69145 (Древнее русское предание, ожившее в сказке Пушкина)

Древнее русское предание, ожившее в сказке Пушкина

Меркулов В. И.

Каждому русскому человеку с детства знакомы великолепные сказки Александра Сергеевича Пушкина, удивительные и чудесные по своему сюжету и литературному слогу. Все они прекрасны, но одной из самых любимых, пожалуй, можно назвать "Сказку о царе Салтане". Остров Буян и мудрый царь Гвидон, тридцать три богатыря и белочка с золотыми орешками — это образы, ставшие близкими и родными, сохранившиеся на всю жизнь. Они как будто затрагивают в душе живую память, скрытую в подсознательной глубине под спудом ежедневной суеты и бытовых проблем. Вновь и вновь перелистывая страницы этой пушкинской сказки, не перестаёшь удивляться её внутренней красоте и глубокому смыслу.

Считается, что в детстве Пушкин услышал народные сказки от своей няни Арины Родионовны, а впоследствии создал произведения на основе детских воспоминаний. Это не совсем так. К сказкам поэт обратился в зрелом возрасте, когда сформировался его интерес к древнерусской истории и русскому фольклору. Живой миф переплетается в пушкинских сказках с живой историей.

Исследователи не раз предпринимали попытки приблизить "Сказку о царе Салтане" к историческим реалиям, стремились переложить её действие на географическую карту. Но многие из них уже свыклись с мыслью, что это почти бесполезно — слишком иносказательным кажется на первый взгляд это пушкинское произведение! Литературовед М.К. Азадовский отмечал, что "очень труден вопрос об источниках "Сказки о царе Салтане"(1). И сложность, конечно, состоит не только в том, чтобы выяснить, к каким источникам обращался непосредственно Пушкин. Важно понять, откуда берёт начало сама сказочная традиция, увлёкшая поэта.

Вряд ли перед нами просто "прелестная детская сказочка", как опрометчиво выразилась А. Сванидзе(2). Глубина и архаичность сюжета позволяют предположить, что в "Сказке о царе Салтане" нашло отражение какое-то древнее предание, услышанное Пушкиным. Попробуем ещё раз внимательно обратиться к этому произведению.

Осенью 1824 года Пушкин был сослан в глухое поместье своей матери — в Михайловское. Местные жители, правда, называли его иначе. На вопрос где находится село Михайловское любой из них, скорее всего, недоуменно пожал бы плечами. Зато легко указал бы Зуево, которое и известно нам сейчас как то самое село, где проводил долгие месяцы ссылки Пушкин.

В Михайловском Пушкин обратился к фольклорным материалам, и неисчерпаемым источником народного вдохновения стала для него няня Арина Родионовна(3). Известно, что с её слов Пушкин записал несколько сказочных сюжетов. Первым в его тетради был текст, положенный в основу "Сказки о царе Салтане", которая и открывала цикл пушкинских сказок. Пушкин выступил своеобразным проводником народной традиции, поэтически воплотив сказания русской древности. "Изучение старинных песен, сказок, — писал он, — необходимо для совершенного знания свойств русского языка"(4). Пушкин первым начал вводить в русский литературный язык живой народный говор. В этом смысле поэт выступил ещё и превосходным мастером слова.

С ранних лет Пушкин проявлял живой интерес к истории. В набросках сохранилась его поэма "Вадим", задуманная как поэтическое осмысление легенды о варяжском призвании в Новгород. Его вдохновлял героический образ Олега Вещего, воевавшего и с хазарами, и с византийцами, и пригвоздившего в знак своей победы "щит на вратах Цареграда". В отрывках дошла до нас поэма на сюжет исторического предания о Бове-королевиче. И это только те мотивы, в которых поэтический талант Пушкина обращался к наследию Древней Руси.

В Михайловском Пушкин мучился от скуки, пил горькую ("я пью один") и писал брату Льву о своём времяпрепровождении (начало ноября 1824 г.): "… Вечером слушаю сказки — и вознаграждаю тем недостатки проклятого своего воспитания. Что за прелесть эти сказки! Каждая есть поэма!"(5). То же самое он позже написал и Вяземскому: "…Валяюсь на лежанке и слушаю старые сказки да песни. Стихи не лезут"(6). Арина Родионовна старалась всячески скрасить одиночество поэта, который неоднократно повторял, что "с нею только мне не скучно"(7). Однообразие и хандра убивали поэтическое вдохновение, зато Пушкин записывал древние северно-русские предания, послужившие в будущем началом для его поэтических сказок. Недаром сам Пушкин называл свои сказки "народными".

П.И. Бартенев писал: "Арина Родионовна мастерски рассказывала сказки, сыпала пословицами, поговорками, знала народные поверия и бесспорно имела большое влияние на своего питомца, неистреблённое потом ни иностранцами гувернёрами, ни воспитанием в Царскосельском лицее"(8). Однако сестра Пушкина Ольга Сергеевна как-то написала, что именно в Михайловском поэт по-настоящему оценил рассказчицкий дар няни.

Арина Родионовна передала Пушкину те сказки, которые бытовали у неё на родине. В этом смысле многое может объяснить её происхождение. П.В. Анненков отмечал, что "весь сказочный русский мир был ей известен"(9). На русском Севере, откуда была родом Арина, веками сохранялась мифологическая традиция, восходившая к Древней Руси. Даже на рубеже XX века в северно-русских сёлах ещё помнили сказания и былины о Киевском княжестве и древнерусских богатырях. А в пушкинские времена в народной среде сохранялись и более ранние родовые предания о варяжских и вандальских предках(10).

Русский Север был исторически связан с областями, расположенными на южно-балтийском побережье. Культурные и этнические контакты Новгорода и Пскова с Прибалтикой были обусловлены географией и существовали с древнейших времён. Последние археологические изыскания позволяют считать, что Ладога была основана выходцами из балтийского региона в начале VIII века (норманистские учёные считают их викингами-норманнами, что исторически не оправдано). Позднее эти колонизаторы проникали вглубь страны, и дошли вплоть до берегов Белого моря. Летописец писал о том, что новгородцы происходили "отъ рода варяжска".

Прочные связи между русскими регионами существовали до XII-XIII вв., когда Вагрия, родина варягов в окрестностях Любека и Ростока, попала под власть немецких завоевателей. Русские были вынуждены покидать Прибалтику. Они отступали через Пруссию в Псков и дальше в Новгород, где их называли "выезжими от Прус" или "от Немец". Многие из этих русских переселенцев стали родоначальниками прославленных дворянских родов, державших бразды правления и в Московским царстве, и позднее в Российской империи. Кстати от одного из них, "мужа честна" Ратши, вёл своё происхождение и род Пушкиных.

Вместе с балтийскими переселенцами на русский Север приходили их мифы и сказания. В народе складывалась традиция, сохранявшаяся почти неизменной до времени Пушкина (да и позже она была заметна). Живой носительницей этой традиции и была няня поэта Арина Родионовна. Благодаря её чуткому наставлению Пушкин смог окунуться в волшебный мир северно-русских сказок.

Согласно записи в церковной книге, Арина Родионовна родилась 10 апреля 1758 года в деревне Лампово, расположенной в области, принадлежавшей некогда древнему Новгороду, потом Швеции и затем снова России. До Северной войны ближайшие предки Арины, как и многие русские из тех мест, были фактически шведскими подданными. Они жили в изоляции от остального русского мира, бережно храня свои традиции, которые не подвергались чужим влияниям и поэтому сохранили самобытность с того времени, когда вся южная и восточная Прибалтика была русской.

О самой Арине Родионовне и её биографии написано немало. Её настоящим именем было Иринья, что подчёркивало северно-русские, поморские корни. Архангельский историк и краевед И.И. Мосеев подсказал автору этих строк, что только поморы могли назвать Ирину Ириньей. Имя Арина было её домашним.

Мать Лукерья Кириллова и отец Родион Яковлев имели семерых детей. Ребёнком Арина числилась крепостной графа Апраксина, но затем её родную деревню вместе с людьми купил прадед Пушкина Абрам Ганнибал. И позднее Арина попала няней к будущему поэту. Она была грамотна, сохранилась её позднейшая переписка с Пушкиным, который всю жизнь относился к своей няне с трепетным уважением.

Жизненный путь Арины Родионовны показал прекрасный пример жизни женщины в согласии с русской традицией. Происходя из большой семьи-рода, Арина и сама оставила большое потомство, прожив свои дни с чуткой любовью к детям, которых воспитывала по народным обычаям. Она умерла "от старости" летом 1828 года. Регистрацию её похорон позднее нашли в списках Смоленского кладбища Санкт-Петербурга.

Пушкинские записи тех сказочных сюжетов, что были сделаны в Михайловском со слов Арины Родионовны, до поры до времени оставались неиспользованными, и только несколько лет спустя поэт воплотил их в своём творчестве.

В 1831 году работа над "Сказкой о царе Салтане" была завершена. При её написании Пушкин и обратился к своим конспективным заметкам, сделанным в ссылке. В основе сказки, вне сомнения, лежало древнее предание, повествовавшее об островном государстве, состоявшем из города-крепости, которое охранялось береговой стражей и вело международную торговлю.

Сюжет этого пушкинского произведения находил параллели в европейском фольклоре, но не выпадал и из собственно русской традиции вопреки мнению некоторых литературоведов. Вариант Арины Родионовны, правда, содержал несколько оригинальных особенностей. В записях Пушкина читаем:

"Некоторый царь задумал жениться, но не нашёл по своему нраву никого. Подслушал он однажды разговор трёх сестер. Старшая хвалилась, что государство одним зерном накормит, вторая, что одним куском сукна оденет, третья, что с первого года родит 33 сына. Царь женился на меньшой, и с первой ночи она понесла. Царь уехал воевать. Мачеха его, завидуя своей невестке, решилась её погубить. После девяти месяцев царица благополучно разрешилась 33 мальчиками, а 34-й уродился чудом — ножки по колено серебряные, ручки по локотки золотые, во лбу звезда, в заволоке месяц; послали известить о том царя. Мачеха задержала гонца по дороге, напоила его пьяным, подменила письмо, в коем написала, что царица разрешилась не мышью, не лягушкой, неведомой зверюшкой. Царь весьма опечалился, но с тем же гонцом повелел дождаться приезда его для разрешения. Мачеха опять подменила приказ и написала повеление, чтоб заготовить две бочки; одну для 33 царевичей, а другую для царицы с чудесным сыном — и бросить их в море..."(11)

Таким было начало сказки, послужившей основой для написания. Завязка сказочного сюжета в данном случае традиционна — три девушки спорят о том, что сделала бы каждая из них, став царицей. Царю полюбились слова третьей девушки — "кабы я была царица, я б для батюшки-царя родила богатыря". В них заметна реальная подоплёка родового сказания, прославлявшего продолжение рода и деторождение, считавшихся приоритетными в традиционном обществе перед другими "ценностями", пиршествами и пышными нарядами. Царь взял в жёны ту девушку, которая наиболее соответствовала родовому идеалу, представлениям о женщине, как о матери и верной супруге.

Как и полагалось, "в те поры война была", и царь отправился в поход, оставив молодую жену дома ожидать приплода. Но после успешных родов царица становится жертвой коварного заговора, обрекшего её на смерть в морских волнах, будучи вместе с сыном заточённой в бочке (кстати вполне обычный способ казни у северных народов). В записи этот сюжет представлен так:

"Долго плавали царица с царевичем в засмоленой бочке — наконец, море выкинуло их на землю. Сын заметил это. "Матушка ты моя, благослови меня на то, чтоб рассыпались обручи, и вышли бы мы на свет". — Господь благослови тебя, дитятко. — Обручи лопнули, они вышли на остров. Сын избрал место и с благословения матери выстроил город и стал в оном жить да править"(12).

Чудеса, которые в сказке творит царевна Лебедь, — поздний вымысел Пушкина. В первоначальном варианте их творил сам царевич. Любопытно, что ни в пушкинских записях, ни в русских фольклорных редакциях сюжета сказки нет образа царевны Лебеди(13).

Название острова Пушкин воспринял из русской народной традиции — Буян. В древнерусском языке так именовали высокое место, холм, бугор, а также возвышенное место для богослужения. В "Слове Даниила Заточника" Буян — это холм, гора ("за буяномъ кони паствити"). Так могли называть и гору на острове, возвышавшуюся среди пучины в море. В северно-русских говорах Буян также связан с водой, морем. Напрашивается сравнение с современным словом "буй", которым обозначают сигнальный маячок, возвышающийся над водой. В. Даль указывал на то, что в древности словом Буян называли пристань, торг, возвышенность(14). Сходный смысл слова выражен в раннем значении прилагательного "буйный" — выдающийся, которое приобретало личные эпитеты смелый, храбрый, дерзкий. Князь Всеволод, герой "Слова о полку Игореве", например, носил воинское прозвище "Буй тур". Выявление этих архаичных значений помогает разгадать глубинный смысл пушкинской мифологемы "остров Буян". Представляется город на горе посреди моря, с пристанью и торгом, святилищами и храмами, что подтверждается и строками Пушкина.

В русском фольклоре образ острова-Буяна широко распространён. Многие заговоры, отражавшие языческую картину мира, начинались со слов: "На море на Окияне, на острове на Буяне лежит бел-горюч камень Алатырь…". Именем этого загадочного камня скреплялось заклинание.

Исследователи фольклора давно отмечали, что "камень Алатырь" связан с Балтийским регионом. Указывали и на то, что Балтийское море иногда называлось Алатырским морем. Но при этом считалось, что легенды о камне восходят к древним представлениям о янтаре(15). В. Даль также связывал слово "алатырь — алабор" с обозначением янтаря(16). Однако можно предложить более близкую аналогию, которая напрашивается сама собой.

В немецкой земле Мекленбург лежит остров Рюген, самый крупный на Балтийском море. С древнего языка его название дословно переводится как "Ругский" (то есть "Русский"). Донемецким населением здесь были русы (в германоязычных документах их называли ругами), которых считали коренными жителями острова с древнейших времён. Например, готский историк Иордан писал о войне готов с ульмеругами, то есть с "островными ругами"(17), — так могли назвать только русов с Рюгена и соседних островов.