6 (Антология)

Л.УАЙТ

СИМВОЛ : ПРОИСХОЖДЕНИЕ И ОСНОВА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ПОВЕДЕНИЯ.

"В Слове было Начало...начало человека и культуры"

I.

В июле 1939 года в университете Леланда в Стэнфорде было устроено празднование в память о столетнем юбилее открытия того факта, что клетка является основной единицей всякой живой ткани. Ныне мы начинаем осознавать и оценивать тот факт, что символ является основной единицей всякого человеческого поведения и цивилизации.

Все человеческое поведение осуществляется (originates) в пользовании символами. Именно символ преобразовал наших человекоообразных предков в людей и очеловечил их. Все цивилизации порождены и сохраняются только посредством использования символов. Именно символ преобразует младенца Homo sapiens в человеческое существо; глухонемые, вырастающие без использования символов, не могут считаться человеческими существами. Все человеческое поведение состоит в пользовании символами или зависит от него. Человеческое поведение - это символическое поведение; символическое поведение - это человеческое поведение. Символ - это вселенная человечности.

II.

Великий Дарвин в "Происхождении человека" заявил, что нет фундаментального различия между человеком и высшими млекопитающими в их психических способностях", что различие между ними состоит "единственно в его [человека] почти бесконечно большей силе связывать вместе самые разнообразные звуки и идеи... психические способности (mental powers) высших животных не отличаются от соответствующих способностей человека по природе, хотя значительно отличаются по степени (Chs.3, 18; курсив наш).

Эта точка зрения поддерживается ныне многими учеными. Так, Ф.Х.Хэнкинс, видный социолог, утверждает, что "несмотря на свой большой мозг, нельзя сказать, что человек имеет какие-либо психические особенности, присущие исключительно ему... Все эти человеческое превосходства всего только относительные различия, или различия по степени". Профессор Ральф Линтон, антрополог, пишет в "Постижении человека" : "Различия между людьми и животными во всех этих отношениях [в поведении] огромны, но они, похоже, скорее являются различиями в количестве, нежели в качестве". "Можно показать, что человеческое и животное поведение имеют столь много общего, что расхождение между ними утрачивает большое значение". Доктор Александр Гольденвейзер, тоже антрополог, полагает, что "различие между психическим складом (mentality), обнаруживаемым здесь [шимпанзе и гориллой], и психическим складом человека - просто различие в степени".

Совершенно очевидно, что имеются многочисленные и впечатляющие сходные черты между поведением человека и обезьяны; вполне возможно, что шимпанзе и гориллы в зоопарках уже отметили и оценили их. Поведенческие сходства человека со многими другими видами животных также достаточно явны. Почти столь же очевидно, но нелегко поддается определению различие в поведении, отличающее человека от всех прочих живых существ. Я говорю "очевидно", потому что для обыкновенного человека совершенно ясно, что нечеловекоподобные (non-human) животные, с которыми он близок (familiar with), не вступают и не могут вступить в тот мир, в котором он живет как человеческое существо, не принимают и не могут принять в нем участия. Для собаки, лошади, птицы или даже обезьяны невозможно иметь какое-либо понимание значения знака креста для христианина или того факта, что черный (у китайцев белый) цвет - это цвет траура. Никакая шимпанзе или лабораторная крыса не сможет понять различие между святой водой и дистиллированной водой или уловить смысл того, что такое четверг, 3 или грех. Ни одно животное кроме человека не отличит кузена от дяди или кросс-кузена от параллельного кузена. Только человек может совершить такое преступление, как инцест или супружеская измена; только он может помнить субботу и почитать ее священной. Дело, как мы хорошо знаем, обстоит не так, что низшие животные могут проделывать подобное лишь в меньшей степени, нежели мы сами; они вовсе не могут осуществить эти акты оценки и различения. Дело, как давным-давно сказал Декарт, "не в том только, что животные обладают меньшим разумом, чем человек, но в том, что они вовсе не обладают им".

Однако, когда ученый пытается определить психическое (mental) различие между человеком и прочими животными, он сталкивается порой с трудностями, которые не может преодолеть, и вследствие этого заключает, будто различие состоит только в степени : человек имеет больший ум, "большую силу ассоциации", более широкий спектр видов деятельности, etc. Мы имеем хороший пример тому в лице видного психолога Антона Дж.Карлсона. Отметив "современные достижения человека в науке, искусствах (включая красноречие), в области политических и социальных институтов", и замечая "в то же время явный недостаток такого поведения у прочих животных", он, как и обыкновенный человек, "испытывает искушение заключить,что в этих способностях человек, по меньшей мере, имеет качественное превосходство над прочими млекопитающими" Однако, поскольку как ученый профессор Карлсон не может определить это качественное различие между человеком и прочими животными, поскольку как психолог он не может его объяснить, он отказывается его признать - "психолог не принимает огромное развитие артикулированной речи у человека как нечто качественно новое..." - и беспомощно предполагает, что в один прекрасный день мы сможем найти в человеческом мозге какой-нибудь новый "строительный материал", "дополнительный липоид, фосфатид или ион", который объяснит его, и заключает, говоря, что различие между умом (mind) человека и умом не-человека есть "вероятно, только различие степени".

Тезис, который мы выдвинем и будем отстаивать здесь, состоит в том, что между умом человека и не-человека имеется фундаментальное различие. Это различие касается природы, а не степени. И расхождение между этими двумя типами имеет огромное значение - по крайней мере для науки о сравнительном поведении. Человек использует символы; ни одно другое живое существо этого не делает. Организм или обладает способностью иметь дело с символом (to symbol), или не обладает; никаких промежуточных ступеней здесь нет.

III.

Символ можно определить как вещь, чьи ценность или значение (meaning) придаются ей тем, кто ею пользуется. Я говорю "вещь", потому что символ может иметь физическую форму любого рода (kind); он может иметь форму некоторого материального объекта, цвета, звука, запаха, движения объекта, вкуса.

Значение или ценность символа ни в каком случае нельзя извлечь из свойств, присущих его физической форме, или определить посредством этих свойств : цветом, соответствующим трауру, может быть желтый, зеленый или любой другой; цвет королевской власти не обязательно пурпур; у китайских правителей Манчу им был желтый. Смысл слова "видеть" не

присущего фонетическим (или зрительным) свойствам. "Утереть нос" кому-либо может означать все что угодно. Значения символов производны от организмов, которые их используют, и определяются этими организмами; человеческими организмами смысл придается физическим вещам и событиям, которые тем самым становятся символами. Символы, говоря словами Локка, "получают свое значение (signification) через произвольное навязывание (imposition) его людьми".

Все символы должны иметь физическую форму, иначе они не были бы доступны нашему опыту. Это утверждение остается твердым безотносительно к нашей теории эксперимента. Даже сторонники "сверхчувственного восприятия", бросившие вызов словам Локка о том, что "знание существования всякой иной вещи [кроме нас самих и Бога] мы можем иметь лишь посредством ощущения", были принуждены работать с формами скорее физическими, чем эфирными. Но значение (meaning) символа не может быть обнаружено путем простого наблюдения его физической формы с помощью органов чувств. Глядя на X в алгебраическом уравнении, нельзя сказать, что он значит; одними только ушами нельзя удостовериться в символической значимости (value) фонетического сочетания si; просто взвесив свинью, нельзя сказать, сколько золота на нее можно обменять; исходя из длины волны цвета, невозможно сказать, означает ли он храбрость или трусость, "стойте" или

"идите"; точно так же посредством суммы физических или химических наблюдений нельзя обнаружить дух в фетише. Значение символа может быть уловлено только не-чувственными, символическими средствами.

Природу символического опыта легко проиллюстрировать. Когда испанцы впервые встретились с ацтеками, ни одна сторона не говорила на языке другой. Как могли индейцы распознать смысл слова santo или значение (significance) распятия? Как могли испанцы узнать о смысле слова calli или понять значение (value) Тлалока? С этими смыслами (meanings) и ценностями (values) нельзя вступить в контакт с помощью одного только чувственного опыта физических свойств. Самые замечательные уши не сообщат вам, означает ли слово santo "святой" или "голодный". Однако, как мы знаем, испанцы и ацтеки действительно распознали значения другой стороны и оценили ценности друг друга. Но не с помощью чувственных средств.

Каждый оказался способен проникнуть в мир другого только благодаря способности, для которой мы не имеем лучшего названия, чем символическая способность (symbol). Однако вещь, в одном контексте являющаяся символом, в другом контексте является не символом, а знаком. Так, слово есть символ только тогда, когда имеют дело с различением между его значением и его физической формой. Это различение должно быть сделано, когда придают значимость (value) комбинации звуков или когда прежде приданная значимость распознается впервые; оно может быть сделано в других случаях для определенных целей. Но после того, как значимость придана слову или в нем распознана, его значение отождествляется в употреблении с его физической формой. Тогда слово функционирует скорее как знак (sign), нежели как символ. В этом случае его значение схватывается чувствами. Мы определяем знак как физическую вещь или событие, чья функция - указывать на какую-либо другую вещь или событие. Значение знака может заключаться в его физической форме и его контексте, как в случае с высотой ртутного столбика как указанием на температуру или с весенним возвращением малиновки. Или значение знака может просто отождествляться с его физической формой, как в случае с сигналом, оповещающим о приближении урагана, или карантинным флагом. Однако в любом случае значение знака может быть удостоверено посредством ощущений. Тот факт, что какая-то вещь может быть как символом (в одном контексте), так и знаком (в другом контексте), привел к смущению и непониманию.

Так, Дарвин говорит : "Не понимание артикулированных звуков отличает человека от низших животных, ибо, как известно всякому, собаки понимают многие слова и предложения" (Гл.III, "Происхождение человека"). Разумеется, совершенно верно, что собак, обезьян, птиц, лошадей и, вероятно, даже создания, находящиеся еще ниже на эволюционной лестнице, можно научить особым образом отвечать на голосовые команды. Малыш Гуа, детеныш шимпанзе в опыте Келлога, в продолжение некоторого времени "значительно превосходил ребенка в реагировании на человеческие слова". Но отсюда вовсе не следует, что между значением этих "слов и предложений" для человека и для обезьяны или собаки не существует никакого различия. Для человека слова - и знаки, и символы; для собаки они - просто знаки.

Проанализируем ситуацию голосового стимула и реакции. Собаку можно научить переворачиваться по команде "Пере вернись!". Человека можно научить останавливаться по команде "Halt!". Тот факт, что собаку можно научить переворачиваться по команде на китайском языке, или что ее можно научить "приносить" по команде "Перевернись!" (то же, ра зумеется, верно и для человека), показывает, что нет никакого необходимой и неизменной связи между определенной комбинацией звуков и особой реакцией на нее. Собаку или человека можно научить отвечать определенным образом на любую произвольно избранную комбинацию звуков, например, на группу бессмысленных слогов, случайно соединенных друг с другом. С другой стороны, какой-то один из великого множества и разнообразия ответов может стать тем, который вызывается данным стимулом. Итак, что касается происхождения связи (relationship) между голосовым стимулом и реакцией, природа этой связи, т.е. значение (meaning) стимула, не определяется свойствами, присущими стимулу.

Однако, как только между голосовым стимулом и реакцией установлена связь, значение (meaning) стимула отождествляется со звуками; тогда дело обстоит так, как если бы значение было присуще самим звукам. Так, "halt" имеет не то же значение, что "hilt" или "malt", и эти стимулы отличают друг от друга с помощью механизма слуха. Собаку можно поставить в такие условия, при которых она будет определенным образом отвечать на звук данной длины волны. Достаточно изменить высоту звука, и реакция перестанет повторяться. Значение (meaning) стимула отождествилось с его физической формой; его значимость (value) оценивается с помощью ощущений.

Итак, в знаковом поведении мы видим, что при установлении связи между стимулом и реакцией свойства, присущие стимулу, не определяют характера реакции. Однако, после того как связь установлена, значение (meaning) стимула таково, как если бы оно было свойственно его физической форме. Безразлично, какую фонетическую комбинацию мы избираем для того, чтобы вызывать реакцию прекращения движения. Мы можем научить собаку, лошадь или человека останавливаться по любой голосовой команде, какую мы пожелаем выбрать или изобрести. Но как только между звуком и реакцией установилась связь, значение (meaning) стимула отождествляется с его физической формой и, следовательно, становится доступным для восприятия с помощью чувств.

До сих пор мы не обнаружили никакого различия между собакой и человеком; кажется, что они в точности подобны друг другу. Так и есть до того момента, к которому мы теперь подошли. Однако история еще не окончена. Нельзя обнаружить никакого различия между собакой и человеком до тех пор, пока дело касается обучения тому, как соответствующим образом отвечать на голосовой стимул. Но мы не должны позволить впечатляющему сходству скрыть от нас одно важное различие. Ведь дельфин все-таки не рыба. Человек отличается от собаки - и от всех прочих живых существ - тем, что он может играть и действительно играет активную роль в определении того, какую значимость (value) должен иметь голосовой стимул, а собака не может. Собака не играет и не может играть активной роли в определении значимости (value) голосового стимула. Должна ли она в ответ на данный стимул переворачиваться или приносить поноску, является ли стимулом для переворачивания та или другая комбинация звуков - все это вопросы, в которых собаке нечего "сказать". Она играет чисто пассивную роль и не может делать ничего другого. Она научается значению голосовой команды точно так же, как ее слюнные железы могут научиться реагировать на звук колокольчика. Но человек играет активную роль и становится, таким образом, творцом: пусть x будет равняться трем фунтам угля - и вот он действительно равен трем фунтам угля; пусть снятие шляпы в доме хозяина указывает на уважение - и становится так. Эта творческая способность, способность свободно, активно и произвольно придавать значимость вещам - одна из наиболее общепризнанных и вместе с тем одна из наиболее важных характеристик человека. Дети свободно пользуются ею в своих играх : "Притворимся, что эта кочка - волк". Различие между поведением человека и прочих животных состоит, следовательно, в том, что низшие животные могут получать новые значимость, могут приобретать новые значения, но не могут их творить и придавать. Это может делать только человек. Используя грубую аналогию, можно уподобить низших животных человеку, имеющему только приемное устройство для получения радиограмм : он может получать сообщения, но не может их посылать. Человек может делать и то, и другое. И это различие относится к самой природе, а не к степени : живое существо либо может "произвольно навязывать значение", либо может творить и придавать значимости, либо нет. Нет никаких промежуточных ступеней. Это различие может показаться незначительным, но, как сказал однажды Уильяму Джемсу плотник, обсуждавший с ним различия между людьми, "Это очень важно". Все человеческое существование зависит от этого и только от этого.