77092-1 (Больше поле битвы, чем человек), страница 2

Всякое заблуждение, о котором стоит говорить, содержит в себе несомненную истину и есть лишь более или менее глубокое искажение этой истины; ею оно держится, ею привлекательно, ею опасно и через нее же только может быть окончательно опровергнуто. Я хочу не разбирать ницшеанство с философской или исторической точки зрения, а лишь применить к нему первое условие истинной критики: показать главный принцип разбираемого умственного явления - насколько это возможно - с хорошей стороны.

Дурная сторона ницшеанства бросается в глаза: презрение к слабому и больному человечеству, языческий взгляд на силу и красоту, присвоение себе заранее какого-то исключительного сверхчеловеческого значения... В чем же та истина, которою оно сильно и привлекательно для живой души?

Все дело в том, как мы произносим слово "сверхчеловек". Звучит в нем голос ограниченного и пустого притязания или голос глубокого самосознания, открытого для лучших возможностей и предваряющего бесконечную будущность? Человеку естественно хотеть быть лучше и больше, чем он есть в действительности, ему естественно тяготеть к идеалу сверхчеловека. Внутренний рост человека в своем действительном начале не создается историей, и не требуется никакой новой сверхчеловеческой формы организма, потому что форма человеческая может беспредельно совершенствоваться и внутренне и наружно, оставаясь при этом тою же: она способна по своему первообразу стать орудием и носителем всего, к чему только можно стремиться, - способна стать формою совершенного всеединства или божества.

Если бы даже и не вставал в нашем воспоминании образ подлинного "сверхчеловека" , действительного победителя смерти (а не слишком ли это была бы большая забывчивость с нашей стороны?), или если бы даже этот образ был так затемнен и запутан разными наслоениями, что уже не мог бы ничего сказать нашему сознанию (почему же бы, однако, нам не прояснить его?), то, во всяком случае, есть сверхчеловеческий путь, которым шли, идут и будут идти многие на благо всех.

И если старая традиционная форма сверхчеловеческой идеи, окаменевшая в школьных умах, заслонила для множества людей живую сущность самой этой идеи и привела к ее забвению - к забвению человеком его истинного, высокого назначения, к примирению его с участью прочих тварей, то не следует ли радоваться уже и простому факту, что это малодушное примирение с действительностью приходит к концу, что раздаются, хотя бы и голословные пока, заявления: "я сверхчеловек", "мы сверхчеловеки". Такие заявления, сначала возбуждающие досаду, в сущности должны радовать уже потому, что они открывают возможность интересного разговора, чего никак нельзя сказать о некоторых иных точках зрения. В ту пору, когда я резал пиявок и зоолога Геккеля предпочитал философу Гегелю, мой отец рассказал мне однажды анекдот о том, как "отсталый" московский купец сразил "передового" естественника, обращавшего его в дарвинизм. Это учение понималось как существенное приравнение человека к прочим животным. Наговорив очень много на эту тему, передовой просветитель спрашивает слушателя: Понял? - Понял. - Что ж скажешь? - Да что сказать? Ежели, значит, я - пес и ты, значит, пес, так у пса со псом какой же будет разговор?

Ныне благодаря Ницше "передовые" люди заявляют себя, напротив, так, что с ними логически возможен и требуется серьезный разговор - и притом о делах сверхчеловеческих.

Николай Бердяев: Неполнота христианского религиозного сознания привела к страданиям нового человека, новым страданиям, неведомым старине. Таким новым страдальческим опытом была жизнь богоискателей, жизнь Ницше, жизнь лучших из революционеров и лучших из декадентов. Кризис гуманистической антропологии завершился в Ницше - величайшем явлении новой истории. Ницше - искупительная жертва за грехи новых времен, жертва гуманистического сознания. После Ницше гуманизм уже невозможен, навеки преодолен. "Заратустра" - величайшая человеческая книга без благодати. То, что выше "Заратустры", то было по благодати свыше. "Заратустра" - творение покинутого, предоставленного себе человека. И никогда человек, предоставленный собственным силам, не поднимался выше. Через Ницше новое человечество переходит от безбожного гуманизма к гуманизму божественному. Ненависть Заратустры к человеку, изобретшему счастье, есть священная ненависть к унизительной лжи гуманизма. Заратустра проповедует творчество, а не счастье, он зовет к подъему на горы, а не к блаженству на равнине. Он проклял добрых и справедливых за то, что они ненавидят творящих. Муку Ницше мы должны разделить, она насквозь религиозна. Ницше - предтеча новой религиозной антропологии.

Семен Франк: Величайшая заслуга Ницше заключается в том, что в его лице человеческая мысль пришла к отчетливому сознанию несовместимости обмирщенного понятия человека с гуманистическим культом человека. Несмотря на весь антирелигиозный пафос Ницше, его отказ от поклонения человеку в его эмпирическом, природном - или, как он сам выражался, "человеческом, слишком человеческом" - существе обнаруживает некоторое подлинно религиозное устремление его духа. В его лапидарной формуле - "человек есть нечто, что должно быть преодолено", - подведен итог внутреннему крушению профанного гуманизма и произнесен ему смертный приговор. В этой жуткой формуле содержится смутное прозрение, что человек в его чисто природном существе есть уклонение от некой высшей идеи человека.

Но эта забытая спасительная истина только смутно предносится Ницше и подвергается в его мысли страшному и жуткому искажению. Так как Ницше остался в плену у антирелигиозной тенденции профанного гуманизма, то идея "сверхчеловека" не могла быть обоснована иначе, чем биологически. Правильная, по существу, тенденция напомнить человеку об его высшем происхождении и назначении противоестественно оборачивается прославлением человека как животного высшей породы. В мире идей совершается роковое страшное событие: преодоление профанного гуманизма оказывается провозглашением бестиализма.

Еще совсем недавно эта странная и жуткая смесь гениальных духовных прозрений и бредовых моральных заблуждений могла казаться каким-то экзотическим цветком уединенной аристократической мысли; и быстро вошедшее в моду ницшеанство, казалось, должно было остаться сравнительно невинной для жизни умственной забавой снобистических кругов. В настоящее время все перепуталось; социал-демократы разговаривают о Боге, занимаются эстетикой, братаются с "мистическими анархистами", теряют веру в материализм и примиряют Маркса с Махом и Ницше. Теперь, после того как вульгаризованное ницшеанство легло в основу сперва доктрины германского милитаризма, а затем в противоестественном сочетании с демагогией и культом "массы" выродилось в теорию и практику национал-социализма, - теперь культ беспощадной жестокости, ужасы тоталитарной войны, истребления "низших" рас в газовых камерах показали, к чему реально приводит разложение гуманизма и его переход в бестиализм.

Михаил Бахтин: То, что фашисты сделали своим философом Ницше, - это, конечно, чепуха, это недоразумение, основанное только на крайнем извращении Ницше.

Андрей Белый: "Сверхчеловек" у Ницше - не антропологический тип, а художественный образ. Сам он неоднократно принимается возражать Дарвину и тем не менее пользуется Дарвином: но пользуется как случайно подобранной на пути хворостиной, чтобы нанести удар подвернувшемуся под ноги схоластику; нанести удар, отшвырнуть, обтерев при этом руки. Сомнительно видеть сверхчеловека в биологической личности, еще сомнительнее, чтобы это была коллективная личность человечества. Скорее это принцип, слово, логос или норма развития, разрисованная всеми яркими атрибутами личности.

Инстинкту подчинил логическое мышление; он - философ алогизма. Но он понял невозможность проповеди алогизма в терминах теоретической философии. Вот почему не доказательство, а внушение полагает он в основу своего метода. Вот почему на творчестве, а не на теории базирует он свою систему. Ницше - художник, метод изложения Ницше имеет форму телеологического символизма.

Борис Пастернак: Человек реален и истинен, когда он занят делом, когда он ремесленник, крестьянин, или великий, незабываемо великий художник, или же ученый, творчески постигающий истину. Кое-кто из лидеров социал-демократии, с одной стороны, и Ницше - с другой стороны, стремились стать поэтами или композиторами и потерпели неудачу. Тогда они в ярости и отрицании начали потрясать мировые устои. В них нашла свое крайнее выражение нетворческая часть образованного европейского общества.

Его отрицание христианства само взято из Евангелия. Разве он не видит, из чего творит своего сверхчеловека? Таким слепым может быть только полный дилетант, дилетант во всем.

Андрей Белый: Откройте любое место из "Заратустры": оно будет ни с чем не сравнимо, но что-то в Евангелии ему откликнется. Сходство ли здесь противоположностей, противоположность ли сходства - не знаю... Только Христос и Ницше знали всю мощь и величие человека. Оба соединили кровь с вином, тяжесть с легкостью, иго с полетом. Бог умер для Ницше, старый Бог с длинной седой бородой не существует. Старый Бог превратился для Ницше в того ребенка, которого собирается родить его душа.

"Вы - боги", - объявляет нам Ницше и сходит с ума. "Я - бог", - восклицает Кириллов у Достоевского и застреливается. А мы стоим перед роковой, подступающей к сердцу тайной...

Лев Шестов: "Рождение трагедии" написано человеком, который много слышал и читал и который думал, что этого достаточно, чтобы все знать. Потом Ницше убедился, что не только на небе, но и на земле есть многое, о чем молчат даже самые умные и ученые книги. Когда Ницше выступил с формулой "по ту сторону добра и зла", в первую минуту мир содрогнулся от ужаса. Ницше разрывает, разбивает, испепеляет и обращает в ничто именно то, чем люди наиболее всего дорожили. Для Ницше молитва, равно как и Тот, к кому молитвы, перестали существовать. Как молиться, когда никто тебя не слышит, как взывать к Богу, когда "знание" принесло нам "всеобщую и необходимую истину", что, как говорил Ницше, Бога убили? Добро, братская любовь - мы знаем теперь из опыта Ницше - не есть Бог. Ницше открыл путь. Нужно искать того, что выше сострадания и выше добра. Нужно искать Бога.

Признавал ли хоть один философ Бога? Повторяю и настаиваю: все философы равно спокойно жертвуют и живым человеком, и живым Богом в убеждении, что если есть наука, то больше ничего и не нужно.

Единственным исключением был Ницше. Когда он убедился, что нет Бога, им овладело такое безумное отчаяние, что, несмотря на его исключительное литературное дарование, ему до конца жизни так и не удалось адекватно рассказать, что сделали люди, убивши Бога. Но Ницше не услышали. По-прежнему все думают, что вовсе и не важно, есть ли Бог или нет Его. Достаточно, что Его до сих пор называют, но можно было бы без этого обойтись, можно было бы заменить Его такими словами, как natura, substantia и т. д.

Может быть, если бы Ницше воспитывался на Гегеле, он бы до конца своей жизни не заметил, что гегелевский бог есть только замаскированное безбожие. И только потому, что Шопенгауэр приучил его говорить правду о философском боге, ему дано было почувствовать, какое преступление совершили люди, обоготворив и создав культ общего понятия (или "идеального"). Мы только понемногу начинаем чувствовать, в какую бездну мы провалились. И по мере того, как обнаруживается действительность, растет ужас по поводу совершенного и совершающегося. Раны не залечатся - наоборот, раскроются с новой силой. И вновь замученные люди возопиют и вновь станут спрашивать, зачем убивали, зачем убивают Бога. Ницше сам говорит, что люди до сих пор не дали себе отчета в том, что сделали. Это - верно.

* * *

Рецепция идей Ницше в начале века вовсе не исчерпывалась, как мы уже говорили, религиозной дискуссией: изнутри нее постепенно высветилось и собственно научное гуманитарное течение - феноменологическая филология, генетически связанная с идеями Ницше (но, конечно, не только с ними). Ее представители увидели и стали изучать язык в органическом единстве с архетипическими формами сознания. Здесь многообразно (и совсем иным образом, чем, например, в структурализме) применялся бинарный принцип, заложенный в усмотренном Ницше противостоянии Аполлона и Диониса. На конкретно-историческом литературном материале здесь выявлялись и анализировались "нестандартные" принципы объединения бинарных оппозиционных начал в сложноорганизованные и концептуально новые для гуманитарного мышления единства, такие, как "мифологическое высказывание" Вячеслава Иванова, целостные языковые проявления эйдетической "логики противоречия" Лосева, карнавальная "серьезно-смеховая" концепция и теория двухголосого слова Бахтина. Как и в религиозной сфере, инициатором этого связанного по импульсу с идеями Ницше, но вполне оригинального научно-филологического течения стал Вячеслав Иванов, написавший в начале 20-х гг. академическую и аналитическую (в отличие от прежних, метафорических по стилю, статей о Ницше, цитировавшихся выше) монографию "Дионис и прадионисийство".

Вячеслав Иванов: Могучий импульс Ницше обратил меня к изучению религии Диониса. аналитическому заданию, книга представляет собой полный переплав и коренную переработку материала , метода исследования. Прежде всего - филологический: критика и герменевтика в применении к памятникам слова, историческим в не меньшей мере, чем филологическим, хочет быть наше исследование. Как первоначальный предлежит нашему изучению факт сознания. Поскольку наше внимание устремлено на истоки, мы должны делать из этих данных обратные заключения от позднейшего состояния к тому, какое им логически предполагается. Мы обнажаем в свидетельствах сознания из-под оболочки новейших культурных наслоений основное, простейшее и конкретнейшее содержание . Трудность и ответственность заключается в совлечении позднейших культурных наслоений, их изначального ядра. Что это ядро есть, в том ручается консерватизм сферы религиозной эмоции, не меньший, чем внутренний консерватизм мифа, который, как это видел и Э.Роде, во всех своих разветвлениях и метаморфозах хранит свой морфологический принцип. Религиозно-историческая наличность сквозит и через . Поздняя философема оказывается старинной мифологемой: изменилась форма, тожественными остались и содержание, и психологическая окраска мысли. , что философема раскрывает подлинный умозрительный смысл мифологемы, мы вправе лишь по выяснении несомненной исторической связи между той и другой. Прямое заключение от философемы, без посредства дидактической мифологемы, к фактам первоначального религиозного сознания - незаконно и недействительно. В попытке реконструкции древнейшей религии наиболее надежной базой служит обряд; он должен быть понят из потребностей, его вызвавших к жизни, и осмыслен как факт сознания; задача исследователя, предпринявшего реконструкцию, состоит в установлении и истолковании обряда. Мы должны критически обрабатывать миф, стремясь обнажить из-под наносов времени его первичную форму , почему и возможно говорить о "логике мифа". Центр тяжести переносим мы на внутреннюю логику развития. начертать общую схему мифотворческой функции.

Список литературы

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.nietzsche.ru