74754-1 (Данте и Джотто), страница 2

К такому же сочетанию идеального, духовного и земного стремится и Данте. Любовь, которую воспевает Данте, является возвышенной. Чувственные мотивы поэзии провансальских трубадуров, воспринятые итальянцами, приобрели совершенно новый характер. Итальянская поэзия создала школу „нового сладостного стиля", в которой любовь к женщине отождествляется с любовью к мудрости и добродетели. Итальянские поэты испытали влияние средневекового философа-энциклопедиста Фомы Аквинского, различавшего чувственную любовь, ведущую к продолжению рода, и любовь разумную, или духовную, которая не нуждается в чувственном удовлетворении и испытывает чистые и бескорыстные радости. В отличие от мыслителя-богослова, считавшего, что духовная любовь между мужчиной и женщиной невозможна, поэты „нового сладостного стиля" именно такую любовь к женщине и сделали предметом воспевания. Любовь Данте к Беатриче чиста, возвышенна, не нуждается в чувственных утехах. Поэта вполне удовлетворяет поклонение издали. Любовь дает обильную пищу его душе. Она оказывает облагораживающее воздействие на всех, кто ее видит.

Хотя известен реальный прототип дантовской возлюбленной, все же в его стихах образ ее раздваивается. Она и флорентийка Биче Портинари, и символ высшей красоты, мудрости, добродетели и всяческого благолепия. В «Новой жизни» звучат два голоса — человека, охваченного подлинной страстью к прекрасной женщине, и мыслителя, склонного возвышаться над суетными земными интересами ради лицезрения вечных и божественных сущностей, отражающихся в образе его возлюбленной.

Двойственность, присущая Данте как «последнему поэту средних веков и первому поэту нового времени» (Ф. Энгельс), еще более наглядно выражается в его величайшем творении — «Божественной комедии», законченной незадолго до смерти поэта. По форме это произведение принадлежит к жанру средневековых поэм о загробных видениях. Но ад, чистилище и рай, по которым совершает свое путешествие Данте в сопровождении древнеримского поэта Вергилия, населены реальными людьми истории и современности. Данте разместил их в загробном мире согласно средневековым понятиям о нравственности: грешников — в ад, кающихся — в чистилище, добродетельных — в рай. Но критерии, которые служат поэту для моральных оценок, далеко не во всем отвечают средневековому этическому кодексу. Так, самые страшные грешники для него не люди, предававшиеся чувственным наслаждениям, а нарушители гражданских политических норм. Поэтому в самой глубине ада находятся Брут и Кассий, казнимые за то, что они убили Юлия Цезаря, воплощающего для Данте его идею всемирной империи. А юные Франческа и Паоло, виновные в прелюбодействе, находятся во втором кругу ада; рассказ об их могучей страсти, заставившей их пожертвовать вечным блаженством ради счастья земного, муки двух любящих существ в аду настолько потрясают Данте, что он лишается чувств. Церковный сан не спасает римских пап от осуждения на вечные муки в дантовском аду: их казнят здесь за их пороки, за корыстолюбие и жажду власти; и в то время как папы Бонифаций VIII и Николай III горят в адском пламени, император Генрих VII помещен Данте в раю, где-то совсем поблизости от самого Господа Бога.

Двойственность характерна и для творчества Джотто. Его искусство еще далеко от той рационалистической обоснованности, которая отличала создания мастеров XV и XVI столетий. Открытия Джотто опирались не на развитую теорию и эксперимент, а на интуицию, на непосредственную наблюдательность, еще не возведенную в законченный принцип, и более всего — на ту способность к художественным прозрениям, которая отличает мастеров высшей творческой одаренности в переломные моменты историко-художественного процесса.

Само авангардное положение Джотто среди мастеров того времени было связано не только с его особой личной одаренностью, но и с коренными закономерностями художественного процесса. Творчество великого флорентийца явилось свидетельством тех огромных возможностей, которые открывались перед живописью, отныне вышедшей среди других видов искусства на первый план и сохранившей свою ведущую роль на всех этапах ренессансной культуры Италии. Поэтому в первую очередь именно творения Джотто знаменуют собой начало решительного перелома от художественных систем средневековья к творческому восприятию человека нового времени. Мы становимся свидетелями смелого отхода художника от незыблемого авторитета культовой догматики, от преобладания отвлеченной духовности в содержании образов и элементов канонической скованности в их изобразительном языке к принципиально новым творческим установкам. В основу последних положено признание реальности мира и возможности передачи высоких этических идей, исходя из реальных человеческих чувств и действий. Поскольку джоттовское искусство означает рубеж между двумя типами художественного мировоззрения, оказавших свое воздействие на исторические периоды огромной протяженности, реформы Джотто представляют собой один из решающих пунктов в мировой истории искусств.

Современников Джотто поражала в первую очередь конкретность его художественного языка, составлявшая столь очевидный контраст к созданиям средневекового искусства. Чувство реальности у Джотто проявилось в двух главных аспектах—в воплощении человеческих образов и в показе арены их действия, той среды, где они пребывают. Освободившись в значительной мере от элементов средневековой отвлеченности, человек у Джотто обрел признаки действительного бытия — осязаемую весомость своего физического облика и реальность живого переживания. Правда, и то и другое качество воплощены у Джотто еще в элементарно общей, недифференцированной форме, но важно то, что художник сделал первый решающий шаг к искусству нового типа. Что касается показа среды, в которой действуют его герои, то вместо чисто знаковых или сугубо условных изображений ее в средневековом искусстве Джотто ввел в живопись — пусть еще в самой первоначальной форме — ощущение реального пространства и реального предмета, приведя эти факторы в соответствие с тем решительным внешним и внутренним обновлением, которое нашли в его искусстве человеческие образы.

У Данте чертой нового является в «Божественной комедии» и то, что наставником Данте и его руководителем в путешествии по загробному миру оказывается не кто-нибудь из святых, а древнеримский поэт Вергилий. Правда, одно из его поэтических высказываний трактовалось в средние века как предвестие грядущего пришествия Христа, но все же в глазах церкви он оставался язычником. Но для Данте имело главное значение то, что Вергилий — великий поэт, к тому же прославлявший в своей «Энеиде» римскую империю. К поэтам и мыслителям древнего мира Данте вообще относился с великим почтением. Как язычников он обязан был поместить их в ад, но он создал для них особый круг, где они не подвергались никаким мучениям. Это уважение, оказанное им,— предвестие нового отношения к античности, возникшего в эпоху Возрождения.

Отход Данте от средневековья более всего сказался в том, какое место занимает в поэме его личность. В поэме много аллегорических элементов. Одним из главных является аллегория духовных странствий человека, его искание смысла и цели жизни. В этом и состоит смысл загробного странствия поэта. Он возлагает на себя задачу непомерную, такую, какая под силу только божеству и какую христианское средневековье приписывало Иисусу. Данте проходит весь путь земных испытаний, чтобы обрести божественную истину. Эту последнюю он — не менее кощунственно — воплощает в образе своей возлюбленной Беатриче. Но если она здесь в поэме еще более бесплотное и возвышенное существо, чем в „Новой жизни", то Данте — вполне земной человек, открывающий нам свои привязанности, мечты, страсти, предубеждения, пристрастия, любовь и ненависть. Весь он, вдумчивый и яростный, тонко чувствующий и нетерпимый, трогательный и гневный, возникает перед нами — первый титанический и многосторонний характер в мировой литературе, сложный и противоречивый, обладающий огромной духовной энергией и интеллектом гения. И хотя размещение людей в потустороннем мире объясняется якобы как результат божественного правосудия, от нас, не укрывается то, что не Бог, а сам он, Данте, творит суд над прошлым и современностью, над всей историей, над человечеством.

Так же смелые искания Джотто идут во многих направлениях. Во-первых, он решительно отбрасывает условную плоскостность романской и византийской живописи.

Его фигуры объемны, они четко вылеплены светотенью. Для этих пластически осязаемых фигур живописец создает пространство, в котором они могут пребывать и двигаться. Хотя это пространство построено не по правилам оптической перспективы, Джотто интуитивно схватывает впечатление глубины и трехмерности. Художник обычно отказывается от золотого фона. Его герои находятся в пейзажном или интерьерном окружении, наделенном определенной мерой реальности. При всем этом Джотто чрезвычайно лаконичен и лапидарен. Подчас он довольствуется лишь намеком на место, где происходит действие («Встреча Марии и Елизаветы», Падуя, Капелла дель Арена); в большинстве случаев он ограничивает количество участников действия („Благовещение Анне", там же). Ничто не должно наносить ущерб ясности показа и рассказа.

В «Божественной комедии» Данте характеры обитателей загробного мира также очерчены лаконично, но четко. Они предстают перед читателями со всеми присущими им пороками и достоинствами, и нет такой человеческой черты, которая была бы пропущена Данте. Гордые и смиренные, мужественные и трусливые, щедрые и корыстные, мудрые и неразумные — словом, все человечество, как оно есть, возникает перед читателем „Божественной комедии". Хотя мир этот вымышленный, воображение поэта, питающееся реальной действительностью, уподобляет отдельные части его вполне земным картинам. Адские пучины и озера похожи на страшные пейзажи, встречающиеся на земле; гора чистилища и леса на ней такие же, как земные горы и леса; адские чаны, в которых кипятят лихоимцев, в точности похожи на чаны венецианского арсенала, где кипятят смолу для того, чтобы конопатить суда. И райские сады отнюдь не такие, каких не мог бы увидеть реальный человек: они подобны прекрасным садам Италии.

Отметим необыкновенную картинность поэтических описаний Данте, сделавших его поэму естественным источником художественных сюжетов. Одним из первых иллюстраторов „Божественной комедии" был Сандро Боттичелли.

И в творчестве Джотто главное — это человек. И природа и интерьер нужны ему как фон для фигур. Его героям, обычно спокойным и внутренне сдержанным, свойственно то чувство уверенности в себе и внутреннего достоинства, которое станет основной чертой героев у ренессансных художников. Правда, даже такому новатору, как Джотто, очень трудно отказаться от вошедших в плоть и кровь элементов схематизации. Лица многих его персонажей в общем построены по одному типу, и не всегда ему удается вдохнуть в них жизнь. Это же относится к пейзажу и архитектуре. Художник строит их по определенной схеме, создавая скорее некие обозначения элементов пейзажа или построек, чем их достоверные изображения. Но тем более поразительны замечательные завоевания Джотто, достигнутые в борьбе с традициями, которые казались незыблемыми.

Джотто по-новому трактует традиционные сюжеты, он даже вводит в монументальную живопись новые сюжеты, почерпнутые им из апокрифической литературы и из книжных миниатюр (например, цикл Иоакима и Анны в Капелле дель Арена). Но главное то, что он стремится к убедительному показу события, к правдивости эмоций. В этом смысле он создал ряд образов, ставших в дальнейшем своеобразным эталоном художественной выразительности. Достаточно указать на величественную фигуру Марии в „Бегстве в Египет" (Капелла дель Арена) или на скорбящих в „Оплакивании" (там же). Правда эмоций проявилась с наибольшей, всепокоряющей силой в „Поцелуе Иуды" (там же), где во встрече взглядов Христа и Иуды отражается столкновение добра и зла. Это решение одной из психологически наиболее сложных коллизий евангельского повествования оказалось настолько новаторским, в такой мере предвосхищающим собственно ренессансные решения, что на него опирались в дальнейшем многие художники Возрождения вплоть до Тициана в его дрезденском „Динарии кесаря".

Эти особенности джоттовского искусства были с особой остротой восприняты его современниками. Но колоссальный сдвиг, связанный с именем Джотто, был очевиден не только для хронологически близко стоявших к нему живописцев и широкого круга зрителей, но и для мастеров кватроченто и Высокого Возрождения, о чем свидетельствуют, например, высказывания Леонардо. Историческая роль Джотто высоко оценена в труде Вазари, по существу, подводящем итоги всей великой ренессансной эпохи. Следует, однако, наряду с этим иметь в виду, что характерные для Джотто элементы нового восприятия действительности важны не только как начальный пункт в длительном процессе выработки художественного языка новой эпохи, но и тем, что уже на этом раннем этапе они были облечены самим художником в целостную творческую концепцию, обладающую огромной самостоятельной эстетической ценностью. Искусству Джотто в высшей степени присуще синтезирующее начало — способность сделать новые открытия базой для широкого творческого обобщения. Признаки более объективной передачи действительности, вся новизна впервые увиденных художником жизненных реалий оказываются у Джотто в неразрывном единстве с высоким этическим и художественным идеалом. Иначе говоря, Джотто первым из живописцев наступающей великой эпохи дал образец новых форм художественной типизации, когда в органическом сплаве реального и идеального оба этих слагаемых выступают в своего рода классическом равновесии. Перед нами самый ранний пример того высокого творческого синтеза, который впоследствии найдет уже иные формы реализации у великих итальянских живописцев, выступивших в ключевые моменты ренессансной эпохи

В отличие от византийских и романских, да и готических мастеров цвет у Джотто подчиняется светотеневой лепке. Он теряет свое символическое и орнаментальное значение, чтобы способствовать выявлению объемов, прояснять композицию. Иными словами, он служит стремлению утвердить реальность образа. Отсюда своего рода равнодушие Джотто к самостоятельно понятой красоте цветовых сочетаний и к игре золота. Колорит фресок лаконичен; господствуют голубой фон неба и коричневато-серые оттенки земли, скал, зданий, яркие силуэты одежд. Быть может, в цветовом строе живописи Джотто проявляется желание противодействовать изысканному идеально - условному колориту византийских живописцев и их итальянских последователей.

Джотто заложил основы искусства Возрождения. Хотя он не был единственным художником своего времени, вставшим на путь реформ, однако целеустремленность, решительность, смелый разрыв с существенными принципами средневековой традиции делают его родоначальником нового искусства.