10 (Антология), страница 2

установленными и всеобщими законами. Это было сделано

потому, что человек способный и, прежде всего,

человек терпеливой и неустанной мысли изучал

природные события с целью обнаружить их закономерность : и если события человеческого прошлого подвергнуть подобному испытанию, мы имеем все основания ожидать сходных результатов [курсив мой] (1857 : 6).

Склонность скорее подчеркивать своеобразие событий, нежели делать на их основе обобщения, образует, как мы видели, существенное отличие исторических дисциплин, как их обычно принято понимать, от исследования культурного процесса. Но есть и другие отличия. Вероятно, важнейшее из них состоит в том, что историк стремится выбирать как объект своего внимания и предмет описания действия в жизни людей. Те, кто изучает культурный процесс, с другой стороны, фиксируют свое внимание вовсе не на людях, а на обычаях, воззрениях, орудиях труда, ритуалах, институтах и т.д., которые они посредством логического анализа абстрагируют от поведения людей в целом. Одним словом, они имеют дело с культурой.

Это различие в элементах, отбираемых для описания и

анализа, неизбежно оказывает влияние на тот способ, с

помощью которого две группы ученых обозревают динамику

прошедшего. Вопрос о детерминизме применительно к

историческим событиям часто побуждает антропологов и

историков образовывать два противостоящих друг другу

лагеря. Как ученые, антропологи почти постоянно прилагают

принцип детерминизма к делам человеческим. Историки,

однако, не обязательно отрицая причинность в истории

целиком и полностью, последовательно стремятся свести ее роль к минимуму. Типично для этой точки зрения замечание британского историка Г.А.Л.Фишера, что “единственное правило предосторожности для историка [заключается в том], что ему следует распознавать в течении человеческих судеб игру случайностей и непредсказуемостей” (1939 : xv).

Разумеется, не все историки такие антидетерминисты по своим взглядам. Тем не менее, даже те историки, которые признают роль детерминизма в истории, видят его действие совершенно иначе, чем те, кто изучает культурный процесс. Для обычных историков детерминанты событий следует искать не в культурных силах, а в личных мотивах индивидов : упрямство Бисмарка, амбиции Наполеона, коварство Ришелье - таковы силы, вызывающие те или события и формирующие ход истории.

Рассматривая силы мотивов в истории на этом уровне, едва

ли можно избежать рассмотрения, вслед на Карлейлем, истории

как “сущности бесчисленных биографий”. Но для культуролога,

чьими объектами изучения являются скорее культурные

элементы, нежели индивиды, причинно-следственные связи

между событиями культурного процесса не могут быть

образованы личными мотивациями; их с необходимостью

образуют другие события культурного процесса.

УРОВНИ АНАЛИЗА КУЛЬТУРНОГО ПРОЦЕССА.

Мы отметили, что культурный процесс можно изучать либо в целом, либо в различных его аспектах; в различные отрезки времени и в различных частях мира. Сходным образом, действие процесса можно исследовать и представлять на различных уровнях общности. Можно выбирать, рассматривать ли детали процесса по минутам или заниматься всем процессом в целом в самом широком масштабе. Один исследователь может направит свое внимание на детерминанты терминологии родства, в то время как другой займется происхождением и развитием целой цивилизации. И, разумеется, на каждом из данных уровней культурного процесса могут встретиться проблемы. Фактически одно и то же событие (как обычно понимают это слово “событие”) может подлежать описанию и объяснению на различных уровнях анализа. Полагаю, есть смысл проиллюстрировать это положение, и я использую для этого пример протестантской Реформации.

Прежде всего, есть событие, “как оно в действительности

произошло в истории”. Описание Реформации на данном уровне

формулировалось бы с точки зрения индивидов и событий их

жизни. Поскольку это образует индивидуально-биографический

уровень описания, лежащий ниже самого специфичного

культурного уровня, то в используемой нами системе

обозначений мы можем обозначить его как Lо. На уровне Lо Реформация рассматривается с точки зрения личностей - Тетцеля, Лютера, Цвингли, Меланхтона, Кальвина и т.д. - чьи действия образуют значимые события : выдвижение 95 тезисов, Вормсский эдикт, марбургская дискуссия, аугсбургский пост и т.д.

Если Реформацию “воссоздают” именно в таких терминах, результатом является то, что обычно называют историей. Но этому можно предпочесть отбор или абстрагирование культурных элементов и последовательности культурных форм из исторического ряда материала. Если сосредоточиваются на этом, возникает иная картина Реформации; она становится эпизодом культурного процесса. Попробуем рассмотреть, как выглядит Реформация на трех следующих друг за другом все более общих и абстрактных уровнях культурного процесса, которые мы обозначим соответственно как L1, L2 и L3.

На уровне L1 мы рассматриваем Реформацию как

трансформацию церковной организации в Северной Европе. На

этом уровне анализа событие представляется примерно

следующим образом : В среде римско-католического клира

возникают разногласия относительно правомерности некоторых

доктрин, ритуалов и родов деятельности. Область разногласий

распространяется затем на главный вопрос о том, каким

образом должны разрешаться сами доктринальные споры.

Диссидентская фракция покровительствует личному

истолкованию Писания в прямой оппозиции традиционной и установленной практике единственного и окончательного истолкования его папой. Попытки преобразовать церковные догматы и организацию изнутри терпят крах, и движение неизбежно выходит за рамки установленного порядка и кладет начало новым религиозным институтам с другими догматами и практикой.

На уровне L2 Реформация воспринимается не только как

религиозная трансформация, но как событие, в более

широком контексте включающее многие другие аспекты

культуры, некоторые из которых выглядят не менее важными,

чем собственно религиозные факторы. На этом уровне

интерпретации мы видим институт церкви подверженным не

только внутренним напряжениям и деформациям из-за

доктринальных вопросов, но также и сложной серии давлений

извне. Возрастающее политическое влияние германского

государства вступило в столкновение со светской и

религиозной властью наднациональной католической церкви.

Светская и церковная борьба шла за контроль над церковным

имуществом и доходами от него, за места в церковной

иерархии и т.п. С возникновением промышленного производства

и распространением торговли церковные правила,

ограничивающие экономическую деятельность, такие, например,

как запрет на получение дохода путем дачи денег в рост под

проценты и установление большого количества нерабочих дней

и религиозных праздников, стали нереалистическими и не

могли больше навязываться. Изобретение печатного станка

создало новое и эффективное средство распространения

радикальных идей, ставших выражением возрастающего

несоответствия между старыми социорелигиозными институтами и преобладающими условиями жизни. И так далее. Произошедшая в конце концов реформа была, говоря словами Джеймса Харви Робинсона, “прежде всего этапом в высвобождении современного [светского] государства из средневекового, международного церковного государства...” (1911 : 5).

Этот уровень объяснения не только включает больше

аспектов культурного процесса, чем предыдущий, но также

рассматривает культурные элементы как явления более общего

порядка. Делая полное описание Реформации на уровне L1,

следовало бы обратить большее внимание на отдельные

элементы, такие как продажа индульгенций или спор о

целибате клириков - события более или менее уникальные в пространстве и во времени. Но на уровне L2 нас интересуют более общие явления, такие, как изменения в идеях и оценках, вызванные к жизни новыми экономическими условиями, и борьба за власть между светскими и религиозными институтами - черты, ни в коей мере не ограниченные европейским шестнадцатым веком.

Тем не менее, в то время как на уровне L2 многие элементы и силы культурного процесса приобретают статус повторяющихся феноменов, особый способ, каким они соединяются и взаимодействуют в событии, известном под именем протестантской Реформации, остается уникальным. Но на уровне L3, еще более высоком уровне анализа, событие в целом - Реформация целиком - утрачивает свою уникальность и становится членом общего класса. На этом уровне Реформация приобретает характеристики хорошо известного явления : приспособления социорелигиозной структуры к изменившимся материальным условиям жизни. История знакомая. Технологические и экономические аспекты культуры меняются легче и быстрее, чем ее социальные и религиозные аспекты. Это неизбежно вызывает несоответствие между ними, которое, достигнув определенной величины, приводит в результате к внезапным приспособительным переменам в социальных и религиозных институтах.

В некотором отношении это последнее объяснение -

наиболее удовлетворительное из всех, поскольку оно

показывает, как единичное событие может быть примером действия какого-либо известного принципа или закона. Однако, как уже было установлено, не обязательно иметь дело с культурным процессом на самом высоком уровне общности.

Если наши цели и интересы более ограниченны, подход к

культурному событию с точки зрения более низкого уровня

анализа (L1 или L2) может оказаться более подходящим и

более ясно освещающим проблему. Разумеется, наши интересы и

цели часто действительно оказываются ограниченными, и это

вполне законно. Исследователь культурного процесса

одинаково имеет право заниматься как формированием

восьмиклассной системы австралийских аборигенов арунта, так и происхождением государства. В понятии процесса per se нет ничего, что делало бы его более характерным для тех случаев, в которых явления берутся в широком масштабе, чем для тех, в которых явления рассматриваются более узко. Процесс есть процесс, безотносительно к уровню, на котором мы его исследуем.

ПОВТОРЕНИЕ В ИСТОРИИ И В КУЛЬТУРНОМ ПРОЦЕССЕ.

В этом пункте нашего рассуждения необходимо кое-что сказать о повторении или повторяемости событий в истории и в культурном процессе. Начнем снова с рассмотрения “истории историков”. Похоже, чувство большинства историков таково, что история, в противоположность известному изречению, никогда не повторяется. И в самом деле, если мы принимаем такую концепцию истории, которая рассматривает события в их совершенном своеобразии и, стало быть, как уникальные, то история не может повторяться.

О событиях можно сказать, что они повторяются, только

тогда, когда они рассматриваются не как отдельные случаи, а

как примеры. Это, как мы заметили, преимущественно тот

способ, каким рассматриваются события в культурном

процессе. Цезарь умирает только один раз, но

автократических правителей убивают снова и снова. Таким образом, культурный процесс действительно повторяется.

Фактически, повторение в этом процессе столь обычно, что

антропологи принимают его как нечто само собой

разумеющееся. В сущности, всюду, куда бы они ни взглянули,

они видят примеры сегментации, территориализации,

централизации, секуляризации, индустриализации,

детрайбализации, свержения монархий, роста национализма, возникновения национальных движений и т.д.

Повторяемость в культурном процессе далеко превосходит

пределы повторения простых или малозначительных событий и

процессов; они также наблюдаются в продолжительных и

сложных сериях событий. Этому можно привести пример.

Джулиан Стюард в своей известной статье “Культурная

Причинность и Закон” (Cultural Causality and Law, 1949) обнаружил, что возникновение цивилизации в различных областях мира отмечено столь близкими параллелями, что это явление, где бы оно ни имело место, можно подвести под одну и ту же серию следующих друг за другом этапов.

Вероятно, самые поразительные и поучительные примеры повторяющегося культурного процесса дают нам изобретения и открытия, сделанные независимо и одновременно дважды или даже большее число раз. На значение этих совпадений Уайт (1949 : 169-170) указал в следующих выражениях :

Ничто более ясно не демонстрирует природу культурного