычки, аксиологические характеризаторы, частотные сочетания слов, выражения, разговорные речевые формулы, микротексты и даже определенные последовательности микротекстов, сопровождаемые символическими действиями (ритуалы). Некоторые речеповеденческие стереотипы сопровождаются или заменяются жестами, за которыми закрепляются культурно обусловленные конвенциональные значения.

Можно предположить, что (вос)производство тех или иных речеповеденческих стереотипов обусловливается своеобразными представлениями носителей просторечной культуры об окружающем мире, себе и других людях. Как отмечает М. В. Китайгородская, «экстралингвистические особенности носителей просторечия имеют определенную лингвистическую значимость» [Китайгородская 1988, 167]. К числу таких особенностей исследовательница относит, например, «наивно-прямолинейное восприятие информации с последующим необоснованным обобщением фактов», «фольклорный путь усвоения тех или иных сведений, сопровождающийся смещением реальных причинно-следственных связей», стремление к упрощению своего речевого поведения при недостаточно хорошо развитых рефлектирующих способностях, приводящее к наступлению на права адресата [Там же, 163]. Такое понимание дает возможность поставить вопрос о существовании привычных ментальных схем, определяющих речевое поведение носителя просторечной культуры.

Среди обозначенных выше стереотипных единиц могут быть абсолютно специфические (маркеры просторечной речевой культуры), выполняющие функцию культурного кода; относительно специфические единицы (маркеры, общие для просторечной и традиционной народной либо просторечной и жаргонизированной речевых культур); неспецифические стереотипные (общекультурные) единицы. Очевидно, что особый научный интерес представляют стереотипы первой и второй групп. Обратимся к примерам.

Большую роль во внутрисемейной коммуникации играет домашнее имя (семейное прозвище, обращение, название родственных отношений). Оно не только обозначает члена семьи, но и выражает личностное отношение говорящего к близкому человеку. В просторечной семейной культуре наряду с общекультурными терминами родства мама, папа, брат, сестра, бабушка, дедушка, дочка, сынок и др. используются относительно специфические: мамка, папка, братан, братуха, сеструха, сына, доча, баушка, бабка, дедка, дедушко. В последнее время в речи молодых носителей просторечия становятся частотными также такие формы, как мелкий, мелкая, папик, мамик, причем если наименования мелкий, мелкая употребляются в номинативной и апеллятивной функции, то папик, мамик - преимущественно в номинативной функции. По данным А. В. Занадворовой, анализирующей языковую жизнь московских интеллигентских семей, форма папка в этих семьях представляется вполне употребительной, а мамка - несколько грубоватой; возможны также просторечные обращения братан, сеструха, сына, доча [см.: Занадворова, 2003, 303-304]. Другие культуроспецифичные номинации в речи интеллигентских семей не выявлены.

Стереотипные семейные номинации отражают коммуникативный опыт носителя речевой культуры, индивидуальное преломление семейных, групповых или общекультурных норм. По мысли Б. М. Гаспарова, «носитель языка сознает, что некоторые из аспектов его памяти имеют заведомо индивидуальный, сугубо личный характер; некоторые принадлежат более или менее узкому и четко очерченному кругу своих, разделяющих тождественный опыт, о третьих можно сказать, что они имеют хождение в неопределенной по составу среде» [Гаспаров, 1996, 279]. Интересно в этом отношении функционирование семейных номинаций, выраженных собственными именами. Так, одни из наших информантов (муж А. Н., имеет незаконченное среднее образование, 79 лет, и жена В. И., имеет среднее специальное образование, 82 года) внутри семейного локуса нарекают друг друга зеркально образованными номинациями Верунчик и Толюнчик:

В. И. (рассказывая о муже). Он меня часто называет Верунчик // Верунчику 82 года/ а всё Верунчик // А у меня всё время срывается Толюнчик / или даже Толенька // Он душевный / хороший человек // Ну вот / так и прожили 53 года / всё нормально // Крест на лоб полужила // (крестится).

Мы считаем, что данные стереотипные номинации относятся к культуроспецифичным, хотя вполне согласны с О. П. Ермаковой, что «не так легко установить, когда немотивированное употребление уменьшительных форм существительных - черта просторечия, а когда - проявление плохого вкуса или даже свойства характера (сюсюканье возможно в разных формах)» [Ермакова, 1984, 138]. В семейном взаимодействии они выполняют контактоустанавливающую функцию, выражают личностно окрашенное отношение друг к другу, формируют установку на долгосрочное семейное сотрудничество, эксплицируют смысложизненные, интеракционные и другие ценности. Вот как объясняет свой выбор информантка, для которой ценностную значимость имеет установление добрых, хороших отношений в семье:

В. И. У нас в семье даже слова такого «Иди к черту» не было // Папа воспитанный был до предела // Один класс / пахарь // Папа с мамой очень хорошо жили / дружно // У нас маму звали Маня / а папу Ваня // Я же Ивановна // Вот только и слышишь / «Мань!» / «Вань!» // Вот только так / угу // Стараешься как-то // Ведь поругаться проще всего // Из-за тарелки супа можно разругаться / это точно / это точно //